Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Психиатр был бы прав, назвав подобную ситуацию фантазмом, но реальность такого фантазма как раз и составляет главное условие и смысл «взаимопонимания», объединяющего Джамбула (а также Пушкина, Руставели, Тараса Шевченко и других поэтов и писателей, призванных репрезентировать собою пространство советской культуры) с подразумеваемой аудиторией, а именно — со всем советским народом.
Об эпосе и эпопее
Партийные рекомендации к политически грамотному истолкованию русского эпоса и русской истории надолго определили собою историю отечественной фольклористики [444] , но их идеологический контекст был, как я думаю, только косвенным образом подготовлен спорами об эпосе среди фольклористов. Ситуация выглядит, скорее, обратной: возобновлению научного и собирательского интереса к русскому эпосу в советской фольклористике предшествует риторическая экспансия «эпической» терминологии в литературной критике и политпропаганде.
444
См., напр.: Бабушкин Н. Ф. О марксистско-ленинских основах теории народного творчества. Томск, 1963; Аникин В. П. Теория фольклорной традиции и ее значение для исторического исследования былин. М., 1980.
Публицистические призывы к неопределенно «эпическому» изображению революционных событий тиражируются уже в 1920-е годы. Первоначально речь при этом ведется применительно к поэтическому творчеству и, в частности, устной декламации, интерес к которой в первые послереволюционные годы выразился даже в институциональном плане — в основании при театральном отделе Народного комиссариата просвещения Института Живого Слова (1918–1923) [445] . Деятельность института под покровительством главы наркомата А. В. Луначарского включала педагогическую, лекционную, научно-исследовательскую и издательскую работу — выпуск периодических «Записок института живого слова», пропагандировавших идеи социальной значимости устной речи и пользу риторики. Из отдельных работ, изданных институтом, были опубликованы программы Н. А. Энгельгардта «Программа курса лекций по теории красноречия (риторика)», Ф. Ф. Зелинского «Психологические основания античной риторики», А. Ф. Кони «Живое слово и приемы обращения с ним в различных областях». Выступая на открытии института 15 ноября 1918 года, сам Луначарский говорил о необходимости «вернуть человеку его живое слово» и высказывал убеждение в том, что «целая бездна художественных наслаждений, психологических глубин, сокровенных красот выяснится перед той культурой, которая будет культурой звучащей литературы». Прообразом такой литературы и оказывается эпос, демонстрирующий как силу устно-поэтического красноречия, так и мощь его риторико-суггестивного воздействия на аудиторию (о риторических особенностях гомеровского эпоса в конце 1920-х годов специально писал М. М. Покровский — первый в СССР филолог-классик, ставший академиком) [446] .
445
Институт размещался первоначально в здании бывшего Павловского института (привилегированного женского учебного заведения) на Знаменской улице, дом 8 (ныне улица Восстания, 8), а затем в доме 7 на площади Александрийского театра (ныне площадь Островского, 7).
446
Покровский М. М. Homerica // Известия Академии наук. Отделение гуманитарных наук. 1929. № 5/6.
О востребованности «большого эпоса» в пролетарской литературе Луначарский рассуждал в 1924 году, приветствуя на страницах журнала «Октябрь» (объединившего инициаторов Ассоциации пролетарских писателей и РАПП) появление больших поэм Александра Жарова и Ивана Доронина [447] . С тем же призывом уже в стихотворной форме обращался к коллегам по пролетарской поэзии поэт Александр Безыменский:
Поэты! До каких же пор В своих стихах не развернете Рабочим нужное давно Эпическое полотно?! [448]447
Луначарский А. Два предисловия // Октябрь. 1924. № 3. С. 178. См. также: Луначарский А. В. Предисловие к книге Доронина «Тракторный пахарь». М., 1926.
448
Безыменский А. Пролог к поэме «Гута» // Октябрь. 1924. № 1. С. 9.
Годом позже «эпос» становится ключевым словом в литературно-теоретических и идеологических спорах между сторонниками РАППа и «Левого фронта искусств». Единомышленники Луначарского и Безыменского, группировавшиеся вокруг журнала «Октябрь», настаивают на жанровых и поэтических достоинствах эпоса, не имеющего себе равных в литературе по объективности, широте замысла и величественности. В 1925 году так, в частности, рассуждал один из видных руководителей будущего ВАППа, редактор журнала «На литературном посту» Г. Лелевич (псевдоним Л. Г. Калмансона), возвещавший об эпических достоинствах пролетарской лирики [449] . В 1927 году, отчитываясь о своей поэтической работе на страницах редактируемого Лелевичем журнала, Борис Пастернак писал: «Я считаю, что эпос внушен временем, и поэтому в книге „1905 год“ я перехожу от лирического мышления к эпическому, хотя это очень трудно» [450] . Иначе рассуждали теоретики ЛЕФа, объявлявшие эпос — как и все монументальные жанры прошлого — наследием феодализма и буржуазной эпохи. Заменой старорежимному эпосу видится не художественная литература, а газета или, по меньшей мере, «литература факта», хроника (пост)революционных событий [451] . На фоне таких событий упоминания об эпосе (и, в частности, о Гомере) оказываются равно уместными в повествовании как о героических, так и о, казалось бы, будничных, но пропагандистски возвышенных в самой этой будничности вещах. Именно так вспоминает о Гомере и Илиаде герой романа Валентина Катаева «Время, вперед!» (1932), читающий телеграмму с извещением об очередном производственном достижении: «Бригада бетонщиков поставила мировой рекорд побив Харьков Кузнецк сделав 429 замесов бригадир Ищенко десятник Вайнштейн!»: «(К)аков стиль! <…> Гомер-с! Илиада-с!» [452] .
449
Лелевич Г. О пролетарской лирике // Октябрь. 1925. № 3/4. С. 191.
450
На литературном посту 1927. № 4. С. 74. Представление об эпосе как ведущем жанре советской поэзии, становящееся все более расхожим, чуть позже вызовет усмешку И. Ильфа и Е. Петрова в рассказе «Бледное дитя века» (напечатанном в 1929 году в журнале «Чудак») о поэте Андрее Бездетном, расчетливо учитывающем «спрос на стихи и литературные злаки ко дню октябрьской годовщины»: «В этот день на литбирже играли на повышение. „Отмечается усиленный спрос на эпос. С романтикой весьма крепко. Рифмы ‘заря — Октября’ вместо двугривенного идут по полтора рубля“» (Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1961. Т. 2. С. 467).
451
«Нам нечего ждать Толстых, ибо у нас есть наш эпос. Наш эпос — газета» (Третьяков С. Новый Лев Толстой // Новый Леф. 1927. № 1. С. 36). Подробно: Заламбани М. Литература факта. От авангарда к соцреализму. СПб., 2006. Позднее в книге о Бертольде Брехте (впервые опубликованной только в 1962 году) «Люди одного костра» Третьяков определял «поиск эпоса» как универсальное качество, «характеризующее искусство первого десятилетия после мировой войны». Представление об эпосе складывается при этом из жизненных и исторических документов, имеющих «всенародное воспитательное влияние» и способных, соответственно, «не окаменять», но «изменять действительность»: «Элементы эпоса сегодня есть в газетной информации, в приказах начальников революционных боев, в предсмертных восклицаниях расстреливаемых революционеров, в резолюциях о постройке величественнейших сооружений руками рабочих, которые в то же самое время являются хозяевами жизни» (Третьяков С. Страна-перекресток: Документальная проза. М., 1991. С. 315, 316).
452
Катаев В. Время, вперед! М.: Советская литература, 1933. С. 314.
Синонимом понятия «эпос» в эти же годы становится понятие «эпопея», также призванное отныне обозначать такие жанры и образцы литературного творчества, по которым рекомендуется судить о масштабах послереволюционных преобразований [453] . Жанровые критерии искомого соответствия варьируют, но в целом поэтические предпочтения середины 1920-х годов уступают место рассуждениям об «эпической» прозе — романах Льва Толстого и его вольных и невольных последователей: Федора Гладкова, Константина Федина, Александра Фадеева, Александра Серафимовича [454] . Вышедшая в 1930 году трехтомная монография Бориса Эйхенбаума о Толстом придала этим рассуждениям методологическое целесообразие: Толстой, по Эйхенбауму, писал «Войну и мир», следуя примеру гомеровских поэм, чтобы преодолеть жанровые ограничения семейной хроники, какой она предстает в романах Теккерея и Диккенса [455] . Обращение к эпосу оказывается, таким образом, своего рода стратегически «протестным» решением Толстого, подготовленным его неприятием существующего положения дел в современной литературе и культуре. О сходстве «Войны и мира» с «Илиадой» заявлял, впрочем, и сам Толстой (о чем советский читатель мог, в частности, узнать из мемуарного очерка Максима Горького) [456] , охотно видевший в Гомере — наряду с Христом, Буддой и самим собою — незаменимого учителя для человечества [457] .
453
Лурье А. Н. Поэтический эпос революции. Л., 1975; Карпов А. С. Русская советская поэма (1917–1941). М., 1989. С. 60.
454
Палей А. Р. Возрождение эпопеи // Читатель и писатель. 1928. 10 марта. № 10. С. 2; Эпопея или фельетон // Читатель и писатель. 1928. 24 марта. № 12. С. 5 (подборка писем читателей по поводу статьи А. Палея).
455
Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Л., 1930. Кн. 2. С. 375–376.
456
Горький М. Лев Толстой // Горький М. Собрание сочинений: В 18 т. М., 1963. Т. 18. С. 80. Сводка риторических приемов, делающих такое сходство до известной степени оправданным, приводится в: Ulis R. R. Has the Historical Novel Replaced the Epic // Classical Bulletin. 1964. Vol. 40. P. 50–52.
457
Об отношении Толстого к Гомеру: Finch С. Е. Tolstoy as a Student of Classics // Classical Journal. 1952. Vol. 47. P. 205–210; Гусев H. H. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. М., 1958. С. 375; Гриффитс Ф., Рабинович С. Третий Рим: Классический эпос и русский роман (от Гоголя до Пастернака). СПб., 2005. С. 216–217, 225.
Литературные и организационные неурядицы, приведшие в конечном счете к развалу ЛЕФа в 1930 году, вытеснили на время «эпосоведческую» полемику со страниц литературно-критических журналов. Но уже спустя четыре года эпическая терминология окажется снова востребованной, на этот раз — в дискуссии о теории романа в Институте философии Коммунистической академии (1934–1935 годы).
Целью дискуссии ставилось выяснение особенностей ведущего литературного жанра буржуазной культуры в новых социальных условиях, но реальным итогом высказанных мнений оказалось закрепление идеологем, уже прозвучавших к тому времени в партийных решениях о преподавании истории в школе (1934 год). Использование понятия «эпос» применительно к новому социалистическому роману стало основой концепции, изложенной на дискуссии философами Георгом Лукачем и Михаилом Лифшицем. В противовес традиционному историко-литературному анализу жанра романа Лукач провозгласил соцреалистический роман очередным этапом «диалектического» процесса на пути к описанному Гегелем и предсказанному Марксом историческому синтезу. В условиях «становления бесклассового общества» советский роман преодолевает ограниченность личностного индивидуализма (с наибольшей полнотой выразившегося в буржуазном романе) силою общественно значимого коллективизма, возвращаясь — «на новом этапе» — к приоритетам родового единства. Но коль скоро атрибутом такого единства в условиях «бесклассового родового строя» является эпос, то «надо ясно понять», что и «здесь идет речь о тенденции к эпосу»:
Борьба пролетариата за преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей развивает новые элементы эпического. Она пробуждает дремавшую до сих пор, деформированную и направленную по ложному пути энергию миллионных масс, поднимает из их среды передовых людей социализма, ведет их к действиям, которые обнаруживают в них ранее неизвестные им самим способности и делают их вождями стремящихся вперед масс. Их выдающиеся индивидуальные качества состоят именно в том, чтобы осуществлять в ясном и определенном виде общественное строительство. Они приобретают, следовательно, в растущей степени характерные признаки эпических героев. Это новое развертывание элементов эпоса в р(омане) не является просто художественным обновлением формы и содержания старого эпоса (хотя бы мифологии и т. п.), оно возникает с необходимостью из рождающегося бесклассового общества [458] .
458
Лукач Г. Роман // Литературная энциклопедия. М., 1935. Т. 9. Стлб. 831–832; См. также: Проблемы теории романа. Часть 1 // Литературный критик. 1935. № 2. С. 214–219. Лукач ограничивается двумя именами авторов соцреалистического романа-эпоса — Шолохова и Фадеева; в немецком тексте статьи он добавляет к ним Панферова и Гладкова (Tihanov G. The Master and the Slave: Lukacs, Bakhtin, and the Ideas of their Time. Oxford, 2000. P. 126–127. См. также: С. 118, 159–160). Впоследствии к этим именам добавится имя Горького — автора романа «Мать» (Лукач Г. К истории реализма. М., 1939). Как покажет будущее, особенно «повезет» Шолохову: редкая работа по шолоховедению советской поры лишена «эпических» определений и соответствующей им терминологической схоластики. Об идеологической инерции таких работ можно судить и в наши дни. Так, в газетной статье к столетию писателя: «Все-таки эпос у нас был и остается в чести. Великая литература не может быть без эпоса. И великая держава тоже. Эпос — подтверждение исторической значительности. Эпосом можно гордиться. Эпос, можно сказать, дело государственное» (Александров Н. Нам нужен эпос // Известия. 2005. 7 апреля).
«Диалектическую» софистику Лукача еще более усугубил Лифшиц, апеллировавший в поисках советского эпоса к античному эпосу. Истолкование последнего, по Лифшицу, «имеет свою политическую подкладку во взглядах Маркса и Энгельса» и «означает осуждение капитализма как общества, не способного предоставить базу для возникновения величайших эпических произведений. Больше того, оно указывает на необходимость радикальной переделки общественных отношений для того, чтобы подобные художественные произведения могли снова возникнуть». Так, если у Лукача советская культура возрождает «на новом этапе» родовой строй, то у Лифшица возрождается античность, об актуальности которой свидетельствует все тот же советский роман, который «уже сейчас приобретает массу эпических элементов», причем «эпические элементы в нашем романе бросаются в глаза» [459] .
459
Проблемы теории романа // Литературный критик. 1935. № 3. С. 246.
Рассуждения Лукача — Лифшица могли бы найти в эти годы, вероятно, альтернативу в научном эпосоведении, но наука не поспевала за идеологией. Обобщающих работ по теории эпоса к середине 1930-х годов не существовало. В конце 1920-х годов, судя по архивным материалам Института истории литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), П. Н. Медведев, О. М. Фрейденберг и И. Г. Франк-Каменецкий планировали написание совместной работы по истории мирового эпоса, но их замысел остался нереализованным [460] . Главным оппонентом Лукача на дискуссии в Комакадемии выступил Валерьян Переверзев, резонно отметивший как объяснительную необязательность самого определения романа в его отношении к эпосу, так и логическую подмену в истолковании марксистской доктрины: там, где Маркс говорит о противоречии классов, Лукач — о противоречии личности и коллектива [461] . Доводы Переверзева, впрочем, были явно не ко времени: риторическое волхвование Лукача и Лифшица, рисовавшее неопределенное будущее «эпического синтеза» уже состоявшимся и беспрекословно очевидным (см. вышеприведенный пассаж о неназванных Лившицем, «эпических элементах», которые «бросаются в глаза» [462] ), лучше соответствовало партийно-пропагандистской риторике, все сложнее позволявшей отличить счастливое завтра от счастливого сегодня.
460
Брандист К. Необходимость интеллектуальной истории // Новое литературное обозрение. 2006. № 79. С. 65–66, сноска 33. В 1930 году ИЛЯЗВ, организованный в 1923 году при Петроградском университете, был преобразован в Институт речевой культуры (ИРК), просуществовавший до 1932 года (Васильев Н. Л. В. Н. Волошинов. Биографический очерк // Волошинов В. Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб., 1995. С. 11, 14–15).
461
Проблемы теории романа. Часть 1 // Литературный критик. 1935. № 2. С. 229–243. Тонкий анализ полемики: Ленерт X. Судьба социологического направления в советской науке о литературе и становление соцреалистического канона: «Переверзевщина» / «Вульгарный социологизм» // Соцреалистический канон. С. 332–335. См. также: Белая Г. Советский роман-эпопея // Соцреалистический канон. С. 858–860.
462
«Доводы от очевидного» заменяют доказательства и других участников дискуссии: Коваленко распространял тезис Лукача о советском эпосе вплоть до кинематографа, ссылаясь вместе с тем на их «очевидные» (и потому необсуждаемые) различия: «Достаточно сопоставить особенности наиболее яркого эпического явления в нашем искусстве — кинофильма „Чапаев“ — с особенностями классического эпоса, чтобы ощутить разницу в старом и новом содержании термина» (Проблемы теории романа // Литературный критик. 1935. № 2. С. 224). В том же году с призывом ориентироваться на эпос обращался к коллегам-кинематографистам Вс. Пудовкин (Пудовкин В. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1975. Т. 2. С. 182). Об эпичности фильма «Чапаев» см. также: Долинский И. Чапаев. Драматургия. М., 1945. В 1970-е годы кинокритик Е. Громов будет писать, что «эпический тип мышления в той или иной мере присущ всем мастерам советского кино, уже вне зависимости от конкретного жанра, в котором они работали и работают» (Громов Е. Жанр и творческое многообразие советского киноискусства // Жанр кино. М., 1979. С. 22–23).
К концу 1934 года материалы дискуссии о романе в Комакадемии рекомендуются к освоению журналом «Литературная учеба», объединенным в том же году с прежним изданием РАППа — литературно-художественным журналом «Рост». При обсуждении планов увеличившейся по объему «Литературной учебы» А. А. Сурков (заместитель главного редактора К. Я. Горбунова) обращается за советом к Горькому на предмет важности «Илиады» и «Одиссеи» как примеров «влияния религиозных представлений» на «характер и строй поэзии древних». Горький советует начать с Гесиода, но быть осторожнее с раннефеодальным эпосом, «ибо эпос почти всегда посвящен восхвалению подвигов чудовищной физической силы князя, дружинника, рыцаря и скрытому противопоставлению этой силы творческой силе кузнецов, кожемяк, ткачих, плотников». Дидактически более предпочтительной Горькому видится сказка, показывающая «творчество, основанное на труде, облагораживающее и „освящающее“ труд, фантазирующее о полной власти над веществом и силами природы и считающее возможным изменить это вещество <…> в интересах людей». Похвалы сказке, отражающей «чудесные подвиги труда», не исключают, впрочем, по Горькому, «учебы у эпоса», и особенно у славянского эпоса, в меньшей степени, чем романский, «засоренного влияниями церкви» [463] .
463
Горький М. О религиозно-мифологическом моменте в эпосе древних // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1953. Т. 27. С. 494, 495, 499.