Волчицы из Машкуля
Шрифт:
И они с удвоенной силой начали рваться вперед.
Барон успел передохнуть, вытереть лоб, и теперь у него больше не было причин противиться желанию Позумента и Аллегро продолжить путь. Вместо того чтобы откинуться назад, он наклонился вперед и побежал.
Шагов через триста снова послышался призывный крик, на этот раз ближе, а следовательно, отчетливее первого.
Собаки ответили на него более долгим лаем и еще яростнее рванулись вперед.
Молодой человек догадался, что кто-то ищет собак и горлает их.
Мы просим наших читателей извинить нас за то, что вводим в письменную речь столь неакадемическое слово; но именно его употребляют наши крестьяне, чтобы издать тот особый крик, которым охотник зовет своих собак. Преимущество этого слова в том, что оно достаточно выразительно, а последняя и главная причина: я не знаю другого.
Еще через полкилометра в третий раз послышались те же звуки: зов человека, вышедшего на поиски, и ответ животных, которых он искал.
На этот раз Позумент и Аллегро рванулись с такой силой, что их вожатый, пытаясь угнаться за ними, был вынужден убыстрить шаг, с мелкой рыси он перешел на крупную, а с крупной — на галоп.
Минут пять он выдерживал этот бег, как вдруг на опушке леса показался какой-то человек, одним прыжком перепрыгнул через канаву и сразу очутился посреди дороги, преградив путь молодому барону.
Это был Жан Уллье.
— Вот те на! — сказал он. — Стало быть, господин любезник, вы не только отвлекаете моих собак от волка, на которого я охочусь, и пускаете их по следу зайца, на которого охотитесь сами, вы еще даете себе труд вести их на поводке.
— Сударь, — произнес молодой человек, еле переводя дух, — сударь, если я веду этих собак на поводке, то для того лишь, чтобы иметь честь лично отдать их господину маркизу де Суде.
— Ага! Вот так, без шляпы, без лишних церемоний? Не трудитесь! Теперь, когда мы с вами встретились, я могу отвести их сам.
И, прежде чем г-н Мишель успел помешать ему или даже разгадать его намерения, Жан Уллье вырвал у него из рук веревку и набросил ее собакам на шею, как набрасывают повод на шею лошади.
Почувствовав свободу, собаки опрометью понеслись по направлению к замку, а за ними, почти не отставая, побежал Жан Уллье, щелкая хлыстом и покрикивая:
— На псарню, негодники, на псарню!
Все это произошло так быстро, что собаки и Жан Уллье были уже в километре от барона, а барон не успел еще прийти в себя.
Убитый горем, он так и остался стоять посреди дороги.
Минут десять он простоял, раскрыв рот и не сводя глаз с поворота, куда скрылись Жан Уллье и собаки, как вдруг в двух шагах от него раздался нежный и ласковый девичий голос:
— Боже праведный! Господин барон, что вы делаете здесь, на дороге, в такой час, с непокрытой головой?
Молодой человек весьма затруднился бы ответить, что он делал: он мысленно провожал свои надежды, улетавшие к замку Суде, но не осмеливался последовать за ними.
Он обернулся, чтобы увидеть, кто заговорил с ним.
И узнал свою молочную сестру, дочь арендатора Тенги.
— Ах, это ты, Розина, — сказал он. — А сама ты сейчас откуда?
— Увы, господин барон, — ответила девушка, едва сдерживая слезы, — я иду из замка Ла-Ложери, где госпожа баронесса приняла меня очень плохо.
— Как это так, Розина? Ты же знаешь, матушка тебя любит и оказывает тебе покровительство.
— В обычные времена — да, но не сегодня.
— Что значит «не сегодня»?
— Истинная правда! Всего час назад, никак не больше, она велела выставить меня за дверь.
— Почему же ты не попросилась ко мне?
— Я попросилась, господин барон, а мне ответили, что вас нет.
— Как?! Меня не было в замке? Да я только что оттуда, дитя мое! Как бы ты быстро ни бежала, тебе не опередить меня, за это уж я ручаюсь!
— Ах! Быть может, так оно и есть, господин барон: видите ли, когда ваша досточтимая матушка прогнала меня, мне пришло в голову пойти к Волчицам, но я решилась на это не сразу.
— А что ты собираешься просить у Волчиц?
Произнести это слово Мишелю стоило немалых усилий.
— То же самое, за чем приходила к госпоже баронессе: помощи моему бедному отцу, он очень болен.
— Болен чем?
— Лихорадкой — он схватил ее на болотах.
— Лихорадкой? — переспросил Мишель. — Какой, злокачественной, перемежающейся или тифозной?
— Не знаю, господин барон.
— А что сказал доктор?
— Эх, господин Мишель, доктор живет в Паллюо; меньше чем за сто су он и с места не сдвинется, а мы не так богаты, чтобы платить сто су за визит доктора.
— И моя мать не дала тебе денег?
— Говорю вам, она даже видеть меня не пожелала! «Лихорадка! — воскликнула она. — Ее отец болен лихорадкой, а она пришла в замок? Гоните ее прочь!»
— Этого не может быть.
— Я сама слышала, господин барон, уж очень громко она кричала; и потом, меня ведь действительно выгнали.
— Постой, постой, — заволновался молодой человек, — сейчас я дам тебе денег.
И он сунул руку в карман.
Но, как мы помним, все, что у него было, он отдал Куртену.
— Боже! — воскликнул он. — Бедное мое дитя, у меня нет ни су! Вернемся вместе в замок, Розина, я дам тебе сколько нужно.
— О нет! — ответила девушка. — Туда я не вернусь ни за что на свете. Нет! Тем хуже, раз уж я решилась, пойду к Волчицам. Они сочувствуют чужому горю, они не выгонят бедную девушку, у которой отец при смерти и которая просит помощи.
— Но… — нерешительно возразил молодой человек. — Но ведь они, говорят, небогаты.
— Кто?
— Барышни Суде.
— О! Я не денег пойду у них просить… Они не милостыню подают: Господь свидетель, то, что они делают, гораздо лучше.