Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– За крыльцо! Дурак!
– голос запыхавшийся.
– Вон еще бегут. Сеньковский и Виктор два раза подряд выстрелили вперед в темноту. И часто-часто застукали выстрелы, и отскочила щебенка от крыльца.
– А сволочь жидовская!
– и зубы скрипели у Виктора. Он стоял в рост и стрелял и на ощупь перезаряжал наган.
– Назад, назад, болван!
– Сеньковский дергал за спину. Еще какие-то толпились кучкой сзади.
– Назад!
– и Сеньковский рывком повернул Виктора за рукав.
Дап! дап-дап!
– и огоньки сеяли из темноты.
– Господин надзиратель! Налево в проулок.
Виктор упирался, но уж и второй его тянул за локоть, и Сеньковский дышал перегаром в лицо - ходом!
Виктор натыкался на хлам, на ящики и вдруг глянул вбок - те ворота - и раскинула руки и ноги... висит, как чудом, как приклеенная, и увидал черным колом торчал костыль из ладони.
– Ходом! Пошли, пошли!
– и Сеньковский дернул Виктора вперед.
Будь проклят!
ТАНЕЧКА ходила по паркету от рояля к двери мимо трюмо. Из двери, из столовой, шел свет, и только ее одну видно в трюмо, когда проходит мимо. И Таня проходила и скашивала глаза в трюмо, и цвет, тот самый единственный цвет, рамкой оттенял шею и бросал на щеки отсвет - чуть страшный, неведомого огня.
– И не надо!
– шептала Таня и длинными шагами скользила по паркету и вдруг остановилась, подошла вплотную к трюмо, к самому зеркалу присунула лицо и злыми, ярыми глазами глядела себе в глаза, и как воткнулся глаз в глаз и не оторваться.
– И... не... на-до!
– громко сказала Таня и отвернулась.
– Бабушка! крикнула Таня, вышла в столовую.
– Бабушка! Да бабушка, черт вас дери совсем!
– Чего? Упало чего?
– шлепает на бегу.
– Чаю, я говорю, а никто не подал.
– Да стоит же чай, Бог ты мой, орать-то так... фу, убивают, думала. Чай-то вот. Сослепу-то орать...
– Ну, так и садитесь, пейте. Садитесь, говорю, сюда, сейчас же! Ну! Я вам наливать буду.
– Не надо, не надо крепко так, - и старуха замахала рукой.
– И варенья вот вам. В чайное блюдечко! Чепуха, сожрете. Вот полное блюдечко наложу. Вот! Куда? В рот.
– И Таня села, и стул пискнул.
– Куда же столько?
– и старуха закачала головой, заулыбалась губами на варенье.
– Бабушка!
– Таня кричала, как глухой. Старуха глядела, мелкими складками пошел сухой лоб.
– Бабушка! Что, если б муж бы ваш или жених вам на свадьбу газету принес? В подарок?
– Как это газету?
– Ешьте варенье!
– крикнула Таня.
– Газету, я говорю! С самыми интересными новостями! Что царя убили. Старуха затрясла головой, и глаза в чашку.
– Ну, все равно, с картинками. Газету вот эдакую!
– И Таня развела руками круг, и сзади черными крыльями махнула тень, и старуха вздрогнула. На свадьбу? А?
– и Таня встала и со всей силы глядела в старуху.
– Что?
– Да не пойму... Газету? Зачем же газету?
– И мне незачем!
– крикнула Таня.
– И в рожу надо кинуть газету, - и Таня отшвырнула воздух рукой.
– Газетчик! С душой надо, а не с...
– Таня отпихнула стул назад, с громом, с рокотом, и вышла в гостиную. Села с размаху на диван. Таня бросила взгляд в трюмо. Виден был стол в столовой, старуха без шума доставала ложечкой варенье. Таня стала глядеть в угол в темноту.
– Ой, никак на черном ходу стучат!
– И Таня видела в зеркало, как вскочила старуха.
"Стучат, стучат, действительно стучат", - Таня встала и пошла к кухне.
Старуха уж отпирала. Дворник шагнул через порог и стал, придерживал сзади дверь.
– Что вы там шепчетесь?
– и Таня твердыми каблуками застукала по коридору.
– Что такое?
– А вот говорит, - шептала старуха и наклонялась в такт, - чтоб, говорит, завтра, говорит, иконы на окно поставить, - и старуха выставила ладони, - чтоб знали, что православные, говорит, люди, - дворник глядел старухе в темя, улыбался, кивал головою, - чтоб, говорит...
– А верно, - и голос у дворника вразумительный, - ну, камнем кто. Простое дело...
– Зачем, зачем?
– Таня шагнула к дворнику. Но дворник уж всунул спину в дверь, улыбался - такое уж дело...
– и закрыл дверь. Таня дернулась к двери, хватилась за ручку.
– Шш!
– старуха придерживала дверь.
– Он говорит, барышня, говорит, и старуха зашептала едва слышно, - забастовку завтра делают... русские делают... прямо бунтовать, говорит, все будут.
– Иконы почему?
– крикнула Таня.
– Иконы...- но ничего нельзя было расслышать, бился, трепетал электрический звонок в кухне, кто-то часто, прерывисто звонил в парадную дверь. Таня бегом бросилась отворять, и тревожный воздух заходил в груди. Звонок бился, вздрагивал сзади нервной дрожью. Таня быстрой рукой открыла дама в вязаной шали, улыбается насильно, искательно.
– Простите, одну минутку, на пару слов, - дама озиралась в передней, я внизу живу. Лейбович. Идемте на минуту, - и она тащила Таню в гостиную, слушайте, умоляю вас, - шептала Лейбович, - вы же интеллигентный человек.
– Да сядьте, сядьте, - говорила Таня.
– Ой, милая, я не могу. Вы знаете, - и вдруг голос осекся, охрип, Лейбович глотала сухим горлом, - дайте мне выпить глоток, - хрипло говорила Лейбович, и Танечка видела в полутьме, как трясется шаль на голове.
Танечка выпрыгнула в столовую, схватила свою неначатую чашку, и чашка дробно билась о зубы в руках у Лейбович. Она с трудом глотала, поставила чашку на рояль.
– Я вас умоляю, - свежим голосом говорила Лейбович, - дайте нам на завтра, только на завтра, пару икон, вы же понимаете? Только поставить. Вы знаете, что делается на Слободке? Ой!
– и Лейбович сцепила обе руки и била ими себя в лоб.
– Я не знаю, если есть Бог, то как он может смотреть на это, когда человек, человек не может... человек не может это видеть. Господи, Господи!
– и Лейбович с судорогой подняла стиснутые руки.
– Это христиане! Это русские! Православные убивают! Стариков убивают... женщинам... беременным...
– Лейбович захлебнулась, она вдруг села на стул, вцепилась пальцами в голову. Она вскочила.
– Будь проклята, проклята! Проклята эта страна!
– крикнула исступленным голосом.
– Тьфу, тьфу, тьфу на тебя!
– и она плевала как будто в кого-то перед собой и снова бросилась на стул и вцепилась, точно хотела содрать с себя волосы, и, скорчившись, все ударяла сильней и сильней ногой об пол.