Воля дороже свободы
Шрифт:
«Интересно, здесь, как на Китеже, специально полканов в городовые набирают, или просто случайно совпало?» – подумал Кат, провожая его взглядом.
Петер втянул голову в плечи.
– Нам туда, – обронил он, скованно махнув рукой. – Институт там.
Они двинулись по улице. Стояло пасмурное утро, повсюду клубился туман, не было видно ни солнца, ни неба. Из сероватой мглы выплывали здания: старые, притом на удивление добротно построенные. По всему угадывалось, что их возводили с усердием, даже с любовью. Ни один дом не походил на соседние, каждый обладал какой-то скромной, но продуманной деталью, отличавшей его от
Но за полторы сотни лет всё изменилось к худшему. Изрисованные шпаной стены в облупленной штукатурке, затянутые плёнкой грязи стёкла, сломанные зарядные будки на перекрёстках, щербатая мостовая – весь город носил печать многолетней нищеты и упадка.
И жители города были ему под стать.
Они торопились поутру на службу, источая отвращение – к этой службе, к миру, к себе самим. Одежда, вроде бы разных фасонов и цветов, сидела на всех людях одинаково неловко и уродливо. Женщины были как-то особенно нехороши собой: тела запакованы в бесформенные юбки и блузы, волосы спрятаны под куцые шляпки, лица заляпаны яркой, избыточной косметикой. Мужчины смотрели так, словно готовились сию секунду броситься в драку. И драться насмерть.
А ещё здесь было очень мало тех, кому повезло родиться в обычном человеческом облике. Почти все обладали хвостами разной длины и шерстистости. У некоторых горожан ноги оканчивались копытами: кто-то ходил запросто, не скрываясь, иные носили хитро скроенную обувь, но их издалека выдавала размашистая, с лёгким взбрыком поступь. Тут и там из-под шапок виднелись рога. Землистой синью отливали жабьи морды – таких созданий попадалось мало, но они здорово выделялись в толпе. Посреди улицы, косвенно подтверждая гипотезу Ката, неспешно прогуливался толстый псоглавец в полицейской форме.
И повсюду мыкались нищие, по большей части – калеки. Безногие сидели на самодельных тележках, безрукие выставляли напоказ культи, слепцы тянули грязные ладони, норовя ухватить прохожих за край одежды. Шныряли из подворотни в подворотню чумазые дети – молчаливые, со взрослой тяжестью во взглядах.
В довершение картины где-то неподалёку всё время ржали кони и слышалась ругань на здешнем языке, который, как показалось Кату, был для ругани приспособлен идеально. Даже лучше словени. Язык этот чем-то напоминал речь жителей урманской слободки в Китеже, но звучал ещё грубее.
«Должно быть, местные после всех заварушек так и не оклемались, – думал Кат. – И правительство бездельничает. Будигост, пожалуй, здесь всё получше наладил бы. Рейдеры лютуют, опять-таки… У нас, правда, Кила есть. Но он поскромней». Вслед за этими мыслями вспомнилось, что молодцы Килы, хоть и не громили никогда приютов, всё же порой умыкали людей.
В том числе – для Ады.
– Город тоже Вельт называется? – спросил Кат, чтобы отвлечься.
– Нет, – Петер смотрел под ноги. – Рунхольт.
Кат качнул головой:
– Странно. На Китеже столица Китеж, на Танжере – Танжер. Как Основатель назвал, так и оставили. У вас по-другому?
– У нас переименовали, – выдавил Петер. – После войны. Война год назад кончилась.
– Вон оно что. Тогда понятно, откуда увечных столько. Да и всё остальное...
– А перед этим другая
Перешагнув мусорную кучу, они свернули в переулок и тут же посторонились, чтобы пропустить ковыляющую вдоль стены девушку – избитую, в порванном, криво застёгнутом плаще. Петер, приостановившись, тронул её за плечо и что-то с участием спросил. «Помощь предлагает, – догадался Кат. – Ишь, доброхот». Впрочем, девушка сбросила Петерову руку и, процедив сквозь зубы несколько слов, захромала своей дорогой. Из-под плаща виднелись тонкие лодыжки и копытца: раздвоенные, маленькие, похожие на козьи.
Петер вздохнул и побрёл дальше. Кат на всякий случай огляделся, но ничего опасного не заметил и зашагал следом.
– А где чернь у вас? – спросил он Петера. – Никто мусор не убирает, грязно везде. Неужели все на заводах пристроены?
– У нас нет такого разделения, – сказал Петер. – Я понял, о чём ты. Но на Вельте отменили экзамены на гражданство. Давно уж. Люди… как бы равны.
– Равны? – Кат сощурился. – Даже вконец никудышные? И на вече все ходят? И жениться каждому можно?
Петер пожал плечами.
– Теперь вообще всё понятно становится, – пробормотал Кат.
Туман постепенно развеивался. Вместе с ним слабел запах тухлятины: очевидно, белёсые испарения и были источником вони. «В нашем городе часто бывают туманы, которые пахнут нехорошо», – вспомнил Кат слова Петера. – Хрен ли было строить этот Рунхольт в таком смердячем месте? Или туманы потом появились? После войн всякое бывает…»
Над крышами показалось солнце, но светило оно будто бы в долг – неохотно и скупо. Переулок тем временем привёл Ката с Петером к широкому проспекту. От прочих улиц проспект отличался лишь размерами: такие же старые, обветшалые дома, такие же болезненные, усталые с самого утра люди. Одно из зданий лежало в руинах – от него исходила мощная эманация сырой магии, у Ката зачесалась кожа, словно он вернулся на Батим. По горам битого кирпича шныряли создания, похожие на китежских сторожевых кошек, только намного меньше, не выше сапога. Вид у них был потасканный, но независимый.
– А мы так сразу могли? – спросил вдруг Петер, по-прежнему глядя под ноги. – Использовать меня вместо якоря?
Кат цокнул языком:
– Раньше до такого никто не додумывался. Да если б и додумался, трудно было бы проверить. Обычного человека мироходец через Разрыв не поведёт – обоим смерть. А парами мироходцы путешествуют редко. Конкуренция... Так что у нас уникальный опыт.
– Здорово, – сказал Петер равнодушно. – Слушай, Демьян, а отчего ты так заинтересовался институтом Гевиннера? Прямо сам не свой сделался, когда я про него сказал.
– Сон у меня был, – нехотя сказал Кат.
– А-а, – Петер помолчал. – Как тогда?
– Как тогда.
Петер поднял руку и указал на противоположную сторону проспекта:
– Вот. Пришли.
Институт был громаден. Могучее здание о четырёх этажах занимало целый квартал, простираясь от перекрёстка до перекрёстка. На городскую суету равнодушно глядели ряды высоких стрельчатых окон; кое-где в рамах вместо стёкол желтели фанерные листы. Центральный портал венчали скульптуры, изображавшие воинственного вида зверюг, вставших на дыбы и победно скалящихся навстречу солнцу. Одна из зверюг держала в лапе флаг. Он был таким грязным, что казался траурным.