Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Великая Отечественная война возвращает привлекательность героическим образам русского эпоса, напоминая в этом отношении о пропагандистских предпочтениях Первой мировой войны, вернувших обмундированию русской армии «былинный» пошив шинелей и шлемов (в разработке новой формы одежды принимал участие тот же В. М. Васнецов, разделивший — вместе с Б. М. Кустодиевым, М. Д. Езучевским и С. Аркадьевским — авторство в создании шлема, названного первоначально «богатыркой» и лишь позднее переименованного во «фрунзевку» и «буденовку») [569] . Вослед появившемуся в 1914 году тяжелому бомбардировщику И. Сикорского «Илья Муромец», в 1942 году тем же именем называется боевой бронепоезд, вошедший в состав 31 Особого горьковского дивизиона бронепоездов. Патриотическая дидактика героического эпоса эффективна и пока еще объединяет былинных персонажей русских былин с персонажами эпических сказаний народов СССР:
569
Зимний головной убор РККА 1917–1941 гг. //Сопельняк Б. Рождение буденовки // http://www.psj.ru/articles/200602271240.htm.
В образах русских богатырей — Ильи Муромца и Микулы Селяниновича, грузинского «Витязя в тигровой шкуре», азербайджанского «Кер-оглы», якутского «Дьулуруйар Ньургун Боотур» запечатлены лучшие черты народного характера. И среди подвигов воинов Красной армии, с честью поддерживающих славу оружия своих далеких предков, ослепительным светом сверкают такие проявления героизма, которые уже сейчас окружены ореолом прекрасной легенды <…>. Советский народ-богатырь под водительством великого Сталина разгромит и сметет с лица земли коричневую завесу фашизма — эту злую силу всего прогрессивного человечества [570] .
570
Башарин Г. Идея патриотизма — основное в олонхо (К постановке олонхо на сцене Якутского театра) // Социалистическая Якутия. 1942. 13 января. См. также: Макарова Е. М. Героические и патриотические мотивы в русских народных былинах и песнях // Пропаганда и агитация. 1944. № 22. С. 34–40.
Лозунги и плакаты времен войны славят «советский народ-богатырь» [571] , а эстетические параллели между советским искусством и национально-патриотической дидактикой правления Александра III возвращают васнецовской иконографии идеологический смысл, зловеще усугубившийся по ходу «борьбы с космополитизмом». В 1946 году рассуждения о патриотически эталонной эстетике Васнецова исходили уже из уст профессиональных искусствоведов:
Среди церковных росписей Васнецова наибольший интерес представляют образы древнерусских князей, причисленных церковью к лику святых. Перед нами как бы те же древнерусские витязи-богатыри, герои земли русской, полные воинской отваги и боевой доблести. Чисто русский, исторически правдивый тип князей настолько преобладает над традиционным иконописным обликом, что все эти иконы воспринимаются как монументальные былинные образы, составляющие целую галерею портретов выдающихся исторических деятелей нашего народа. <…> Грозен взгляд обнажающего свой меч Андрея Боголюбского, стремившегося к объединению русских княжеств. Великий русский патриот Александр Невский изображен так же, как воин, все думы которого посвящены судьбам страны [572] .
571
Например, в «Песне о великом Советском Союзе» (слова О. Колычева [псевдоним И. Я. Сиркеса], музыка А. Александрова): «Враг грозит стеной огня и дыма, / Но хранит полей родную ширь / Наш народ в боях непобедимый, / Русский народ-богатырь. / Хранит полей родную ширь, / Наш русский народ богатырь». Текст этой песни в сентябре 1943 года был предложен к рассмотрению Сталина в докладной записке секретаря ЦК ВКП (б) А. С. Щербакова в ряду конкурсных работ, представленных в возглавляемую Щербаковым и К. Ворошиловым Специальную государственную комиссию по созданию нового Государственного гимна СССР (Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 125. Да. 217, 218 —. Позднее будет исполняться с изменением названия («Святое ленинское знамя») и текста (в частности — вариацией рефрена: «Русский народ-богатырь… Советский народ-богатырь»): «Из сражений вышел невредимый, /Отстоял полей родную ширь / Наш народ, в боях непобедимый, / Русский народ-богатырь! / Хранит полей родную ширь / Советский народ-богатырь!» (Песни о Ленине и Сталине. М., 1952). В 1947 году появляется песня «Россия» (музыка А. Новикова; слова С. Алымова): «Нашей силе молодецкой / Нету края и конца. / Богатырь-герой, народ советский / Славит Сталина-отца!» (текст и аудиозапись песни:.
572
Лебедев А. К. Виктор Михайлович Васнецов. М.; Л., 1946. С. 32, 35–36). См. также: Холодковская М. З. В. Васнецов. М., 1949.
В 1951 году статья о Васнецове в Большой Советской энциклопедии, со ссылкой на А. А. Жданова, приравняет художника к предтечам социалистического реализма, удостоенного защиты большевистской партии от «врагов, игнорировавших традиции русской реалистической живописи 19 века». Более того: именно партия, как теперь выясняется, «в полной мере восстановила значение классического наследства Васнецова» [573] . В 1953 году, еще при жизни Сталина, торжественно открылся Дом-музей художника В. М. Васнецова (как филиал Музея истории и реконструкции Москвы).
573
Большая Советская энциклопедия. М., 1951. Т. 7. С. 44.
Популярные и иллюстрированные издания былинных текстов закрепляют узнаваемый канон изображения эпических героев [574] . Представление о трех «главных былинных героях» — Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче — во многом складывается также с оглядкой на «Богатырей» Васнецова, а не на реальные записи былин, редко объединяющие изображенных им героев рамками одного сюжета. Роль Васнецова кажется при этом тем значительнее, что в дореволюционном эпосоведении сравнительно большим вниманием пользовались другие былинные персонажи. Дидактические возможности в пользу их символического объединения во всяком случае варьировали — о чем можно судить хотя бы по составленным Л. H. Толстым четырем «Русским книгам для чтения», содержавшим обработки былин (Толстой их называл «стихи-сказки») о Святогоре, Сухмане, Вольге и Микулушке Селяниновиче. В содержательном отношении к былинным текстам сама изобразительная мифологизация «трех богатырей» у Васнецова оправдана применительно к Илье Муромцу, но мало вяжется с былинными образами Добрыни Никитича и Алеши Поповича — героев одной из наиболее популярных, но и наиболее «куртуазной» русской былины, варьирующей тему «эпического сватовства»: хвастовства Добрыни верностью жены и притязания на нее Алеши во время отлучки Добрыни [575] . Былинный конфликт Добрыни и Алеши, воспроизводящий в общем виде сюжет мирового фольклора о возвращении мужа на свадьбу своей жены (в «Одиссее» Гомера, различных версиях тюркоязычного эпоса об Алпамыше, французских поэмах о Карле Великом, южнославянских юнацких песнях и т. д.) и разнообразивший традиционные мотивы узнавания (по «злачену перстеню») и наказания претендента («Стал гусельками Олешу поколачивать»), не исключавшие авантюрной травестии, едва ли можно счесть особенно продуктивным для возвышенной героизации героев-соперников. Известно, что Васнецов, работавший над своей картиной более двух десятилетий (с 1871 года, когда был сделан первый карандашный эскиз картины, до завершения полотна в 1898 году), истолковывал свою картину вполне в вагнеровском духе. Богатыри, по мемуарному признанию художника, были дня него «творческим долгом, обязательством перед родным народом», но ни в коей мере не иллюстрацией к русским былинам [576] . Триумфальное шествие «Богатырей» по советским иллюстрированным изданиям демонстрирует более сложную ситуацию. Изобразительная символика становится в этих случаях не только иллюстрацией к русской эпической традиции, но и придает этой традиции (квази)историческую ретроспективу. В определенном смысле это именно та ситуация, которая может служить примером эпистемологической эффективности «визуальной историографии» — зрительного образа, гипнотизирующего наглядной «документальностью» «исторического факта» [577] .
574
Былины об Илье Муромце. М.: ОГИЗ, 1947 (тираж — 250 тыс. экз.); Русские богатыри: былины и героические сказки в пересказе для детей И. В. Карнауховой. М., 1949; Былины / Вступ. статья и примеч. Н. В. Водовозова. Илл. П. П. Соколова-Скаля. М., 1955.
575
Ср.: Илья Муромец / Подг. текстов, статьи и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л., 1958; Добрыня Никитич и Алеша Попович / Изд. подг. Ю. И. Смирнов и В. Г. Смолицкий. М., 1974. См. также: Дашкевич П. П. К вопросу о происхождении русских былин. Былины об Алеше Поповиче и о том, как перевелись богатыри на святой Руси. Киев, 1883; Лобода А. Русские былины о сватовстве. Киев, 1905.
576
Лазуко А. К. Виктор Михайлович Васнецов. Л., 1990.
577
Ankersmit F. R. History and tropology, The Rise and Fall of Metaphor. Berkeley; University of California Press, 1994; и особенно: Ankersmit F. R. Statements, Texts and Pictures // A New Philosophy of History / Ed. F. Ankersmit, H. Kellner. London: Reaction Books, 1995.
Фольклористические фантазии о расцвете советского эпоса обретают в эти же годы форму документального очерка в «невыдуманных рассказах», составивших книгу Бориса Полевого «Мы — советские люди» (1950). В «свидетельском» описании Полевого, бывшего в годы войны корреспондентом газеты «Правда», рождение эпического текста рисуется сценою песни, которую на его глазах запевает у походного костра солдат-казах во время короткого привала. Слова песни, «звеневшей однообразно, как ветер в верхушках сосен» и исполняемой «резким фальцетом», непонятны для автора очерка, но их смысл становится ясен из своевременного объяснения добровольного толмача — русского лейтенанта, сведущего в казахском языке. «Степная протяжная песня» поется, как объясняет лейтенант, о реальном персонаже — герое-панфиловце Малике Габдуллине, недавно побывавшем в их батальоне.
Он поет, что Малик-батыр силен, смел, хитер, как степной лис, что у него ухо джайрана, и он слышит врага за много верст, что у него глаз беркута, и он видит врага, как бы тот ни прятался <…>. Он поет о том, как любят Малика казахские степи, как все отцы завидуют его отцу, как все матери чтут мать, родившую такого сына, как девушки видят его во сне и поют о нем песни. Он поет, как сам Сталин знает Малика, хвалит Малика, прислал Малику из Москвы красную Звезду, что Малик ходит сейчас по окопам, неся с собой сталинские слова, и что речь его понимают бойцы всех народов, потому что она проникает им в душу [578] .
578
Полевой Б. Рождение эпоса // Полевой Б. Мы — советские люди. Л., 1950. С. 71, 72. Очерк Полевого «Рождение эпоса» впервые был опубликован в газете «Правда» (1943, 25 апреля).
Из последующего изложения выясняется, что переводчик эпического песнопения — любитель-фольклорист, работавший до войны учителем литературы в одной из алма-атинских школ, а в дни каникул записывавший фольклорные песни в степных районах Казахстана. Но еще более интересной новостью оказывается то, что и сам герой нарождающегося на глазах очеркиста эпоса — Малик Габдуллин — до войны специализировался в области казахского фольклора, опубликовал несколько научных работ и уже подготовил к защите кандидатскую диссертацию. Так, проявив чудеса героизма, ученый-фольклорист на глазах очеркиста становится «героем казахской былины» [579] .
579
Полевой Б. Рождение эпоса. С. 73. О биографии Габдуллина см.: Сысова О. Казахский батыр — герой Бородино (90 лет со дня рождения Героя Советского Союза Малика Габдуллина) // Северный Казахстан. 2005. 14 ноября. С. 6; Кирабаев С. Наш Малик // ЦентрАзия. 2005. 6 мая. № 82 (15740) — www.centrasia.ru; Жармагамбетов Н. Дядя Малик // Казахстанская правда. 2005. 15 апреля. № 090. После окончания войны Габдуллин (1915–1973) продолжил научную, педагогическую и общественную карьеру: аспирант Казахского педагогического института им. Абая (1938–1946), заместитель директора, директор Института языка и литературы АН КазССР (1946–1951), ректор Казахского педагогического института (1951–1963), заведующий отделом фольклора Института литературы и искусства АН КазССР (1963–1973); доктор филологических наук (1959), академик АПН СССР (1959), заслуженный деятель науки КазССР (1961), лауреат премии им. Ч. Ч. Валиханова (1972). Автор работ, посвященных казахскому фольклору и, в частности, эпосу (Казахская литература. 2-е изд. Алма-Ата, 1957; Устная литература казахского народа. 2-е изд. Алма-Ата, 1964; Казахский эпос. Алма-Ата, 1971).
Поэтической переработкой русских былин в эти же годы занимается Илья Сельвинский, завершивший к 1954 году пространную поэму-«эпопею» «Три богатыря». Былинные стилизации воодушевляли Сельвинского и раньше [580] . К концу 1920-х годов поэма «Улялаевщина» (1924; опубл. в 1927 году) уже создала поэту репутацию одного из творцов революционного советского эпоса [581] . Теперь же, воодушевляясь образом «правдоискателя» Ильи Муромца и его легендарных сподвижников, Сельвинский объяснял свой выбор давним советом Горького «написать эпопею на основе киевских былин», а также тем убеждением, что «эпический характер нашего времени раскрывает перед поэтом широкие пути как в настоящее, так и прошлое. Но это прошлое дорого нам не одним музейным своим хозяйством, а живым пламенем народа, определившим наши сегодняшний и завтрашний дни. Илья Муромец как образ жив каждой своей жилкой и близок советскому народу» [582] . В своих рассуждениях об Илье Муромце («идеале русского человека — благородного, отважного, свободолюбивого, совестливого, высокодумного, горячо преданного Родине и страстно ненавидящего угнетателей») [583] Сельвинский едва ли давал повод для цензурных нареканий, но политические обстоятельства середины 1950-х годов не благоволили поэту: современники, от которых зависело издание его эпопеи, могли вспомнить как о партийных постановлениях 1943–1944 годов с осуждением его творчества [584] , так и о недавних идеологически предосудительных высказываниях поэта о подконтрольной советской литературе [585] . В результате история с публикацией эпопеи Сельвинского затянулась: отрывки из «Трех богатырей» увидели свет только в 1963 году [586] , а весь текст эпопеи — уже после смерти поэта (1968 год) — в 1990-м.
580
Такова уже написанная Сельвинским в гимназические годы «Былина о Стожаре-богатыре», начинавшаяся, по воспоминаниям поэта, так: Приезжал Стожар на Хвалынь / княжить, / А мандат у него от самого / Ленина (Сельвинский И. Культура не умирает / Публ. Ц. А. Воскресенской // Независимая газета. 1999, 26 ноября —.
581
Коган П. С. О возрождении эпопеи и о Сельвинском // Вечерняя Москва. 1927. 7 сентября; Зелинский К. Поэзия как смысл. М., 1929. С. 231; Щупак С. За советский эпос // Литературная газета. 1936. 29 февраля. № 13 (576). С. 5. Первые четыре издания «Улялаевшины» (М.: Артель писателей «Круг», 1927; 2-е изд., испр. и доп.: М.; Л., 1930; 3-е изд.: ГИХЛ, 1933; 4-е изд.: ГИХЛ, 1935) выходили с набранным на обложке или титульном листе обозначением «эпопея». См. также: Сельвинский И. Черты моей жизни // Крымские пенаты. Симферополь, 1996. № 2. С. 18.
582
Сельвинский И. От автора // Сельвинский И. Три богатыря. Эпопея. М., 1990. С. 21.
583
Сельвинский И. От автора. С. 20.
584
В постановлении Секретариата ЦК ВКП(б) «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов» (3 декабря 1943 г.) стихотворение «Кого баюкала Россия» было названо «политически вредным» («Литературный фронт»: История политической цензуры. 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 81, 82). Постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1944 года поэт освобождался «от работы военного корреспондента до тех пор, пока <…> не докажет своим творчеством способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа» («Исключить всякие упоминания…» Очерки истории советской цензуры / Составитель и автор предисловия Т. М. Горяева. Минск; М., 1995. С. 155, 184–185).
585
Исайя Берлин, вспоминавший о своих встречах с советскими писателями в 1956 году, пишет о Сельвинском: «Когда-то его окружали почет и слава, но они остались в далеком прошлом — и все это лишь из-за одной неосторожной реплики писателя. Сельвинский имел смелость заявить, что социалистический реализм, как прогрессивный жанр в искусстве, не имеет ничего общего с коммунистической идеологией и призван избавить свободное творчество от влияния советской системы. <…> „Я знаю, — говорил Сельвинский так громко и торжественно, как будто обращался к широкой аудитории, — я знаю, что на Западе нас считают конформистами. Таковы мы и есть в том плане, что как бы мы ни отклонялись от директив партии, это постоянно кончается тем, что партия права, а мы не правы. Партия все видит, слышит и знает лучше нас“. Я заметил, что остальные гости недовольны этим выступлением, явно предназначавшимся для скрытых микрофонов, всегда установленных на подобных встречах. Слова Сельвинского прозвучали как гром среди ясного неба, и после них воцарилась напряженная тишина. То, что свободно говорилось в частном кругу, было совершенно неприемлемо на официальном приеме. Очевидно, Сельвинский в своем опальном положении уже ничего не боялся» (Берлин И. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах — цит. по:.
586
Сельвинский И. Три богатыря. Отрывки // Октябрь. 1963. № 5.
«Антикосмополитическая» истерия начала 1950-х годов сопутствует газетным призывам «Глубже изучать народный эпос» (передовая статья в «Литературной газете» от 1 июля 1952 года) и очередной волне ученой и педагогической критики о надлежащем изучении эпоса. Фольклористические проблемы решаются отсылками к классикам марксизма, высказываниям Ленина и Сталина, но тем интереснее нюансы: «интернационалистические» обертоны в истолковании эпоса в 1920–1930-е годы сменяются отныне упором на национальное своеобразие фольклорных традиций. Общим «теоретическим» положением остается при этом лишь постулат о доклассовом происхождении эпоса. В. И. Чичеров в критической рецензии на издание нартских сказаний формулировал этот постулат таким образом: