Виктор! Виктор! Свободное падение
Шрифт:
Теперь она побледнела. Сунула руку в сумку, выудила сигарету и закурила.
— Вот письмо… Что… вы об этом думаете?
Он изучал ее лицо, пока она читала. Сначала оно оставалось бесстрастным. Потом выражение сделалось скептическим, как будто с ней сыграли дурную шутку. К концу оно сменилось смесью раздражения и негодования. Губы слегка подрагивали.
— Значит мне предстоит быть во всем виноватой… Не верьте этим соплям!
— Пока что мне трудно с уверенностью сказать, что здесь правда, а что — нет. Дело в том…
— Да вы что, не понимаете, — это писал сумасшедший!. — Ее лицо из бесцветного стало почти алым.
— Постарайтесь сохранить выдержку, фру Ларсен. Прежде всего, это действительно почерк Мортена Мартенса?
— Да, определенно.
— Во-вторых. На ваш взгляд, он может совершить то, чем угрожает в письме — утопиться?
— Нет. Мортен не умеет плавать.
— Но…
— Этот свинтус никогда не совершит такого рокового шага, не имея стопроцентной гарантии на неминуемое спасение. В жизни не встречала никого, кто цеплялся бы за жизнь отчаяннее Мортена Мартенса.
Последнее было заявлено так безапелляционно и цинично, что Рённеса едва не передернуло. Очевидно, эта пара не очень хорошо уживалась вместе.
— Почти все, с кем я разговаривал, считают, что в последнее время Мартенс был в подавленном состоянии. Полагают, что это могло быть вызвано семейными проблемами…
— Господи, неужели вы думаете, что мне развод легко дался? Но дистанция огромного размера от плохого настроения до… — Она оборвала себя на полуслове, осознав несуразность выяснения в сложившихся обстоятельствах, кто как пережил развод. Она смотрела на огонек сигареты и молчала.
— Расскажите мне, пожалуйста, о нем.
— Нечего особенно рассказывать, — ответила она. — Типичный глава семьи, упрямый и полный пережитков. Конечно, я не сумела понять этого сразу, когда выходила за него… Дурочка была, он купил меня своей милой обходительностью.
На долю секунды прищуренные глаза согрелись теплом, и старший инспектор сглотнул. Он ненавидел такие беседы, потому что лучше кого бы то ни было осознавал свою несостоятельность как психолога. Но служба есть служба, и он обязан узнать как можно больше о личности этого Мартенса.
— Что явилось причиной развода?
— Банальная история. Он был уверен, что с любой другой женщиной ему будет лучше, чем со мной. И сошелся с одной… — Вокруг губ прорезалась горькая складка, и Кари истово задымила.
— И он до сих пор с ней?
— Давно нет. Роман продолжался максимум три недели. С тех пор гуляет. Мы никогда не встречаемся. Вы не поверите, но мне делается физически дурно от одного его вида… Вот, начистоту так начистоту. Вы не представляете себе, каково жить с человеком, страдающим манией преследования! — Голос ее вновь задрожал от сдерживаемой ярости.
— Мании преследования, фру Ларсен?
— Да, никак иначе это не назовешь. Он жаловался мне, что за ним следят, шепчутся ему вслед. До известной степени это, наверное, правда. Он действительно был немного… как бы это сказать… странным. Раздвоенным, если вам так больше нравится. То он милейший и приятнейший человек. А секунду спустя от него нельзя добиться ни одного разумного слова. Вдруг начинал утверждать, что все сговорились против него… Нет, вы просто не можете понять, как это иногда бывало ужасно! — Новая отчаянная затяжка.
— Вы хотите сказать, что Мартенса правильнее считать больным?
— Больным? Да. Обыкновенный шизофреник. Его переполняли блестящие идеи. Но вдруг они превращались в сумасшедшие… идеи, я имею в виду. И в таком состоянии он как-то зажимался. Внешне. Говорил как коп, будто рапорт сочинял… Ой, простите.
— Мы учтем эту информацию, фру Ларсен. Пожалуйста, продолжайте.
— Отсюда же, мне кажется, его упрямство. К нему в самые черные периоды было просто не подступиться. Плюс он еще был… как это называется… аккуратист. Не только на службе. Там-то как раз все были без ума от его дотошности. Но дома… Он доводил меня до исступления своими заявлениями, что чашки вымыты не так чисто, как мыла его мама… Нет, увольте, даже говорить об этом невмоготу. Может, я преувеличиваю. Но я так чувствовала. Это было мерзко!
— Понимаю, — Рённес потихоньку тянул кофе и на самом деле не понимал ничего. — Скажите, он обращался к врачу?
— С чем?
— С манией преследования.
— Нет, это не принимало таких форм.
А какие же формы оно принимало, поразился он, но вслух этого не сказал. Но какой-то причине в обществе Кари Ларсен он чувствовал себя неуверенно. Он побарабанил пальцами по столу.
— У вас есть ребенок от него?
— Анита. Ей четырнадцать.
— Она живет с вами?
— Конечно. Я имею в виду, что Мортен никогда не был хорошим отцом.
— Но она видится с ним?
— Теперь нет. Анита не хочет, и я ее понимаю. Достаточно вспомнить, что в детстве он в наказание запирал ее в ванной и гасил свет.
— Фу, — непроизвольно вырвалось у Рённеса.
— У меня не было права голоса. Такие отцы всегда все знают лучше всех. Подозреваю, что он лупил ее.
«Подвергались ли вы когда-нибудь физическому насилию с его стороны?» — хотел он спросить, но передумал, вспомнив ее слова о манере полицейских выражаться. Поэтому непринужденно поинтересовался:
— Вас он тоже бил?
— Нет, никогда. Меня он изводил изощренными словесными методами.
«Ты тоже в словесном всеоружии, — подумал Рённес. Интересно, они с Мартенсом равно искушены в обращении с языком?»
— Возможно, он просто вымещал на Аните свои детские обиды. Хотя я сомневаюсь. Он никогда ни на что такое не жаловался. Родители, правда, были глубоко верующими, но… Представляете, когда мы расписывались, они на свадьбу не хотели идти, потому что мы не в церкви венчались! Представляете! — Кари Ларсен затушила сигарету, и лицо ее приняло жесткое выражение. Которое ей совершенно не шло.