Волжское затмение
Шрифт:
Остынь, Карасёв. Остынь… – сквозь зубы проговорил ему Фалалеев. Он и ударил его под руку. – Это зря, – сказал он громче, уже для публики. – Мы ж не большевики, в конце концов! Мы – народная власть, мы всё по закону… Расходитесь, граждане. Расходитесь, не задерживайтесь. Прочитали – и пошли. Пошли, пошли! – уже мягко, без угрозы, покрикивал он.
А это… Ваше благородие… Или как вас теперь? – ершисто проговорил Мишкин голос. А потом Антон увидел и самого Мишку, маленького вертлявого паренька в ученической фуражке. – Вон же написано: гражданские свободы! А вы нас гоняете! Разве по закону?
Та-ак… – прищурился Фалалеев и направил
А вы не обзывайтесь! Нет такого закона, – вытянулся по струнке Мишка. Голос его дрогнул.
Молчать! – рявкнул Фалалеев и потянулся было правой рукой к кобуре. Но совладал с собой.
Грамотный, значит? Умный, да? – зло кривя губы, стал он наседать на Шарапина. Тот отступал, отходил в сторону, но начальник милиции мастерски орудовал поводьями, пока не припёр его снова к тумбе. Ноздри коня горячо, с прихрапом, дышали пареньку в самое лицо. Мишка пытался глядеть прямо на Фалалеева, но видно было, как ему страшно. Лицо стало белым, как мел. Подкашивались колени.
Значит, ты умный? А это видел? – летней грозой прогремел над ним Фалалеев и указал на тумбу. Там, поодаль от листка с воззванием, был ещё один. – Читай! Вслух читай, грамотей, мать т-твою перемать! – густо, как тяжкий колокол, гаркнул он. – Пункт второй!
В…впредь… до вос…становления нормального течения жизни в городе Ярославле… – забубнил перепуганный Мишка. Губы прыгали. Зуб на зуб не попадал. – Вводится военное положение и запрещаются… в…всякие сборища на улицах в пуб…бличных местах… Полковник Пер…Перхуров, – сглотнув, выговорил он.
Ясно? Ясно, я спрашиваю? – проревел Фалалеев, окидывая оставшихся царственным взглядом. – А теперь – прочь отсюда! Быст-рро! Бегом! Врассыпную!
И посыпались толчки, пинки и тумаки. Люди разбегались, уходили в подворотни, переулки и подъезды. Поспешно, потирая ушибленные места, семенил по улице высокий седобородый дед. С достоинством, отряхая сбитый с головы картуз, удалялся крестьянин. Держась за плечо, кашляя, отплёвываясь и тихо матюгаясь, ковылял, пошатываясь, рабочий. Разъезд выехал на Большую Рождественскую и зацокотал в сторону Богоявленской площади. А у тумбы, присев на угловой столбик тротуара, жалобно всхлипывал реалист Мишка Шарапин.
Вот тебе и свобода! Вот тебе и народоправство…
Освободители
Давно опустел перекрёсток Большой Рождественской и Пошехонской. Захлопнулись окна, отлипли от них любопытные лица. И только реалист Мишка Шарапин по-прежнему сидел, свесив голову, на угловом столбике тротуара, мелко вздрагивал и тихо всхлипывал. Антон, оглядевшись, шагнул из подворотни и подошёл к нему.
– Здорово, Царапин, – по-училищному приветствовал он Мишку, осторожно коснувшись его плеча.
Тот поднял голову и вздрогнул.
– К-каморин? Антоха? – удивлённо выдавил он, всё ещё заикаясь. На раскрасневшихся щеках дрожали крупные слёзы. Глаза были мокры, злы и растерянны. – И ты… И ты здесь? Н-ну и ну…
– Здесь. А где ж? Да… Досталось тебе, я смотрю!
– Хватило. Каковы милиционеры-то, а? – сквозь сжатые зубы прогудел Мишка. – С-сволочи! И кто бы мог подумать… Карасёв-то! Тише воды был… Да я им что?! – с бешенством выкрикнул Мишка. – Бандит? Разбойник? Чтобы так меня… А этого-то, щуплого, чуть не застрелили! Ну, порядочки! Попомните, гады! – и погрозил кулаком в сторону Богоявленской площади.
–
– Сам не знаю… – проворчал Мишка. – Ишь, гниды… Красные им плохие. Да красные так не скотничали…
– А красные-то чего? Так и сдрапали, выходит? – обернулся Антон.
– Красные… – презрительно процедил сквозь зубы Шарапин. И вдруг понизил голос до полушёпота. – А много их было, настоящих красных? Вон фараоны-то мигом побелели…Так и другие. А кто были настоящие, тех быстро… На цугундер да и к стенке, долго ли у них! Если они с нами…вот так, – и Мишка грозно шмыгнул носом, – то уж с ними-то! – и махнул рукой.
– И что? Всех постреляли? – холодея, еле выговорил Антон.
– Н-не знаю… Но палили всю ночь. Да ты, небось, слышал, чего я тебе… В Кокуевке, у театра, как раз чины всякие жили, советские. Так они подкатили пушку и – ба-бах! Жуть, что делается!
– Да, Мишка. Плохо дело, кажется…
– Да уж куда хуже… А ты, Антоха, зря так смело везде разгуливаешь, – ещё тише прошептал Мишка. – Рисково это, нельзя тебе. Отец-то у тебя кто? Думаешь, я один об этом знаю?
– Ну и что… – начал было Антон, но Шарапин перебил.
– Пока ничего. Но найдётся сволочь услужливая. Заинтересуются, будь уверен. Сидеть бы тебе дома и носа не высовывать. А лучше бы и вовсе из города уйти…
– Вот ещё! Я что – заяц, бегать от них? А отец… Что им до него, он в Москве… – Антон хорохорился, но в душе будто сорвался и упал холодный тяжёлый камень.
– В Москве? – ехидно, подбоченясь, прищурился Мишка. – Ну-ну. Как знаешь. Я предупредил. Ладно, пойду. А то дома, небось, с ума уже посходили. Бывай… – он поднялся со столбика и, ускоряя свой мелкий, воробьиный, припрыгивающий шаг, заспешил вверх по Пошехонской. “Спасибо хоть, не побежал”, – усмехнулся Антон ему вслед. На сердце было тоскливо. Да, про его отца знают в городе многие. Это и впрямь опасно. За себя Антон не боялся. У белых полно дел и без него. Вон, у Всполья, кажется, опять стреляют. Да. Винтовки и пулемёт. Далеко им до победы, а в листовке-то расписали, будто уж вот она… Но если отец и вправду в городе? И, не дай Бог, попадётся? Страшно. За себя Антон не боялся. Он отца не выдаст, да и не знает ничего о нём толком. Но у него Даша. Что будет с ней? О нравах белой контрразведки Антон был наслышан достаточно. Чёрт… Вот ведь положение! Ладно. Надо идти. Надо хоть что-то узнать наверняка.
Неторопливо, будто прогуливаясь, шёл Антон по Большой Рождественской. Пустынно. Прохожих не видно. Лишь в сторону Всполья удаляется ещё один вооружённый отряд. А там стреляют… И горит что-то. Далеко, у Леонтьевского кладбища. Два огромных чёрно-серых облака. Плохо. Очень плохо. Там кругом деревянные дома да рабочие бараки, и, если всерьёз займётся, то полыхать будет, как порох. Впрочем, далеко. Обойдётся, наверно. Да и что сейчас об этом. Чему быть – того не миновать.
И, укрепив себя этой безнадёжной поговоркой, Антон направился в сторону центра, к Спасо-Преображенскому монастырю. Краем глаза он видел, что все улицы и переулки, ведущие к Которосли, перегорожены милицейским оцеплением. Среди милиционеров были и вооружённые штатские, в большинстве – молодые ребята Антонова возраста и старше. На их рукавах виднелись белые повязки. За спинами – винтовки со штыками. Это было странно. “И какого чёрта, – ворчливо думал Антон, – им не хватало? В войну, что ли, не наигрались? Вот и доиграются, придурки…”