Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– Таня!
– сказал Санька в гостиную. Таня стояла спиной, нагнулась к цветам. "Еще хуже, - думал Санька.
– Пойти? Не окликнет, наверно, не окликнет, и значит потом уж никогда. Что же я сделал такого?"
Он вдруг в отчаянии затопал ногами по паркету в шинели и в шапке, отдернул занавес.
– Таня, ну простите, ну чего ты?
– и он взял ее за локоть. Таня увернула руку. Еще что-то ковырнула в цветах, вдруг выпрямилась.
– В комнату не входят в пальто и в шапке, - и глядела строго в глаза, и будто последние слова говорит при расставании, - подите снимите.
Санька
– Ну и к черту, и к черту, и к черту.
– Санька повторял это, гвоздил слова и бежал со всех ног через две ступеньки, вон из парадной и налево угол ближе, свернуть скорей, чтоб не оглянуться на балкон, ни за что не оглянуться. И только минуту Санька не слышал улицы, он еще не свернул за угол, как вошел в уши голос, весь город в голосе, и вот, кажется, здесь он начинается высоким холмом и растекается вдоль повсюду и опять и опять прибывает, будто прорвало землю, и бурлит взлетом голос, и всех тормошит, дергает радость. Вон у "Тихого кабака" у немецкого в дверях толчея. Санька протолпился, у стойки хозяин улыбается и, как подарок, подает каждому кружку, никто не сидит, все стоят, говорят, и вон целуются, ух, как целуются, будто помирились только что, и слезы на глазах.
– ...и мы, и мы терпели, - и кружку к бороде прижал господин какой-то, - и жертвовали, чем могли. Да ведь меня с четвертого курса поперли... и чем мог, всем, чем...
– и он вдруг схватил свободной рукой почтового чиновника, потянул к себе.
– Дождались! Господи!
Кто-то махал Саньке поднятой кружкой, низенький, из кучки людей профессор, старичок мой! Санька с кружкой тискался к нему, проливал на соседей, а все только чокались по дороге, кивали мокрыми усами и все: "Дождались! Слушайте! Замечательно? Ведь это черт его теперь, что у нас будет!"
– Ну, понимаете, я дальше, - слышал Санька веселый бас, - и дальше ни одного, как вымерли городовые, глазам своим...
– Чокнуться с вами! Ах, дьявол заешь - ведь по-новому, ей-богу, как с начала жить начнем!
Санька тянул кружку старику-профессору. Старик кивал, и не слышно было, что говорил, что-то радостное, лукавое, веселое, хорошее что-нибудь очень говорит и, наверно, хитроумное. Санька не мог протиснуться, он кивал издали, смеялся и пил из кружки как будто общее пиво, залог какой-то, черт его знает, но замечательное, замечательное пиво.
– ...и читал лекции в народной аудитории - рабочие сплошь. Хорошо агитация. А это, знаете, тоже. Нет, нет! Не пустяк!
– Седоватый, в крылатке, и шляпу сдвинул на затылок, он тыкал мохнатой папиросой, закуривал, и вдруг сверху, как глашатай:
– Ведь рано или поздно, - услышал Санька знакомый голос, - все равно должно было - безусловно!.. безусловно! капи-ту-ля-ци-я!
– Башкин взмахнул шапкой надо всей публикой.
– Ура!
– закричали в углу.
– Ура!
– крикнул Башкин и махнул шапкой.
– Ура-а!
– крикнули все; все глядели весело на Башкина, в блестящие, счастливые глаза.
Он снова махнул шапкой и как будто дернул запал - грохнуло, как выстрел, - ура!
– и все ждали третьего раза, глядели на Башкина.
Санька пробирался прочь.
–
– ухватил, тряс руку Башкин.
– Ох, что я тебе расскажу! Я приду, я тебе все расскажу!
– голос с волнением, с радостной тревогой, до слез. Санька отвечал на пожатие, наконец, вырвал руку от Башкина. На улице чуть реял солнечный свет из-за облаков и то раздувался, то снова мерк, и Саньке казалось, что сейчас, сейчас дойдет и с радостным грохотом грянет свет, а Башкин - больной просто с зайчиком каким-то, есть вот в нем, бывает - ой, идут, идут какие-то, с флагом, толпа целая, прямо по мостовой, вон впереди! Санька прибавил шагу. Поют, кажется. Санька заспешил вслед. В это время из-за угла с грохотом веселой россыпью раскатился извозчик, Андрей Степанович молодцом нагнулся на повороте, он махал серой шляпой кому-то на тротуаре, кивал, вскинул волосами и отмашисто посадил шляпу на голову. Вон еще, еще кому-то машет, и бойко гонит извозчик. Вон поравнялся с флагом, встал на пролетке, салютует шляпой.
Санька влетел в гущу народа на Соборной площади, потерял из глаз флаг, не догнал, ничего! Все, все идут туда, к Думе. И на широкой Думской площади черно от народу.
– Го-го!
– кричат, вверх смотрят все, вон над часами на гипсовом Нептуне черный человек, маленький какой, около флагштока.
– Ура-а-а!
– кричат, и вон красный флаг подымает на флагшток человек. Заело. Гудит толпа - возится человек, и вдруг сразу, рывком, дернулся флаг и завеял важно на самой вышке.
– Аа-а!
– гаркнула толпа, и казалось, криком треплет флаг сильней и сильней.
Затихают, кто-то шапкой машет, будто сгоняет крик. Тихо, и слышен издали, с думского главного подъезда, голос - выкрикивает слова. Не понять, что. И руку над головой, в руке листок. И опять выкрикивает.
– ...сегодняшнийдень...
– только и услыхал Санька. И опять ура! И вдруг вон на памятнике, на цоколе тут, против думского крыльца, снял фуражку, потряс в воздухе. Головы обернулись - как густо вокруг памятника. Человек надел фуражку - студенческая! Батин, Батин!
– узнал Санька.
Батин оглядел людей, повернул два раза головой, и стало тихо на миг.
– Товарищи рабочие!
– на всю площадь прокатил голосом Батин.
– Всему рабочему народу я говорю! Нечего нам кричать ура и нечего радоваться. Царя! И капиталистов! Помещиков! Взяли за глотку - с перепугу царь кинул этот обглодок, - Батин швырнул сверху скомканный листок - гулом ответила толпа.
– Рабочему человеку от того - шиш!
И Батин сложил кукиш и тряс им перед собою рукой с засученным рукавом.
– Помещичья! Поповская дума за нас не заступится. За что же кровь проливали! На этом станем, так, значит, продадим революцию!
Уже гул подымался в дальних рядах, и с думского крыльца выкрикивал слова новый голос.
– Ура!
– кричали на другом конце площади. И урывками бил воздух спешный голос Батина:
– Городаши притаились! Войско под ружьем! Где-то уже пели "Отречемся от старого", и воем перекатывалось по площади ура - обрывками долетали слова сверху:
– ...насильный подарок господам... нашей шкурой заплатим...
– и уж видно было, как раскрывал рот Батин, как тряс кулаком, и едва расслышал Санька - ... не кончено!..