Восхождение
Шрифт:
Видения полусна исчезли, да не совсем, потому что Диана различила белые, в инее, окна, освещенные солнцем. Она с живостью поднялась, собираясь на репетицию.
Одеваясь, она запела и рассмеялась в ответ на изумление горничной, заглянувшей в дверь. Затем она громко прочла стихотворение, с которым обыкновенно выступала на благотворительных концертах. Голос ее прерывался от волнения, и она чуть не расплакалась. Однако, услышав шаги мужа, Диана взяла себя в руки и выпрямилась. Вошел полнеющий мужчина, ухоженный, сияющий глазами и свежестью кожи лица и вообще всей фигуры, и поцеловал жену, тоже с веселым изумлением.
«Неужели
– Я вижу, ты себя прекрасно чувствуешь. Очень, очень рад!
– говорил с каким-то сожалением в голосе Тимофей Иванович.
– И все-таки с театром, как хочешь, надо повременить.
– Повременить? А чего ждать?
– горячо возразила Диана, отходя от него в сторону и быстро взглядывая на мужа с упреком.
– Сегодня я здорова. А завтра... могу умереть!
– неожиданно заключила она и испуганно посмотрела перед собой.
– Вот видишь!
– поднимая руку, как показывают на ребенка, в чем-то провинившегося и несущего нелепицу, проговорил Тимофей Иванович.
– А что видишь?
– возмутилась Диана совершенно по-детски.
– Здоровый человек не думает и не говорит о смерти.
Диана встряхнула головой, не желая принимать близко к сердцу всю жестокость его слов.
– Не о смерти я думаю, - сказала она, - а жить я хочу.
Тимофей Иванович остановился в дверях и обернулся. На ее глазах показались слезы. Ведь считалось, что болезнь захвачена в самом начале, леченье пошло на пользу. Что же настаивать на том, что она больна? Нет, он хочет, чтобы она оставила театр. Сказать прямо не может. На улице - Диана подошла к окну с морозными узорами - сияло солнце по ночному свежему снегу. Пора!
Светлый зимний день словно уже клонился к закату, деревья, дома в инее под синим, уже темно-синим небом розовели и золотились, и особая тишина живого, словно грядущего дня объяла город в его узких переулках с редкими прохожими. И вдруг, словно лед на реке тронулся и уходит, увлекая и тебя, всю жизнь вокруг, какое-то стремительное движение подхватило Диану и понесло в сторону, хотя ее коляска с виду мирно поворачивала на Тверскую.
– Студентов бьют!
– прокричал злорадный грубый голос.
– Так их! Сами напросились! Получай!
Все было, как во сне. Толпу молодых людей в тужурках и шинелях теснили городовые и казаки, добиваясь, бог весть чего. Свист нагаек прорезывал чистый морозный воздух. Били всех подряд. А тех, кто, несмотря ни на что, выражал протест, вытаскивали из общей массы с остервенением, чтобы разделаться потом - уже по закону.
– Постой!
– вскричала Диана кучеру, но тут же раздался окрик офицера на лошади, который, верно, следил за порядком в стане или в тылу нападающих: «Про-ез-жай! Бе-ри пра-во!» На мгновение его глаза вскинулись на Диану, узнали, и офицер отдал ей честь, очевидно, машинально, потому что тут же отвернулся. Устыдился все-таки.
Кучер словно ошалел, хлестал и хлестал лошадей, и они понеслись, как от погони. Диана, не помня себя, плакала в голос, - кучер и погнал лошадей. Слегка опомнившись, она сдержала рыдания и спросила:
– Тит, да куда ты едешь?
– Домой, домой, куда нам еще ехать, - отвечал Тит, суетясь.
– Но! Но!
– Ну, скорее... домой, - сдалась Диана, испытывая одно-единственное
В доме поднялась суматоха. А она притихла, изнемогая от слабости, не в силах уже плакать, говорить, думать. Страшно было подумать и о происшествии, и о том, что последует за этим: аресты, высылки, поломанные молодые жизни... А еще она не доехала до театра - дурное предзнаменование. Врачи заговорили о перемене климата. И ее как будто выслали, хорошо, в Италию, в благословленный край, а скольких забили до смерти, повесили по приговору суда, сослали в Сибирь.
Диана наконец поднялась и заторопилась с отъездом в Савино, где она не была, казалось, целую вечность. Лошади неслись проселочной дорогой от станции. Уже близко! Диана, приподнявшись, глядела вперед, где должна открыться светлая даль над рекой. Она смотрела на кроны желтеющих берез и осин, успевших возмужать и обрести стать за время ее жизни.
«Милый край!» - говорили ее глаза, то и дело наполнявшиеся слезами. Солнце ярко горит и воздух тепел и полон запахами зрелости и увяданья. Как кратка человеческая жизнь! И вдруг словно бы со всех сторон заблестела река.
Лошади подъехали к дому шагом. На следующий день Диана не поднялась. Она стала задыхаться. Приезжал из Москвы доктор. Уже не один день Диана сидела поперек кровати, облокотясь о стену, при настежь открытых окнах. Ей не хватало воздуха, она хотела видеть даль над Окой.
Затем потянулись бессонные ночи. Диана ожидала весточки от Аристея. Где он? Что с ним? Она никому не позволяла сидеть у нее.
– А теперь идите гулять. Как там хорошо!
– говорила она, взглядывая в открытые окна.
Да, там всегда было хорошо. Плоты ли плывут, покажется ли лодка или пароход с гудками проедет, все казалось, что это плывет и плывет куда-то сказочно-чудесная жизнь, и не поймешь, то ли это греза беззаботной юности, то ли извечное очарование лета и реки.
По совету доктора, ей подали бокал с шампанским.
– Уже?
– сказала Диана.
– Хорошо. Теперь я наконец усну.
Она уснула в яркий осенний полдень. Желтеющие леса и поля светились тишайшим миром и покоем. Она все это видела откуда-то сверху, не ощущая своего тела, словно одни глаза у нее остались. Наступал светлый, очень светлый, как бывает после дождей и непогоды, вечер, в небе тихо плыли белые облака, остатки «последней тучи рассеянной бури», дали просматривались вокруг так отчетливо, что видны были главы церквей не только городка на том берегу, но и нескольких деревень за полями и лесами. Кладбище занимало склон, спускающийся к реке, и макушку холма, проросшую молодыми березками и прорезанную проселочной дорогой и тропинками. Ее могила с белой мраморной плитой вся усыпана цветами и обставлена венками.
Она долго бродила вокруг и могилы, и кладбища, как уже после заката солнца вышла на луг, столь памятный, откуда над рекой, невидимой, но ощутимой, как некий провал и граница, просияло празеленью и лазурью небо, с легчайшими облаками, исчезающими, как и сказать иначе, в просвете бытия, куда унеслась, вероятно, ее душа, и она выглядывала оттуда, словно стоя на сцене.
Или это всего лишь набросок Аристея? И вдруг она сошла на землю и обнаружила себя на петергофской даче, по всему, в тот вечер, когда Аристей и Леонард разыграли на берегу моря явление Люцифера…