Восхождение
Шрифт:
– Ты в самом деле демон?
– вздрогнула молодая женщина.
– Падший ангел!
Страх и сожаление прозвучали в ее голосе и промелькнули в ее изумительных глазах. Она отошла, останавливая его жестом.
– Бьянка! Где ты? Идем, идем, - герцог подхватил ее за руку.
– Все готово. Сядем обедать после представления.
Леонард в восторге и отчаянье поглядел ей вслед, словно предчувствуя беду.
2
Герцог с именитыми гостями заняли места на сцене сбоку, а простой люд из прислуги, крестьян и стражников стоял поодаль, в полутьме, - все страшно заинтересованные, ибо уже преображение сенного сарая в некий таинственный мир - не театр, а как бы в мироздание воочию с долинами, с горами, с морями, что проступали на свисающих с потолка тканях, с высоким небом, усеянном белыми облаками, ярко освещенными солнцем, или звездами, когда неожиданно наступала ночь, поражало воображение зрителей, поскольку тут великолепная живопись и фреска знаменитых художников словно оживала, раздвигая стены и унося тебя в необозримые дали. Да и тема представления возбуждала у публики нешуточный страх и опасения.
– Явится сам дьявол, - говорили осведомленные.
– Что же это такое будет?
– испуганно вскрикивали женщины.
– Искушение и погибель, известное дело.
– Без волшебства здесь не обошлось!
– проворчал кардинал Содерини, полнолицый мужчина, еще не старый.
– Полноте, святой отец! Художества в наше время процветают во славу Господа Бога, - подал голос придворный, столь похожий на графа Кастильоне.
– Тсс!
На сцене, как крупная птица спускается с небес, явился Люцифер в свободном черно-красном плаще и черной маске.
– Я предстаю в роли поэта и актера, - заговорил он, обводя пронзительным взором зрителей, - чтобы поведать вам мою доподлинную историю... Вы скажете: «У злодея не может быть истории, а об его бунте против Бога мы слыхали». А я скажу: не всякое обвинение - правда. Я сам, гонимый, оклеветанный, думал, что воплощаю зло. Но я творил то, к чему призван своею ангельской природой, - красоту.
Не я запретил вкусить плод с древа познания. Не я свел познание к познанию добра и зла, когда оно, чтобы быть полным и всеобъемлющим, должно быть познанием природы, Космоса в их вечной гармонии. Зло вытекает из нарушения гармонии, и добро, нарушая меру, из лучших побуждений, творит зло.
Адам и Ева рано или поздно вкусили бы запретный плод и без пресловутого змия, поскольку то есть нечто иное, как любовь. И вот первейшая и величайшая сущность жизни - любовь - была названа грехопадением, проклятием человека. Его изгнали из Эдема, а меня объявили богоотступником.
– А разве не так именно и обстоит дело?
– надменно проронил кардинал Содерини.
Герцог, улыбнувшись, приложил палец к губам.
– С точки зрения ангелов с верноподданническими замашками, за неимением иных привычек и талантов, я - богоотступник и злодей, разумеется. Но Господь Бог думал иначе, - усмехнулся Люцифер.
– Вот как!
– снова подал голос кардинал, на этот раз вполне благодушно, словно принимая правила игры если не Люцифера, то герцога.
– А как именно?
– Всевышний, сотворив человека, взрастив в Эдеме пресловутое древо познания, знал, что он сорвет непременно запретный плод, сама природа, а не я или змий, подскажет, и Бог не сделал ничего, чтобы этого не случилось. Значит, Бог по своей воле допустил это, провидя, что я не оставлю тех, кто изгнан из Эдема якобы по моей вине.
Бог не может не ведать, что он творит, иначе он не Бог. Так начинается человеческая история, в которой, как проклятье, тяготеет над судьбами народов и каждого человека пресловутая борьба добра и зла, разрушительная, порождающая все зло на Земле. И его приписывают мне, хотя творят его от имени Бога, церкви и властителей. И все же, все же жизнь торжествует, и вновь воссияла земная красота. И разве этого не видит Бог? Пришло время явиться к нему. Я прошу у Всевышнего аудиенцию.
– Так он примет тебя!
– пробормотал кардинал.
На сцене в вышине небес возникает восседающий в тронном кресле старик в тяжелых и пышных одеждах, похожий на одного из знаменитых пап. Кажется, это всего лишь картина, принадлежащая кисти Рафаэля, но кресло опускается, и Господь Бог с усилием приподнимает голову, склоняющуюся на бок, словно он задремал. За ним проступают три архангела.
– Кого Бог послал?
– спросил старик, словно он не сам Бог.
– В послеполуденное время даже твари на Земле спят, а мне не дают. Куда спешить, если мы пребываем в вечности?
– Всевышний! Явился тот, кого мы не любим, с кем враждуем от века и кто рождает в нас, ангелах, злобу, - заговорил первый архангел, возможно, Рафаил.
– Не любит, вражда, злоба - неужели это из лексикона ангельских созданий?
– с легким недоумением вопрошал Бог, словно самого себя.
– С кем поведешься, от того и наберешься, - проворчал с недовольным видом второй архангел, возможно, Михаил.
– Если моя божественная сущность - любовь, о чем вы сами все уши мне прожжужали, - продолжал вопрошать Бог, - то откуда в ней взяться злобе?
– Злобствует дьявол, и мы, против воли, впадаем во гнев, воюя с богоотступником во имя Господа нашего!
– заявил с беззаботным видом третий архангел, верно, Гавриил.
– А чего он хочет?
– Он соблазнил сотворенную из ребра Адама Еву. Он повинен в грехопадении человека. Он и поныне только тем и занят, что человека отвращает от молитв и служения Богу. Он научил его различным ремеслам и искусствам, кои некогда процветали у язычников. А роскошь ведет еще к большим соблазнам. Культ золотого тельца, разврат и зло воцарились на Земле.
– Ну, а сын мой, что же, разве не принес себя в жертву во спасение человека?
– с недоумением произнес Бог.
– Принес, - усмехнулся первый архангел.
– Только дьявол не дремал ни в послеполуденное время, ни ночью.
– А что он еще там сделал?
– Много чего. С утверждением правильной веры кумиры ложные были, естественно, повержены, а ремесла и искусства пришли в упадок. Он возродил их вновь, - заявил второй архангел с возмущением.
– А что же в том плохого? В ремеслах? В искусствах?
– Сына Божьего изображают на картинах не иначе, как голого, распятого на кресте или снятого с креста, стыд и срам.
– А за богородицу всякий художник выдает портрет своей возлюбленной или куртизанки, - рассмеялся третий архангел.
– А слуги мои, священнослужители, куда смотрят?
– впадая во гнев, затрасся головой старик.
– Все эти изображения висят открыто в церквях, как и во дворцах первосвященников и королей. Такие ныне времена.
– Постойте! Разве все это говорит не о любви к нам?
– Бог искал, повидимому, более справедливой оценки.