Воля дороже свободы
Шрифт:
Энден блеснул очками:
– Я нуждаюсь в сочувствии не больше прочих, молодой человек. Огромное пятно Разрыва постепенно ползёт к Рунхольту. Оно расширяется неравномерно, с малой скоростью, однако… Касталия уже перестала существовать.
– Касталия? – растерянно повторил Петер. – Это же не так далеко!
Энден цокнул языком:
– Красивый был город. Вы заметили, сколько у нас на улицах нищих? Беженцы. И Рунхольт тоже обречён. Рано или поздно мы все превратимся в инертную массу. В серый песок. Есть гипотеза, что он состоит из погибших
Петер покачал головой.
– Но всем плевать, – с горечью произнёс Энден. – Обыватели думают, что как-нибудь пронесёт. Учёные, вроде меня, думают в основном о том, как бы не помереть с голоду. О чём думают правительственные шишки, я понятия не имею, но, полагаю, как обычно, планируют наворовать побольше, а потом сбежать подальше.
Кат вытащил из-за пазухи конверт с чертежами и положил поверх раскрытого фолианта.
– Это, как вы назвали, бедствие, – сказал он, – началось по вине Основателя.
Энден посмотрел на конверт. Потом вгляделся в лицо Ката:
– Откуда вы знаете?
– От его техника, – сказал Кат.
– Вы нашли кого-то, кто работал с богом?
– Я и бога нашёл. Только он мне не обрадовался.
Энден снял очки и, выпростав край рубашки, принялся их протирать.
– Допустим, – произнёс он. – Допустим, я вам верю. Но это ничего не меняет…
– Вот это меняет, – Кат постучал по конверту пальцем. – Здесь – схема устройства, наподобие бомбы. Бомбу надо взорвать в любом из оазисов Разрыва. Запустится цепная реакция, и пустыня остановится.
– И кто означенную схему… хм, составил?– Энден посмотрел сквозь очки, подышал на стёкла и снова их протёр. –Уж не сам ли Основатель?
– Вроде бы он, – пожал плечами Кат. – Но это всё не точно.
– Очень интересный рассказ получается, – заметил Энден саркастично.
– Рассказчик малость ненадёжный, – сказал Кат. – Был.
Тут вмешался Петер.
– Извините, пожалуйста, – начал он, – вы специалист в какой области?
Энден нахмурился:
– Я профессор философии по пневмоэнергетике. Уже пятнадцать лет как…
– То есть, читать чертежи умеете? – Петер слабо улыбнулся.
– Умею, – сухо сказал Энден.
– Может, тогда хотя бы взглянете? Мы сами ничего в науке не смыслим. А вы, думаю, сразу разберётесь – пустышка это, или что-то стоящее.
Энден вздохнул и взял конверт.
– Хорошо, – сказал он. – Давайте посмотрю. Как-то глупо с моей стороны отвергать надежду на спасение. Даже если… Гм, ладно.
Он опустился на стул и аккуратно извлёк из конверта сложенные листы.
«Даже если эту надежду принёс неотёсанный болван, который и книжек, поди, в руках не держал, – подумал Кат. – Вот что он хотел сказать. Ишь, выискался мудак бородатый. Сам живёт, как в хлеву, на полу чуть ли не насрано, от каждого стука шугается, а гляди-ка – профессор философии! По пневмоэнергетике! А если кто не профессор, то его с говном съесть можно, так? Ох, недаром тебя с работы попёрли. Небось, там тоже нос задирал, пронял всех до кишок, тебе и указали
– М-м-м… – пропел Энден, изучая чертёж. – М-м! Остроумно!
Он поднял голову.
– Это, знаете ли, весьма и весьма… – взгляд его был устремлён вдаль. – Послушайте, молодые люди, почему бы вам не выпить кофе на кухне? Я бы пока, э-э, углубился…
– Конечно, – откликнулся Петер, отступая назад в прихожую. – У вас газовая плита?
Но Энден уже вновь уткнул нос в чертежи и только помахал ладонью: мол, сами разберётесь.
«Учёный, в говне мочёный», – подумал Кат и вышел вслед за Петером, нарочно поддев носком ботинка стопку книг.
Кухня оказалась просторной и неожиданно чисто прибранной. Из крана на подложенную в раковину тряпку лениво и беззвучно капала вода. У окна помещался блестящий металлом ледник, с виду совсем новый; на плите стоял чайник, тоже новый и блестящий. Плита, как выяснилось, работала от маленького кристалла. Похоже, её купили столь же недавно, как и чайник с ледником. А вот вся кухонная мебель готова была развалиться от старости.
Петер погремел посудой в шкафу. Достал три чашки: две – изящные, из тонкого фарфора, и одну – грубую, фаянсовую, с острой щербинкой на краю. В другом шкафу нашёлся кувшинчик с длинной ручкой, пакет крупных чёрных зёрен и видавшая виды кофейная мельница.
Петер насыпал зёрна в мельницу и, прижав её к животу, попытался крутить, но у него ничего не вышло.
– Дай сюда, – сказал Кат.
«И чего я завёлся? – мельница хрипела и скрежетала, ручка норовила соскочить с оси. – Очкарик как очкарик. Ничего особенного».
Закончив, он высыпал перемолотый, томно пахнувший кофе в кувшинчик. Петер нацедил воды из крана, поставил кувшинчик на плиту, задвинул кристалл до упора в приспособленное для него гнездо и нажал кнопку. Тут же зарделась нагревательная спираль.
– Толковая штуковина, – сказал Кат, имея в виду плитку.
– Он вообще не слишком бедно живёт, – тихо сказал Петер, покосившись на дверь в прихожую. – Одет хорошо. Приборы дорогие. Кофе вон тоже… И воду не отключили за неуплату. А говорит – обрезали финансирование.
– Видать, подрабатывает, – пожал плечами Кат.
Они помолчали, глядя в окно на медленно дрейфующие по небу облака. Звенела, нагреваясь, спираль плиты, ей вторило пение воды в кувшинчике. Из гостиной доносились невнятные возгласы: как видно, профессор философии по пневмоэнергетике действительно умел читать чертежи.
«Душно тут», – Кат приоткрыл окно, впустив вместе с воздухом уличный шум.
– Знаешь, Демьян, – проговорил Петер, не отрывая взгляда от неба, – когда я был совсем маленьким, то думал, что сделаюсь смотрителем облаков. Что это будет моя работа – смотреть на облака. Запоминать их формы, записывать, рисовать. И так день за днём. Считал, это кому-нибудь может пригодиться. Пригождаются ведь исследования гор или там морских течений.
Он покачал головой:
– Глупо, конечно.
Кат сунул руки в карманы.