Волжское затмение
Шрифт:
– Ну, сейчас заведётся!
– Тимофеичу только дай пасть открыть… Хрен закроет!
– Трепло митинговое! Тьфу!
– Перхурова давайте! Пер-ху-ро-ва!
Савинов, выдержав терпеливую паузу, снова поднял руку и заговорил. Громким, высоким, но основательным голосом, с жаром и чувством.
– Друзья! Ярославцы! Дорогие мои земляки! Я обращаюсь к вам на переломном этапе истории нашего города и всей России!
– И не устанут, черти собачьи, Россию ломать… – тихо, сквозь зубы, процедил кто-то над ухом Антона.
– Бредовая химера превратить Россию в плацдарм для мировой революции рухнула здесь, в Ярославле! То же самое происходит сейчас в Рыбинске, Костроме, Муроме, Ростове! Просыпается Русь, поднимается её великий народ! Давно пора показать красным диктаторам, кто настоящий хозяин на русской земле! И я рад, что честь сделать это первыми выпала нам, ярославцам. Нашему великому древнему городу, овеянному славой веков! Я верю в наш успех, я вижу, как по изорванным жилам России разливается целительная, здоровая кровь…
Из-за спины несмолкающего Савинова подали какой-то знак. Стоявшие тут же офицеры всполошились, побросали окурки, подтянулись и, позвенивая шпорами, один за другим взбежали на крыльцо и скрылись за дверями. Антон поднял голову и увидел в окне второго этажа над подъездом узкого и длинного человека во френче, со строгими усами, бородкой и густой, каштановой, зачёсанной назад шевелюрой. Он был хмур и сосредоточен. На груди блестел орден. Спустя мгновение, он отступил от окна, но Антон прочно запечатлел его в памяти. Потому что этот офицер показался ему знакомым. Где-то он его видел… Где же?
А Савинов продолжал витийствовать. Ему пытались задавать вопросы, но он будто не слышал их. Из толпы полетели ругательства. Люди стали потихоньку разбредаться. Но оратор не смущался. Более того, это, кажется, и было целью его сумбурного выступления.
Пространство перед гимназией заметно поредело. Но очередь в добровольцы заметно прибавилась. Молодёжь разбавлялась людьми постарше. Теперь здесь были и отставные, нестарые ещё чиновники, лицейские преподаватели, несколько рабочих и мастеровых. И ешё какие-то подозрительные типы с глумливыми лицами и бегающими острыми глазками. Дармовое оружие всегда притягивало подобную публику. Антон скривился и сплюнул.
– Здорово, Каморин! – грянул за спиной ломкий юношеский голос, и Антона сотряс звонкий хлопок по плечу. Он резко обернулся и слегка оторопел. Перед ним стоял его одноклассник Витька Коробов. Нескладный длинный лупоглазый парень с еле заметным, бесцветным, неокрепшим ещё пушком на худых щеках и впалом птичьем подбородке. Тихий, миролюбивый, застенчивый, слегка себе на уме. Но теперь это был не просто Витька, а Витька с винтовкой. Она висела у него за плечами. Вместо ремня в её антабки был продет махровый пояс от халата. Длинный штык солидно покачивался над Витькиным мятым серым картузом. Сам Витька стал, кажется, ещё выше ростом, приосанился, а в глазах появилась значительность и сосредоточенность. На нём были ученические брюки под ремнём с вензелем реального училища на пряжке, серая, с закатанными рукавами, рубаха и белая повязка на левом рукаве.
– Привет… – настороженно оглядел Антон Коробова. – Здорово, Витёк. Ого… Да ты, я смотрю…
– Правильно смотришь, – перебил его Витька. – Есть разговорец. Отойдём-ка. Вон туда… Тут уши.
И потащил его за рукав за угол здания, в проулок Большой Линии, где было безлюдно. Там, у жерла водосточной трубы, он остановился и внимательно взглянул на Антона. В мутно-серых глазах его промелькнуло что-то нехорошее.
– Ну? – качнув штыком, проговорил он. – И что ты обо всём этом думаешь?
Антон с нескрываемой тоской поглядел на него.
– Поживём – увидим, – пожав плечами, как тот крестьянин у афишной тумбы, буркнул он.
– Да и так уж всё видно! Большевикам-то каюк! А? Что скажешь? Впрочем, прости, – деланно смутился он. – У тебя ведь отец…
В душе Антона начал вздыматься мертвящий холодок.
– А чего отец? – повёл плечами он. – Я сам по себе…
– Вот! – ткнул в него пальцем Витька. – Вот и я о том же! Чего тут смотреть, давай к нам! В добровольцы! Жизнь – во! – и Витька с размаху оттопырил большой палец. – А люди! Какие люди! Закачаешься! – он неловко оступился, пошатнулся и винтовка тяжело загуляла у него за спиной на халатном пояске. Зловеще закланялся штык над головой.
– Сам ты качаешься, – тяжело вздохнул Антон. Нелепый вид приятеля огорчал и злил. – Ты, Витюша, на себя посмотри. Ну какой ты, к чёрту, боец? Убьют ведь, и поминай, как звали, а за что? Дело-то, кажись, нешуточное будет… Ну зачем, на кой чёрт тебе всё это? – с горечью выговорил он.
– Сочувствуешь, значит? Жалеешь? – покачал головой Витька. – На кой чёрт, говоришь? А у меня, Антоха, мать из сил выбивается, все руки в прачечной стёрла, сестра с голодухи заговариваться стала! Да и то, у меня же нет папы-большевика, меня некому на хлебное местечко пристроить! И на кой мне, скажи, такая жизнь, чего терять-то? – выкрикнул он. – Из ваших комиссарских декретов лапша только для ушей, ею не наешься. Вот сами и подтирайтесь теперь!
– Да не ори ты… А что, белые всех накормить обещали? – сквозь зубы, еле сдерживаясь, процедил Антон. – Хлебные места всем раздать дармовые? Интересно… Может, я чего пропустил? Расскажи, Витюша. Расскажи…
– А я и рассказываю, – пожал плечами Витька. – Хлебный паёк у них – мне обожраться, а на семью – так все сыты будут. Семьдесят рублей в день. Это пока. Обещают сто, если до боёв дойдёт. Уже доходит, так что… Записывайся, не пожалеешь! С винтовкой управляться нас в училище насобачили. А тут и всему остальному научат. Тут такие учителя – ого-го!
– А убьют? Мать, говоришь? И сестра? Ну и как они без тебя? Чего ради гробиться-то, Витя?
– Да брось! Бог не выдаст, свинья не съест! Большевики своё отвоевали. Постреливают ещё, да ненадолго их хватит! Кончилось их время. И тебе нечего за них цепляться. Отец-то тоже, глядишь, поймёт, что не с теми связался. Если ещё не понял. Записывайся, Антоха! Это ж настоящее дело, мужское, а не болтовня какая… А кто чей сын – даже не спрашивают! Полный почёт и уважение!