Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
Виктор сел на стул среди комнаты, слушал, идет ли Груня. Не идет.
– Тьфу!
– плюнул Виктор со всей силы в обои перед собой. Встал, вышел в прихожую, лазил по карманам шинели, глядел чуть вбок. Платок достал - все злой рукой - пальцы нащупали конфету, и с платком вместе пихнул в карман шаровар, в самый низ. Ушел к себе.
В квартире было тихо, и слышно было, как подымались голоса в улице.
– Уря-я!
– передразнил Виктор. И вспомнил, как Сеньковский кривлялся на еврейский манер: "Долой
Виктор скрестил руки, вцепился пальцами, и вдруг истома выгнула спину, и Виктор вытянулся на стуле, голову за спинку, и дохнул едва слышно сквозь зубы:
– Ре-ежь!
И вдруг оглянулся на Грунины шаги за дверью. Виктор вскочил, открыл двери и сделал хмурое лицо.
– А знаешь, старика можно устроить. Я уж говорил там... Видел полицмейстершу, просил, обещала.
– И Виктор смотрел в глаза Груни, трогал глазами, пробовал.
– Ага! Ага!
– говорила Груня, перевешивала Викторову шашку на крайний крюк.
– Да, и скажи, чтоб шинель почистила... и карманы вытрясти... труха всякая.
Виктор еще раз глянул в Грунины глаза, а Груня смотрела на вешалку, обдергивала свое пальто.
– Я думаю, Петру Саввичу надо, - начал Виктор и глядел на папироску, закуривал. Думал, глядит теперь на него Груня или уйдет сейчас, и вдруг над самой головой затрещал звонок.
Виктор кинулся к дверям, толкнул по дороге Груню.
– Кто? Кто, спрашиваю?
– и держался за ключ.
– Не отпирай, не отпирай!
– шептала сзади Груня. Но Виктор уже вертел ключом, он толчком распахнул дверь, толкнул человека.
– Да чего ты, дьявол, с ума сходишь!
– какой-то штатский. Виктор нахмурился, вглядывался. Голос ведь знакомый.
– А тьфу тебя!
– и Виктор пропустил мимо себя человека. Маленькая барашковая шапочка сковородочкой сидела на боку, как наклеенная.
– Да, конечно, Сеньковский, - шептал он и протискивался мимо Виктора. Он глазами уж зацепил Груню и протягивался к ней в узком месте.
– А красивый, правда?
– И Сеньковский состроил дурацкую рожу Груне.
Груня тихо повернулась на месте и пошла в коридор, в кухню.
– Гордая онау тебя, что ли, или не обедала?
– говорил Сеньковский в прихожей.
Виктор запер дверь, оглянулся.
– Видал?
– Сеньковский мотнул головой к дверям, и дрыгнула шапчонка.
– Штатское у тебя есть?
– уж из гостиной говорил Сеньковский.
– Нету? Ну-ну-ну, брат!
– и Сеньковский размахивал пальцем перед самым носом Виктора.
– У нас, брат, чтоб было! А где хочешь, там и доставай. Сейчас, брат, тебе расскажу.
– Сеньковский скинул грязненькое пальтишко, кинул вместе с шапчонкой на диван, на подушку - Груня кошечку вышивала.
– Водка есть? Без водки этого дела не разберешь.
– И Сеньковский прошел в столовую. Там на скатерти стояли еще неубранные тарелки.
Виктор все смотрел на пиджак, на короткие рукава, на синюю рубаху под пиджаком, не мог до конца признать Сеньковского.
– Мадам Вавич, - крикнул Сеньковский в коридор, - пожалуйте непременно, я вам сюрприз принес.
– Груня, Груня! В самом деле, иди! Очень необходимо!
– крикнул Вавич.
Фроська шаркала по коридору в опорках.
– А чего изволите, барыня велела спросить, - и Фроська вдруг фыркнула: узнала Сеньковского.
– Водки нам подай, - говорил Сеньковский, - не обхохочись, дура, - и сделал Фроське гримасу.
– Да, да! Водки живо, - говорил Виктор.
– И дворника позови, - Сеньковский отхлебнул из стакана.
– Ну иди же, черт тебя. Дело вот какое, - Сеньковский прикрыл двери за Фроськой, видал, какую блевотину тут жиды развели?
– Ну?
– Виктор глядел, как прихлебывал водку Сеньковский.
– Ну, так сегодня же ночью сдачи! В Киеве герб сорвали, наш русский герб. Чего смотришь?
– Сеньковский стукнул пустым стаканом и густо сплюнул на пол.
– Да прямо сказать - трепануть жидов. Приказ тебе передаю, понял? Чей? Дурак! Чей? Мой приказ.
– Как то есть?
– А так то есть: выбить жидов так, чтоб сто лет вспоминали. Жидов... и жидовок.
Сеньковский налил второй стакан и пощелкал ногтем по пустому графину отвечаешь?
– Жидовкам можешь пузо пороть вот от сих пор - во по сие время!
– и Сеньковский чиркнул себя пальцем.
– И кишки можешь на руку наматывать, - и Сеньковский завертел кулак, наматывал.
Но в это время распахнулась дверь, и Груня втолкнулась, стала и выпученными глазами глядела на Сеньковского, бледная, и двигала без слов открытым ртом.
– Что? Ты что сказал?
– дохнула Груня и хрипло и на всю комнату.
– А что, под дверьми подслушивали? Больно стало?
– Сеньковский держал стакан у груди, развалился на стуле, глядел снизу на Груню.
– А есть и женщины, что кусаются. В кровь, как щуки. Спросите вот хоть...
– и он кивнул на Виктора.
Груня вдруг зарделась, сразу. И Виктор не узнал лица - крашеное.
– Сволочь!
– крикнула Груня и плюнула в лицо Сеньковскому. Он дернул рукой, расплескал стакан.
– Грунечка, Груня, - бросился к ней Вавич, - он врет, он врет, все врет.
Груня толкнула Виктора и стремглав выбежала из столовой.
– Про жидовок, говорю, врет, - бормотал Виктор в коридоре, - Грунечка!
Груня пролетела в кухню, вся красная еще, стала у плиты, снимала и хлопала крышками кастрюлек, спички схватила, опять положила.
– Груня! Аграфеночка!
– говорил Виктор шепотом.
– Грушенька, ты слушай, Грунюшка, я скажу что, слушай. Груня смотрела на плиту, мигала широкими глазами.