Виктор! Виктор! Свободное падение
Шрифт:
Теперь оставалось только тянуть время. В начале февраля он понял, что Нильсены встревожились не на шутку. Переигрывать тоже не надо: еще осталась пара месяцев. Нужно, чтоб они просто были готовы. Когда он исчезнет, они доложат полиции, как он был угнетен все последнее время. То же расскажут и коллеги по работе. И Анита, которая почти отчаялась завязать с ним контакт. Он готов был биться об заклад, что она скоренько смирится с тем, что отец так распорядился своей судьбой. Об этом позаботится Кари. Но сама Кари — каково ей будет? Тут гадать бесполезно, он никогда не мог понять эту женщину. Если эта глупая, эгоистичная дура замучается угрызениями совести, он не будет иметь ничего против. Возможно, ей даже придется признать, что причина — в ней. С другой стороны, он несколько остыл. Его жаркая мечта о мести чуть поутихла. Он больше не считал, что она заслужила прожить остаток жизни под гнетом чувства вины; такое самобичевание могло передаться и Аните. Больше всего его занимало, как все устроится с ним самим. Нетерпение нарастало с каждым днем, тем более что солнце поднималось все выше над горизонтом.
А кругом не могли дождаться только одного — чемпионата мира по лыжам в Осло. Осталось четыре недели! Три! Две! Ни о чем другом никто не говорил. В дни соревнований половина служащих типографии собиралась пойти в отпуск и проводить дни перед телевизором в золотом хмелю. Никто не сомневался, что этот чемпионат будет для Норвегии золотым, как никогда. Сёр-Трёнделаг будет впереди, предрекал Грегерсен, и даже Мартенс не сомневался, что Верит Аунли и Оддвар Бро выйдут победителями. Но если коллеги собираются сопереживать чужим успехам, то он лично решил ВЫИГРАТЬ ЗОЛОТО САМ. Восхитительные фунтовые бумажки можно обратить во все, чего его душенька пожелает. Если б они знали, коллеги чертовы! В пятидесятый, наверно, раз от мысли о деньгах он чуть не лишился чувств. Он весело насвистывал, когда однажды вечером неожиданно напоролся в саду на фру Нильсен. Неудачно. В оставшееся время нужно удвоить внимание. Выйти сейчас из роли равнозначно катастрофе. Никто не должен говорить потом, что перед самым исчезновением он выглядел настораживающе веселым, как будто находился в предвкушении чего-то радостного.
В среду десятого февраля он получил первое предупреждение о том, что его план, возможно, не так совершенен, как ему казалось. Обычно по дороге на работу он покупал «Дагбладет» или «Верденс Ганг». Ему больше нравилась «Дагбладет», несмотря на неприлично большое количество опечаток. «Верденс Ганг» он любил меньше из-за убогого исполнения. В тот день в «Дагбладет», в статье под заголовком «ТАК МОЖНО ИЗОБЛИЧИТЬ ФАЛЬШИВОМОНЕТЧИКОВ» он прочитал, что на вооружение норвежских банков вот-вот поступят специальные лампы, способные выявить фальшивые банкноты, чеки и кредитки. Ими уже пользуются в нескольких европейских странах. Ламп Мартенс не боялся: с точки зрения графики его банкноты безупречны. Но он содрогнулся, прочтя о минитестерах, определяющих подлинность металлической полосы. Другими словами, в Англии надо избегать банков, в которых обмениваемые купюры тщательно проверяют. Придется пользоваться почтами и супермаркетами.
В остальном газета обсасывала мельчайшие подробности предстоящего мирового первенства. Есть сведения, что Ян Линдвал нездоров. Первые зарубежные участники уже прибыли. Осталось всего восемь дней! Семь!
ОСТАЛОСЬ СЕМЬ ДНЕЙ!
Утром в пятницу двенадцатого февраля Мортен Мартенс не предполагал, что его личный обратный отсчет начнется именно в этот день, намного раньше всех его расчетов. И он досчитает до нуля быстрее, чем за семь дней.
Обычно он не ездил на работу на машине. Вместо этого он добирался до центра на автобусе, а оттуда шел пешком до Иннхередсвейен.
Но в этот день сочился мерзкий дождик. Погода сменилась несколько дней назад; суровая зима, похоже, выдохлась. Ждавшая на приступке у дверей газета промокла. У почтальона, как всегда, не хватило времени сунуть ее в ящик. Он забрал и газету Нильсенов и повесил сушиться на перилах на первом этаже. В семь десять он, как обычно, сел завтракать. Съел два бутерброда с апельсиновым мармеладом, выпил кофе, раскурил трубку и пробежал глазами газетные заголовки: «Виллок обещает и гидроэнергию, и безопасность. Сегодня парализован весь Вердал — два дня общей забастовки дают плоды. Южный Ливан в опасности. Мы не развалим НРК, заявляет Лангшлет. Улав Яреволд вернулся из Польши: тяжелая и незабываемая поездка. Послезавтра — День матери!»
Сразу же пришлось включить дворники. Рассвело, но открывшийся вид удручал. Грязные сугробы и слякоть угнетающе действовали на психику. Даже люди, сражавшиеся в это утро с заворачивавшимися кверху зонтиками, не вызывали у него улыбки. Что, в общем, было удачно. Сегодня он решил изобразить Грегерсену один из своих самых темных дней.
Все же он не сдержал улыбки, открывая в раздевалке дверцу шкафа. На память пришло, как часто лежавшая здесь папка напоминала ему прежде обо всех опасностях затеянного им дела. Теперь все позади. Дома он сложил готовые купюры в пачки по десять штук. И спрятал их в черный дипломат.
В десять часов, во время перерыва, он устроил безобразную выволочку стажеру за плохо отлаженную машину, и все кинулись его урезонивать (в последнее время Мартенс стал таким вспыльчивым). Не прошло и часа, как он разругался с Грегерсеном из-за того, что ему подобрали бумагу не того качества. Грегерсен покачал головой и встревоженно ретировался — уже не в первый раз. В час дня в фотолабораторию с красным от возбуждения лицом вбежал Бернтсен:
— Мортен!
— Ну? — он раздраженно оторвался от машины.
— Тут такие дела… — у Бернтсена от нетерпения дрожал голос.
— Выкладывай.
— У Грегерсена человек из полиции!
— Правда?
У него помутилось в голове. Враз вернулось жжение в пятках. Полиция! По его душу? Не может быть!
Бернтсен был того же мнения:
— Небось шеф намухлевал в счетах? Я б не удивился!
— Чушь. Грегерсен святее папы римского, сам знаешь.
— Но полицейский не из уголовной полиции.
Спаси и помилуй. Внутри у него похолодело.
— С чего ты взял?
— Я видел его фотку в газете. Он вел дело Сигрид. Его зовут что-то вроде Рённеса.
— И что с того? Надеюсь, ты не такая тупица, чтоб подозревать Грегерсена в уголовных преступлениях?
— Да нет…
— Наверняка полиции просто требуется помощь в каком-нибудь деле. — Наверняка, повторил он самому себе. Это самое естественное объяснение.
Но едва Бернтсен убрался, в меньшем предвкушении сенсации, чем поначалу, как сразу вернулся страх: в каком деле полиции потребовалось содействие?
Мартенс встал, ноги тряслись. Он обязан все выяснить как можно быстрее, убедиться, что к нему это не имеет отношения. Как раз сию секунду не имело смысла уговаривать себя, что никто просто физически не мог пронюхать, чем он тут занимается. Даже фальшивомонетчик экстракласса должен быть готов к тому, что нечто неожиданное спутает его карты. Хотя ему это и не грозит.
Он чуть не бегом промчался по коридору с той стороны раздевалки и остановился у соседней с кабинетом дверью. Послышались женские голоса. Бернтсен ясно сказал — «мужчина». Он медленно открыл дверь. Фру Карлсен, стоя к нему спиной, поливала ненасытный фикус, несколько лет назад бывший жалким отростком с подоконника Кари. Конторская дама с африканской завивкой пыталась под щебетание фру Карлсен вычитывать корректуру. Ни Грегерсена, ни полицейского. Неужели дело настолько важное, что говорить о нем можно только с глазу на глаз? Значит, они спустились в столовую. В самой типографии нормально разговаривать невозможно. Он решился зайти.