Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
В начале 1930-х годов такие суждения были все еще в ходу среди писавших о русском народном творчестве. Составитель изданной в 1931 году антологии послереволюционной крестьянской литературы Александр Ревякин сочувственно цитировал вышеупомянутого проф. Некрасова с тем, чтобы поддержать его выводы на фольклорном материале:
Обращение к так называемой устной народной поэзии дает те же результаты — большинство ее жанров возникает и развивается в высшей привилегированной социальной среде. Былина, являвшаяся одним из любимейших крепостным людом жанров устной поэзии и в некоторых случаях явно окрестьяниваемая (былины об Илье-Муромце), несет и по своей идейно-психологической направленности и по форме явно не крестьянские черты. Ее корни лежат несомненно где-то в социальных «верхах», в общественном бытии военно-служилых, придворно-княжеских и буржуазно-городских слоев. <…> Из всех жанров устной поэзии крестьянство самостоятельно создало только пословицу, заговоры и производственно-трудовую, обрядовую и в особенности бытовую и разбойную песню [356] .
356
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи / Вступ. статья, выбор и ред. художественного и автобиографического текста А. Ревякина. М.; Л.: ГИХЛ, 1931. С. 6–7.
В 1935 году развернутые наставления к соответствующему цензурированию и редактуре фольклорных записей адресует коллегам Юрий Соколов, начавший собирательскую деятельность еще до революции, но к тридцатым годам успешно отмежевавшийся от предосудительного наследства:
Фольклорист-собиратель не может и не должен быть бесстрастным регистратором фольклорных фактов, «объективным наблюдателем», как любили в прежнее время называть себя фольклористы. Советский фольклорист тем и отличается от дореволюционного, что он не мыслит себя и свою работу стоящими где-то в стороне от общественной жизни и от актуальных политических задач. Советский фольклорист должен свою работу собирателя фольклора сочетать с общими задачами культурной революции. Поэтому он должен всегда тщательно продумать, какую, от кого и при чьей помощи он производит запись <…> Вот почему работа собирателя должна быть прочно увязана с местными педагогическими, политпросветными организациями и обязательно проводиться в полном согласовании с местными партийными и комсомольскими организациями [357] .
357
Соколов Ю. О собирании фольклора // Советское краеведение. 1935. № 2. С. 15–16. Примером такого фольклориста, стремившегося сочетать работу собирателя «с общими задачами культурной революции», автору мог служить его брат-близнец и соавтор по изданию «Сказок и песен Белозерского края» (СПб., 1915) Борис Соколов. Б. М. Соколов скончался в 1930 году, после поездки в числе стотысячников в Калужскую область для участия в проведении коллективизации (Иванова Т. Г. Русская фольклористика в биографических очерках. СПб., 1993. С. 81). См. также: Самарин Ю. Организация фольклорной работы в национальных районах // Советское краеведение. 1935. № 7.
Издание фольклорных текстов мотивируется теми же принципами, обязывающими к бдительной вычитке и необходимым «вычеркам» (пользуясь профессиональным термином тогдашнего Главлита) как в самих текстах, так и в сопутствующих им комментариях. Историк советской цензуры Арлен Блюм приводит на этот счет характерные документы о цензурных «вычерках» в сборниках «Русская сказка» под редакцией Марка Азадовского и «Загадки» под редакцией Марии Рыбниковой. В книге Азадовского, по отчету цензора, «сделан ряд вычерков порнографического характера и один вычерк идеологический (из вступительной статьи публикатора. — К.Б.): „Пролетарская литература вышла из крестьянской и находится сейчас под ее влиянием“»; в собрании Рыбниковой «сделаны вычерки (до 50-ти) порнографического, религиозного и антисоветского характера» [358] .
358
Блюм А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора 1929–1953. СПб., 2000. С. 68. О пределе (а точнее — о беспределе) идеологической бдительности при публикации фольклорных текстов можно судить по приводимой здесь же цензурной правке сданного в набор в 1936 году сборника «Чувашские сказки». В одной из «квазифольклорных» сказок этого сборника — в сказке «Дорога к счастью» — Орлу-Ленину приписывался текст: «Если вы пойдете по левой дороге — найдете временное счастье. Я вам советую идти по правой дороге, где в трудной борьбе найдете вечное счастье». Предусмотрительный цензор, усмотревший в словосочетаниях «правая» и «левая дорога» возможность опасных ассоциаций с «правыми» и «левыми» уклонами и оппозициями — постоянной темой политических процессов, предложил исправить «правую дорогу» на «прямую», а «левую» — на «боковую». Но и в таком виде в подписанный (только через полгода) к печати сборник эта сказка так и не вошла, хотя, по недосмотру, о ней упоминается в предисловии как о напечатанной (С. 68). О политической репутации прилагательных «правый» и «левый» речь, впрочем, велась и ранее: в 1929 году, пересказывая на страницах «Правды» речь Сталина об искусстве и литературе, П. Керженцев разъяснял, что «термины „правый“ и „левый“ <…> внутрипартийные явления. Переносить их в область искусства <…> совершенно нелепо» (Керженцев П. Об одной путанице // Правда. 1929. 22 февраля. С. 4).
К середине 1930-х годов рассуждения об аристократическом происхождении фольклорных жанров (прежде всего былины) сменяются декларациями о классовой аутентичности народного творчества, его самобытности и независимости от «художественной культуры верхних общественных слоев». Предосудительность противоположного отношения к фольклору находит в этих случаях вполне достаточное доказательство в предосудительности его былых авторитетов — представителей «исторической школы» дореволюционной фольклористики (Миллер, Келтуялла), нашедшей свое продолжение и развитие на буржуазном Западе. Искусствоведы и фольклористы спешат откреститься от былых заблуждений и проявляют бдительную нетерпимость к искомым оппонентам (один из них — цитировавшийся выше искусствовед Ревякин — будет осужден в 1938 году по 58-й статье, как «враг народа», проведет десять лет в лагерях Воркуты и умрет после вторичного ареста в 1950 году). «Советский революционный эпос» обязывает отныне думать, что и в старину эпические шедевры творились народными массами [359] .
359
Богословский П. С. О советском революционном эпосе и методике его собирания и изучения (Спорные вопросы доклада Мирера и Боровика «Рабочие сказы о Ленине») // Советское краеведение. 1934. № 7. С. 39–46; Соколов ЮН. Русский былинный эпос (Проблема социального генезиса) // Литературный критик. 1937. № 9.
О неравнодушии власти к надлежащему истолкованию русского эпоса проницательные современники могли судить по кампании, развернувшейся в 1936 году в партийной печати вокруг постановки в Камерном театре Александра Таирова комической оперы «Богатыри» (на попурри из музыки А. П. Бородина). Новое либретто к опере (замышлявшейся Бородиным как пародия на «вагнерианскую» оперу Александра Серова «Рогнеда») было написано Демьяном Бедным по мотивам русских былин и пародировало хрестоматийные сюжеты и образы легендарной русской истории — крещение Руси, фигуру князя Владимира [360] . Пиетета к «богатырской» тематике поэт не питал и ранее: в 1930 году в стихотворении «Закалка» образ спящего богатыря использовался как сатира на культурное наследие старорежимной России:
360
Максименков Л. Сумбур вместо музыки: Сталинская культурная революция 1936–1938. М., 1997. С. 212–222. См. также: Гозенпуд А. Оперное наследие Серова // Гозенпуд А. Избранные статьи. М.; Л., 1971. С. 87–112.
Тематически и стилистически либретто Демьяна Бедного также не было особенно новаторским. Четырьмя годами ранее на сцене ленинградского Театра сатиры и комедии состоялась премьера «разоблачительной» пьесы-буфонады «Крещение Руси». В 1934 году журнал «Рабочий и театр» с одобрением усматривал в ней «ряд смелых проекций в современность, что повышает политическую действенность пьесы. Былинные богатыри выступают в роли жандармской охранки. Сам князь Владимир <…> к концу спектакля принимает образ предпоследнего царя-держиморды» [362] . В постановке Таирова Бедный утрировал пародию до фарса: богатыри в опере представали пьяницами, князь Владимир — свирепым самодуром, а подлинными героями русской истории изображались разбойники. Комизм усиливался декорациями Павла Баженова, оформившего спектакль с иконописно-маньеристическим нажимом, изобразительно профанировавшим хрестоматийную «серьезность» былинных персонажей [363] . Накануне премьеры о достоинствах либретто новой оперы на страницах «Правды» хвастливо отрапортовал сам либреттист (24 октября 1936 года). Премьера оперы (29 октября) прошла с успехом, но уже 14 ноября Политбюро с подачи Вячеслава Молотова (посетившего спектакль 13 ноября) приняло решение о запрещении пьесы Бедного и утвердило проект постановления Комитета по делам искусств Совнаркома СССР «О пьесе „Богатыри“ Демьяна Бедного».
361
Бедный Д. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1933. Т. 17. С. 59.
362
Рабочий и театр. 1934. № 1. С. 14.
363
Павел Дмитриевич Баженов (1904–1941), учившийся в 1915–1917 годах в учебных мастерских Комитета попечительства о русской иконописи и с 1928 года состоявший членом Артели древней живописи. После 1936 года он остался верен той же иконописной манере, находя ее равно соответствующей фольклорным мотивам и топике коммунистической пропаганды (см. живописные и театрально-декорационные работы Баженова на сайте:.
В решении Политбюро указывалось, что «спектакль <…> а) является попыткой возвеличивания разбойников Киевской Руси как положительный революционный элемент, что противоречит истории <…> б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются <…> носителями героических черт русского народа; в) дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа» [364] . На следующий день в «Правде» появилась статья председателя КДИ Платона Керженцева «Фальсификация народного прошлого», в которой постановка была осуждена как злостная хула на русскую историю [365] , а на другой — в той же «Правде» — отчет о собрании в Камерном театре, на котором Таиров признал серьезность допущенных театром ошибок [366] . Для самого Демьяна Бедного, к 1936 году уже определенно раздражавшего Сталина, проработка в партийной печати закончилась сравнительно легко — исключением из партии, отлучением от печати и вельможным небрежением [367] . Работники «культурного фронта» из той же проработки вольны были извлечь свои уроки [368] , ученые гуманитарии — свои [369] .
364
О пьесе «Богатыри» Демьяна Бедного. Постановление Комитета // Правда. 1936. 14 ноября.
365
«Героика русского народа, этот богатырский эпос, который дорог и нам, большевикам, все лучшие героические черты народов нашей страны и других стран превращаются у Демьяна Бедного в материал поголовного охаивания богатырей», «клевету на русский народ» и «оплевывание народного прошлого» (Керженцев П. М. Фальсификация народного творчества // Правда. 1936. 15 ноября).
366
Отклики на постановление о пьесе Демьяна Бедного «Богатыри» // Правда. 1936.16 ноября. В последующие дни негодующие публикации множатся: Ефимов Г. Исказители былин // Правда. 20 ноября. 1936; Керженцев П. М. Извлечь необходимые уроки // Литературная газета. 1936.20 ноября; Лежнев И., Тимофеев Л. Бедные люди // Правда. 1936. 21 ноября.
367
История могла принять и другой оборот. В подготовленной двумя годами позже ГУГБ НКВД СССР для И. В. Сталина справке «О поэте Демьяне Бедном» со ссылкой на собственные слова поэта указывалось, что «пьесу „Богатыри“ он задумал, как контрреволюционную аллегорию на то, как „силком у нас тащат мужиков в социализм“» (ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп. 5. Д. 262. Л. 57–60. Цит. по: Макаревич Э. Политический сыск. М., 2003; электронная версия:.
368
О непосредственной реакции ведущих деятелей культуры на партийную оценку спектакля можно судить по справке Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «Об откликах литераторов и работников искусств на снятие с репертуара пьесы Д. Бедного „Богатыри“» // ЦАФСБ. Ф. 3. Оп. 3. Д. 121. Л. 98–107. Копия. Машинопись (электронная версия:.
369
В 1937 году разнос предосудительной постановки выходит отдельным изданием, становясь на долгие годы директивным предписанием в области культурной и научной политики: Против фальсификации народного прошлого (О пьесе «Богатыри» Демьяна Бедного). М.; Л.: Искусство, 1937; Дубровский А. М. Как Демьян Бедный идеологическую ошибку совершил // Отечественная культура и историческая наука XVIII–XX веков. Брянск, 1996.
Решение Политбюро стало неожиданностью для Бедного, оправдывавшего свалившиеся на него невзгоды своей политической недальновидностью, а также бездействием «контролирующих органов», которые должны были бы ему помочь своевременно разобраться в исторической прогрессивности христианства и, кроме того, «овладеть былинной экспозицией». В покаянной беседе с руководителем Союза советских писателей Владимиром Ставским Бедный, незадачливо проговариваясь, сетовал на сложности должного, как теперь он понял из статьи в «Правде», прочтения былин и летописей. И летописи и былины, по его первому впечатлению, вполне давали материал для фарса: «князь Владимир окарачь ползет. Соловей-разбойник свистит, и все падают от его свиста», да и былинные богатыри «были не богатыри, а чепуха, „купилы“, „чудилы“, а не богатыри». О прогрессивном и героическом характере тех же образов Бедный, увы, узнал только из газеты «Правда» [370] .
370
Стенографическая запись беседы Демьяна Бедного со Ставским (17 ноября 1936) // Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов 1917–1956 / Сост. Л. В. Максименков. М., 2005. С. 431–439.
В жалобах на свою политическую недальновидность («Я никогда не претендовал на ясность политического мышления») Бедный был определенно справедлив. Партийные декларации об исторической прогрессивности крещения Руси и позитивности былинных образов не кажутся нежданными в русле уже вполне определившейся в начале 1930-х годов переоценки дореволюционного культурного наследия и, в частности, тенденциозной героизации исторического прошлого. В 1932 году в речи на собрании писателей-коммунистов на квартире Горького Сталин, перечисляя грехи ликвидированного к тому времени РАПП, пенял на непонимание его руководством «элементарной мысли» о том, что «диалектика предполагает не только отрицание старого, но и сохранение его», а идеологическая безусловность «революционного социалистического реализма» (которому в той же речи предназначалось «быть главным, основным течением в литературе») не исключает использования методов других литературных школ. Но мало того: «диалектическое» представление о дидактической функции «старого культурного опыта человечества» обязывает советских писателей, как теперь выясняется, «учиться не только у Маркса, Энгельса, Ленина, но и у классиков литературы», не исключая даже «контрреволюционных писателей — мастеров художественного слова» [371] .
371
Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов 1917–1956 / Сост. Л. В. Максименков. М., 2005. С. 265. О складывании в 1930–1940-е годы хрестоматийного канона русской литературы: Friedberg М. Russian Classics in Soviet Jackets. New York: Columbia Univ. Press, 1962; Brooks J. Russian Nationalism and Russian Literature: The Canonization of the Classics // Nation and Ideology. Essays on Honor of Wayne S. Vucinich / Ed. by I. Banac, J. G. Ackerman, and R. Szporluk. New York: Columbia University Press, 1981. P. 315–334.
Рассуждения Ленина и Троцкого о мировой революции, оправдывавшие геростратовские умонастроения культурной элиты двадцатых годов, в середине тридцатых выглядели уже анахронизмом. «Сохранение старого» распространяется, помимо прочего, и на фольклор: за полгода до запрещения «Богатырей» П. М. Керженцев, давший старт злорадному шельмованию Бедного в печати, в докладной записке на имена секретарей ЦК А. А. Андреева и Н. И. Ежова обязывал срочно исправить ситуацию, сложившуюся с изданием русского фольклора. Судя по контексту и стилю докладной записки, инициатива в данном случае исходила непосредственно от Сталина: Керженцев начинал свою записку с упоминания об одобрительном мнении Сталина о сочинениях Брет Гарта и необходимости издания романов «социального содержания», а затем в приказном порядке обращал внимание своих партийных коллег на «такой же загон», в котором оказались «произведения русского народного творчества»: «Позор для наших издательств, что в советское время не переизданы русские сказки Афанасьева, не говоря уже о других сборниках сказок, былин, песен, пословиц и т. д.». По предложению Керженцева ситуация должна была быть исправлена в течение ближайших двух лет, отведенных Гослитиздату и «Академии» на то, чтобы издать «ряд сборников русских сказок, былин, пословиц и т. п.» [372] . Его распоряжение об издании сказок Афанасьева было выполнено с завидной оперативностью: первый том трехтомного собрания, подготовленного Марком Азадовским, Николаем Андреевым и Юрием Соколовым, вышел в конце 1936 года в издательстве «Академия», два других — в 1938 и 1940 годах в Гослитиздате [373] .
372
Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов. С. 420, 421.
373
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки / Под ред. М. К. Азадовского, Н. П. Андреева, Ю. М. Соколова. Л., 1936. Т. 1; М., 1938. Т. 2; М., 1940. Т. 3.