Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Многократно растиражированные в советской фольклористике ленинские упоминания о сказке, впрочем, никоим образом не мотивировались желанием вождя революции прояснить фольклористические проблемы. Хорошей и красивой сказкой Ленин называл надежды на скорую мировую революцию: такую сказку можно любить — так же, как детям нравятся сказки, в которых петух и кошка «разговаривают на человеческом языке», но верить в нее «серьезному революционеру» не пристало, хотя (здесь ленинская «мысль» делает характерный кульбит) международная революция «придет неизбежно» и «мы» эту революцию «увидим»:
Да, мы увидим международную мировую революцию, но пока это очень хорошая сказка, очень красивая сказка, — я вполне понимаю, что детям свойственно любить красивые сказки. Но я спрашиваю: серьезному революционеру свойственно ли верить сказкам? Во всякой сказке есть элементы действительности: если бы вы детям преподнесли сказку, где петух и кошка не разговаривают на человеческом языке, они не стали бы ею интересоваться. <…> Если революция родилась, так все спасено. Конечно! Но если она не выступит так, как мы желаем, возьмет да не победит завтра, — тогда что? Тогда масса скажет вам: вы поступили как авантюристы, — вы ставили карту на этот счастливый ход событий, который не наступил, вы оказались непригодными оставаться в том положении, которое оказалось вместо международной революции, которая придет неизбежно, но которая сейчас еще не дозрела [281] .
281
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М., 1969. Т. 36. С. 19.
Сумбурная риторика ленинского выступления не мешала (а скорее даже, и помогала) прозревать в нем пафос, созвучный «жизнестроительной программе» рядовых творцов революции и невольно напоминающий о том, что сама история доктринального марксизма начинается с заявления, допускающего «фольклористический» комментарий.
Энергичный зачин «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса (1848) «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма» (в оригинале: «Ein Gespenst geht um in Europa — das Gespenst des Kommunismus») озадачивает странным сочетанием идеологической претенциозности и фольклорной образности. В широком значении немецкое слово Gespenst отсылает к кладбищенским страшилкам и ночным кошмарам, обозначая некое пугающее видение, чаще всего — призрак покойного, «ожившего мертвеца» (такова, между прочим, и немецкая поговорка: Er sieht aus wie ein Gespenst, синонимически соответствующая русскому фразеологизму «Краше в гроб кладут») [282] . При этом, возвестив о фантасмагорическом явлении коммунизма, авторы и сами вспоминали о сказках — с тем, чтобы от лица коммунистов «самых различных национальностей» «открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои стремления и сказкам о призраке коммунизма (dem M"archen vom Gespenst des Kommunismus) противопоставить манифест самой партии», так что манифест, хотя и объявлялся альтернативой сказке, брал на себя ее же функции — как еще один рассказ о блуждающем призраке. Русский перевод немецкого текста подразумевал в общем схожие истолкования: читатели первого русскоязычного перевода «Манифеста» (1869) вполне могли вспомнить хотя бы о «Призраках» И. С. Тургенева (1864). Сказочные коннотации первой фразы «Манифеста» удерживают и другие европейские переводы этого текста (англ. Ghost, итал., исп. Fantasma, франц. f^antome), позволяя рассматривать его как педантично выверенное повествование честолюбивых авторов о преследовавшем их фантазме (еще одна уместная в данном случае нем. поговорка: Er sieht "uberall Gespenster — «Ему повсюду мерещится»), предвосхитившее последующие интерпретации самого марксизма в терминах психиатрии, глубинной психологии и историко-литературного изучения научной фантастики [283] .
282
Фольклорные контексты словоупотребления Gespenst обобщены в: Mengis С. Gespenst // Handw"orterbuch des deutschen Aberglauben / Hrsg. E. Hoffmann-Krayer. Berlin; Leipzig, 1930/1931. Sp. 766–771.
283
Csicsery-Ronay I. Marxist Theory and Science Fiction // The Cambridge Companion to Science Fiction / Ed. E. James and F. Mendlesohn. Cambridge, 2003. P. 113–123. Политико-теологической интерпретации марксистских метафор посвящена, в частности, обширная книга Жака Деррида, само название которой кажется определенно небезразличным к кладбищенскому зачину коммунистического Манифеста («Spectres de Marx»), но занятное, если верить ее автору, своей непреднамеренностью и потому поучительной интертекстуальностью. Перекличка названия с интригующей цитатой выяснилась для Деррида якобы только после публикации его книги (название немецкого издания указывает прямо на «Манифест», см. примечания переводчика: L"udeman S. Kontrapunkt // Derrida J. Marx Gespenster. Der verschuldete Staat, die Trauerarbeit und die neue Internationale. Frankfurt am Main: Fischer, 1995. S. 277–283).
Напоминания о европейском «призраке», призванном, по Марксу и Энгельсу, возвещать о грядущем торжестве коммунизма, напрашивались на рискованные истолкования и в 1920-е годы — например из сопоставления лозунга на плакате В. Щербакова «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма» (1920) с Лениным на фоне развевающихся знамен и дымящихся труб и названия художественного фильма Владимира Гардина 1922 года «Призрак бродит по Европе», снятого по мотивам кошмарного рассказа Эдгара По «Маска Красной Смерти» [284] .
284
В главных ролях — Зоя Баранцевич, Олег Фрелих, Василий Ковригин, сценарий Георгия Тасина. «Герой картины — император, ему отдали все свои симпатии и автор сценария Тасин и постановщик Гардин. И даже перестарались — их фантастический, неправдоподобный император видит такие кошмары, до которых не додумался бы и сумасшедший Фердинанд Испанский — гоголевский Поприщин. Его замучили привидения — призраки мстящей народной толпы. Его мучения продолжаются на протяжении семи частей картины, после которых и зритель начинает сочувствовать бедняге. Замучив вконец своего героя психически, постановщики, наконец, в последней картине сжигают его во дворце руками оживших призраков-мстителей. Такова наша первая „революционная кино-трагедия“» (Известия. 1923. № 36. 17 февраля). Фильм вышел на экраны в 1923 году: Leyda J. Kino: A History of the Russian and Soviet Film. P. 427–428.
Об осуществлении сказочных мечтаний отныне, впрочем, не только рассуждают, но и радостно поют: «Авиамарш» (слова Павла Германа, музыка Юлия Хайта) становится на десятилетия одной из популярнейших песен советского репертуара и дает вполне фольклорную жизнь своему «фольклористическому» зачину:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца — пламенный мотор! [285]285
Считается, что «Авиамарш» был написан осенью 1920 года по заданию Политуправления Киевского военного округа как песня о красной авиации. Премьера состоялось в Киеве на вокзале перед уезжавшими на фронт красноармейцами, после этого авторы исполняли там «Авиамарш» ежедневно. Текст был размножен Политуправлением, а в 1922 году издан в Киеве. Всеобщую популярность песня приобрела к середине двадцатых (Славим победу Октября. М., 1967. Т. 1). В 1930-е годы «Авиамарш» исполнялся также под названиями «Всё выше» и «Марш сталинской авиации» — с измененной 3-й строкой: «Нам Сталин дал стальные руки-крылья» (Русские советские песни 1917–1977 / Сост. Н. Крюков и Я. Шведов. М., 1977. С. 80. Составители ошибочно датируют песню 1931 годом). В газете «Правда» от 4 мая 1930 года сообщалось об исполнении авиамарша участниками 200-тысячной демонстрации пролетариев Берлина: «Революционные демонстрации за рубежом шествуют под звуки боевого „Марша авиаторов“. Полицейские в Берлине за исполнение песни избивают дубинками. Безработные, направляющиеся к рейхстагу под звуки этой песни, арестовываются». В августе 1933 года приказом Реввоенсовета СССР «Авиамарш» объявлен маршем Военно-воздушных сил. Во второй половине 1920-х годов мелодия советского шлягера загадочным образом воспроизводится в одной из боевых песен немецких штурмовиков (SA) «Das Berliner Jungarbeierlied» («Herbei zum Kampf, ihr Knechte der Maschinen…»). Cm.: Bruderick G., Klein A. Der Kampflied der SA // Lieder in Politik und Nazionalsozialismus / Hrsg. Gottfried Niedhart, George Bruderick. Frankfurt am Main, 1999. S. 83–84. В 1934 году запись немецкого марша использована как саундтрек в документальном фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли». Вопрос о том, кто у кого позаимствовал мелодию, а также частично слова марша («Все выше, и выше, и выше / Стремим мы полет наших птиц» vs. «Und hoeher und hoeher und hoeher / wir steigen trotz Hass und Verbot»), окончательно не решен. Аргументы в пользу авторства Хайта и Германа высказаны в статье Рината Булгакова: «Кто у кого?» К вопросу о приоритетности «Авиамарша» //Иного мнения придерживается анонимный автор фактологически детального (и более убедительного, на наш взгляд) исследования проблемы на сайтеполагающий, что «версия о пути заимствования в направлении от нацистского марша к советскому выглядит по-прежнему предпочтительней». На этих же сайтах — архивные аудиозаписи песни. Композитор Юлий Хайт, считающийся автором советской версии марша, был репрессирован в 1951 году (реабилитирован в 1956-м), умер в 1966 году в нищете и забвении. В «диссидентской» аудитории зачин «Авиамарша» был впоследствии «фольклорно» скорректирован: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Замечу попутно, что в известной книге Светланы Бойм «Общие места» сопоставление русского и немецкого текстов обессмыслено ошибочным цитированием немецкого текста песни (Бойм С. Общие места. Мифология повседневной жизни. М., 2002. С. 137).
Слова Герберта Уэллса о «кремлевском мечтателе», сказанные им о Ленине в книге «Россия во мгле» («Russia in the Shadows», 1921) и сразу же получившие широкое хождение в мировой прессе, стали еще одной индульгенцией для советского сказковедения, не забывшего о ленинском мандате на политически грамотное фантазирование вплоть до эпохи Перестройки [286] . Английский вариант уэллсовской характеристики Ленина — «the dreamer in the Kremlin» — семантически шире русского перевода, подразумевая не просто мечтателя, но именно сновидца и визионера (visionary) вроде хрестоматийного героя-наркомана Томаса де Квинси, грезящего наяву. Русский перевод не только смягчил иронию Уэллса, но и придал его выражению сочувственный и даже протестный смысл. О принципиальности последнего невольно позаботился сам Ленин. Задолго до встречи с Уэллсом в работе «Что делать?» (1902) будущий вождь революции обращался к своим соратникам с призывом «Надо мечтать!», приводя здесь же наставительный пассаж из статьи Д. И. Писарева о необходимости различать мечту пассивную и деятельную мечту, которая «может обгонять естественный ход событий». «Разлад между мечтою и действительностью, — писал Писарев, — не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядывается в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии». Сочувственно процитировав Писарева, Ленин сожалел, что «такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении» (возлагая вину за эту нехватку на представителей легального марксизма) [287] .
286
Особенно в учебных пособиях, напр.: Прозаические жанры русского фольклора. Хрестоматия / Сост. В. Н. Митрохин. М., 1977. С. 5; Лазутин С. Г. Поэтика русского фольклора. М., 1981. С. 15 (очередное издание: 1989).
287
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 6. С. 172. Ленин цитирует статью Писарева «Промахи незрелой мысли» (1865), посвященную критике мечтательных героев Льва Толстого — Иртеньева и Нехлюдова (Писарев Д. И. Сочинения: В 4 т. М., 1955. Т. 1).
Рассуждения Писарева о мечте, которая «может обгонять естественный ход событий», надолго предопределят публицистическую экзегетику к словам Уэллса о Ленине. В 1933 году о воплощении «кремлевских мечтаний» характерным образом рассуждал писатель-фантаст Александр Беляев. В отповеди Уэллсу Беляев славил Днепрогэс: «Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст, пророк и провидец будущего, специалист по социальным утопиям? Фантастический город построен <…> Сравните его с Вашими городами во мгле! <…> Это город „кремлевского мечтателя“ <…> Вы проиграли игру!» [288] Еще позже высказывание Уэллса организует одну из ключевых мизансцен популярной пьесы Николая Погодина (Стукалова) «Кремлевские куранты» (1939) [289] . Мечтателем Ленина здесь называет безымянный англичанин, беседующий с вождем мирового пролетариата в Кремле и демонстрирующий свою классовую ограниченность неспособностью поверить в осуществимость планов электрификации на фоне послереволюционной разрухи. Впечатления англичанина, сетующего на то, что «люди в России очень плохо побриты», оборваны, «ходят с какими-то свертками», «все куда-то бегут», в аптеках нет лекарств, а в голодающем Поволжье «русские едят друг друга», контрастируют при этом с оптимистическим музыкальным контрапунктом — боем Кремлевских курантов («две-три ноты „Интернационала“») и насмешливым восклицанием Ленина вослед ушедшему гостю: «Какой мещанин!! А?! Какой безнадежный филистер!» [290]
288
Беляев А. Огни социализма, или господин Уэллс во мгле // Вокруг света. 1933. № 13. С. 10–13.
289
К 1940 году пьеса Погодина прошла в более чем пятидесяти театрах страны. (Об истории постановок пьесы: Анастасьев А. А. Трилогия Погодина о Ленине на сцене. М., 1964). По мотивам пьесы Погодина, по свидетельству его литературного секретаря А. Волгаря, С. М. Эйзенштейн, намеревался ставить фильм в возглавлявшейся им киностудии «Мосфильм». В декабре 1940 года Н. Ф. Погодин представил на «Мосфильм» авторскую заявку. Был назначен и режиссер будущего фильма — М. О. Дубсон, но война отменила работу над фильмом (Марголит Е., Шмыров В. Изъятое кино. 1924–1953. М., 1995). В 1947 году по пьесе Погодина был снят художественный фильм Сергея Юткевича «Свет над Россией» (с участием Н. Колесникова — в роли Ленина, М. Геловани — в роли Сталина), который, однако, по не совсем ясным причинам не понравился Сталину и не был допущен к прокату (Leyda J. Kino: A History of the Russian and Soviet Film. Princeton: Princeton UP, 1983. P. 396, 454). Поводом к такому запрету могла послужить декадентски стилизованная Юткевичем сцена свидания Маши Забелиной и матроса Рыбакова в кафе поэтов, по ходу которой идет представление «Незнакомки» Блока (Багров П. Советский денди. Сюжет для небольшого романа // Сеанс. № 21/22 . Менее правдоподобным представляется мнение о том, что роль часовщика в исполнении Вениамина Зускина затмила роль Сталина, сыгранного Геловани (Лейбельман М. «Я — актер». К 105-летию со дня рождения Вениамина Зускина // Интернет-приложение к газете «Каскад»:.
290
Погодин Н. Ф. Собрание драматических произведений: В 5 т. М., 1960. Т. 2. С. 142. В конце 1960-х годов фразу Уэллса вспомнит партийно-правоверный Всеволод Кочетов, укоризненно усмотревший в ней «явное снисхождение» и неумение «подняться до уровня гениальной мысли Ильича»: «Чтобы понять Ленина, английскому писателю не хватало одного: заглянуть в душу народов Советской России» (Кочетов В. Партия дум народных (1968) // Кочетов В. Эстафета поколений. М., 1979. С. 58). Социологические опросы российских респондентов показывают, что характеристика Ленина как «фантазера и мечтателя» сохраняет свою силу и сегодня, подразумевая сравнительно сочувственную оценку его политической деятельности (Черняков А. А. В. И. Ленин в оценках россиян //.
Помимо вышеприведенных ленинских цитат, защите сказки посодействовали и своевременно найденные ленинские высказывания о пользе фантазии («<…> нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке») [291] , придавшие «фольклористическим» рассуждениям вождя общенаучный пафос.
В конце 1920-х — начале 1930-х годов сказка попадает в контекст общественно-литературных споров о месте детской литературы в советской культуре. Важную роль в этих спорах сыграла полемика Максима Горького с Надеждой Крупской, опубликовавшей в начале 1928 года в «Правде» статью с резкой критикой сказки Корнея Чуковского «Крокодил». Вместо надлежащего, по ее мнению, «рассказа о жизни крокодила» автор подсунул детям «галиматью» и злостную пародию на любимого Крупской Некрасова [292] . Вставший на сторону Чуковского Горький обвинил вдову Ильича в несправедливости к писателю и, попутно, — в невежестве, так как стихи, в которых Крупская увидела пародию на Некрасова, правильнее было бы счесть пародией на стихи Лермонтова [293] . Страсти развивались по нарастающей: вслед за Крупской (состоявшей в это время членом коллегии Наркомпроса РСФСР и возглавлявшей Главполитпросвет) к хору осуждения Чуковского присоединились педагоги и бдительные родители [294] . Проявления «чуковщины» (призванной отныне обозначить грехи безыдейности, буржуазности и бытовщины) не замедлили обнаружиться и у других детских писателей, в частности у Маршака, но ситуация с поиском виновных неожиданным для критиков образом осложнилась после проведения в декабре 1929 года в московском Доме печати дискуссии по детской литературе. Дискуссией руководил Анатолий Луначарский, переведенный к этому времени с поста председателя Наркомпроса в председатели Комитета по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК СССР; сама дискуссия воспринималась на фоне кадровых реформ в ранее возглавляемом им ведомстве. В своем выступлении Луначарский призвал учиться у классической сказки и оградить советских писателей, пишущих для детей, от нападок со стороны «суровых педантов реализма», «которые считают, что мы обманываем ребенка, если в нашей книжке рукомойник заговорит» [295] . Мнение Луначарского, очевидно оппонировавшее сторонникам Крупской (хотя та и была назначена в том же году заместителем нового главы Наркомпроса Андрея Бубнова, но фактически сохранила лишь номинальную роль в новом руководстве комиссариата), приобретало в складывающихся обстоятельствах установочную роль.
291
Ленин В. И. Философские тетради // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 29. С. 330.
292
Крупская Н. О «Крокодиле» Чуковского // Правда. 1928. 1 февраля.
293
Горький М. Письмо в редакцию // Правда. 1928. 14 марта. Занятно, что в том же письме Горький сослался на одобрительную оценку Лениным книги Чуковского о Некрасове, как бы демонстрируя тем самым, что у вдовы Ленина нет права единолично выступать от его имени.
294
Сказка и ребенок. Педологический сборник. М., 1928; Мы призываем к борьбе с «чуковщиной» (Резолюция общего собрания родителей Кремлевского детсада) // Дошкольное воспитание. 1929. № 4. С. 74. См. также: Чуковский К. От двух до пяти // Чуковский К. Собрание сочинений: В 15 т. М., 2001. Т. 2. Гл. 3.
295
Литературная газета. 1929. № 34.
Вслед за Луначарским «защиту» сказки от «суровых педантов реализма» продолжил вернувшийся в 1931 году в СССР из Италии Горький, увлеченный идеей специального издательства, рассчитанного на юных читателей. В 1933 году инициативы Горького по организации такого издательства увенчались сентябрьским Постановлением ЦК ВКП (б) «Об издательстве детской литературы» (от 9 сентября 1933 года), указывавшим, в частности, на необходимость широкого издания сказок для детей. В опубликованном в том же году перечне тем, подлежащих первоочередной разработке «в деле создания художественной и просветительской литературы для детей», Горький объявил сказку «прототипом» научной гипотезы и потребовал «призвать науку в помощь фантазии детей», чтобы научить детей «думать о будущем»:
Мы должны помнить, что уже нет фантастических сказок, не оправданных трудом и наукой, и что детям должны быть даны сказки, основанные на запросах и гипотезах современной научной мысли [296] .
О том, как сказка становится былью, сам Горький поведает в том же 1933 году в речи на слете ударников Беломорско-Балтийского канала:
Я чувствую себя счастливым человеком. Большое счастье — дожить до таких дней, когда фантастика становится реальной, физически ощутимой правдой [297] .
296
Горький М. О темах (1933) // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1953. Т. 27. С. 104, 108. 17 октября 1933 года статья Горького была одновременно напечатана в газетах «Правда», «Известия ЦИК» и «Литературная газета».
297
Горький М. Речь на слете ударников Беломорстроя (1933) // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 27. С. 75–76.