Ворон на снегу
Шрифт:
– Дак это…
Выясняется, что согласно новому расписанию, выход из спального корпуса на улицу запрещается не в час отбоя, а раньше.
Новым расписание режима можно было считать лишь с большой натяжкой. Оно фактически было не новым, а уже старым. Но пункты в нём мало кто читал, а тем более утруждал себя запоминанием.
– Запомните все! – призывал угрожающе на тонкой ноте Жмуд Жмудович и в бессчетный раз читал нам вслух это новое расписание.
Он же, Жмуд Жмудович, был неотступен во всех других воспитательных вопросах. Настырно завлекал
Приходила в красный уголок проводить свои занятия студентка Томского медицинского института, так, кажется, она представилась. Белые пимики и тёмная чёлка под белой пушистой вязаной шапочкой. С ней непременно вваливались два надзирателя, внушительные громилы, амбалы, хохлы Хряпко и Остапко, они садились за её спиной, угрюмо и сосредоточенно наблюдали.
Громил этих приставляло начальство, понятно, для защиты девичьей чести. Кто же доверит курочку волчатам! Хищникам, у которых мозги не созрели, а зубы отросли, это мы, значит.
Вопрос у студентки-медички, звали её, помню, Рита Петровна, был крайне актуальный для нашего беспутного контингента: «Половые извращения в подростковый период и нарушения психики с этим связанные» У неё даже плакатик был на эту тему, который она аккуратно и бережно вешала на стену, изображаюший почему-то голову поросёнка. Ужель она полагает, что у нас поросячьи мозги? Ну, аналогия!
Пацанва, конечно, тут же придумала студентке прозвище: «Пикулька». Голосок у неё был пикулистый, напевный.
На занятиях у «Пикульки», естественно, ни спящих, ни дремлющих не оказывалось. По ней выходило, что вздрачивание (по-медицински – мастурбация) вредно влияет на психику, а выпускание малофейки (по-учёному – сперматозоидов) ведёт к понижению в будущем детородного потенциала, так она выразилась: «детородного потенциала».
Что такое «потенциал», что скрывается за этим учёным словечком, конечно, никто не понял. Хотя слово-то всем приглянулось – красивое, напевное слово, и каждый находил ему своё применение.
– Вот как вкачу тебе между ушей, так сразу по самый потенциал будет! – ругался кто-нибудь.
Или:
– А пошёл ты к потенциалу!
Лоботрясы, самые отъявленные дрочильщики, лезли под скамейку, будто
что-то уронили. Лезли, чтобы что-то снизу разглядеть и там наскоро совершить
своё дело. А что там разглядишь – не лето же, не оголено под юбкой-то. Я сам
не стерпел, слазил для интереса: ничего там не видно. Никакого потенциала.
Поводов для хохм было достаточно после таких-то бесед.
– Эй, братва! – возглашал Генка Сорока, когда дневальный объявлял отбой и все прыгали на нары под одеяла. – Детородный потенциал чтобы не расстраивать, смотрите!
Полагаю, что для уменьшения массы психов-мастурбаторов (по-учёному) Пикулька никак не повлияла положительно, если даже не наоборот – не увеличила своим появлением число
Карантин между тем продолжался. И продолжался до самой весны, когда все канавы и канавки на зоне заполнились играющими на солнце ручьями. Потом были подогнаны автомашины с цистернами и шлангами. Через все окна что-то вбрызгивали во внутрь. И тут кто-то из пацанов, смотревших со стороны, изумлённо ахнул:
– А где же вся братва-то?
– Какая братва?
– А какая тут, в этих корпусах-то… Больные где?
– Никого тут нет, – отвечал рабочий, тащивший шланг от цистерны и сующий в окно. – Ступай себе, не мешай.
А куда девались заболевшие колонисты, вопрос для меня остался нераскрытым и до сих пор, когда вот пишу этот текст. Разговоры ходили разные, будто вывезли их ночью и определили далеко в тайге; и ещё: будто в Москву их вывезли, в институт для изучения, это которые выжили.
В ту весну случится в колонии ещё одно ЧП. Какой-то истеричный псих из нового этапа пырнёт заточкой в темноте барачного тамбура Жмуда Жмудовича (настоящее имя его: Игорь Самуилович), он в больнице скончается.
И мне, и другим тоже вдруг станет очень его не хватать, поймём, что безобидный он человек, пытающийся совершить невозможное – сделать из нас людей. Он обладал огромным интеллектом и эрудицией, а нашим головам, между прочим, ничего этого не надо было, мы отторгались, как резиновый мячик из водной глуби, и он страдал от этого. Прости нас, беспутных, Игорь Самуилович!
ПОКУШЕНИЕ НА МОЮ ДЕВСТВЕННОСТЬ
В середине лета мне повезло неслыханно: расконвоировали! Ну да, меня расконвоировали! В красноармейское училище я не попал, не взяли – ростом для будущего командира не вышел, – а вот тут повезло. Расконвоировали.
Что это значит?
Это значит: я своим примерным поведением (так рассудило начальство) заслужил доверие. За мной, значит, наблюдают, и моё старание не остаётся незамеченным.
Ходить без конвоя – доверие такое. Без сопровождения овчарки. Не свободно так это ходить, куда захочу. А лишь в условленные места. Но ведь всё равно – свободно!
Условленное место – конная база. Это, примерно, километра полтора от зоны.
Вот эти полтора километра я могу идти как хочу. Могу шагом, могу бегом, вприпрыжку и всяк. А могу и остановиться, оглядеться, постоять, на небо выпялиться, на прохожих людей уставиться, могу и дворняжку какую ласковую к себе подманить, по голове пёсика погладить, если, конечно, пёсик не тяпнет за руку.
На пути и с одного боку, и с другого жилые двухэтажки, длинные, как бараки, да это и есть бараки, только в два этажа, тёмные от грязи и от старости. Вдоль окон (это чтобы не упёрли – из окон следить) женщины вешают на верёвки стираные рубахи, кальсоны. Другие хозяйки колотят палками самотканые половики. На крыльце скачет ребятня-малышня.