Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Эпос рождается как неосознанно художественное творчество, выражающее сплошное мышление доклассового общества, имеющее общественно-воспитательное и познавательное значение, причем религия не лежит в основе эпоса, но религиозные образы входят в него как один из элементов, отображающих восприятие природы и общественной жизни [587] .
В классовом обществе первичная изоморфность эпоса и коллектива сохраняется применительно к большинству коллектива и к тем, кто это большинство собою олицетворяет. И в классовом и в бесклассовом обществе эпос таким образом предсказуемо отсылал отечественных фольклористов (и их читателей) к «народу», а «народ» — к эпосу. В тех случаях, когда такие отсылки представлялись почему-либо затруднительными, решение фольклористаческих проблем не исключало партийно-директивного контроля, о чем советские фольклористы начала 1950-х годов должны были помнить не только по уже сравнительно давнему постановлению 1936 года о «Богатырях» Демьяна Бедного, но и по Постановлению обкома ВКП(б) от 6 октября 1944 года о татарском эпосе «Идегей» как националистическом, чуждом татарскому народу и потому не имеющем отношения ни к фольклору, ни к действительному эпосу [588] . В конце 1940-х — начале 1950-х годов схожего пересмотра удостоились эпические сказания Средней Азии: на очередном витке борьбы с «мелкобуржуазным национализмом» в них были обнаружены «байские наслоения», отказавшие им в праве называться народными, а значит, и фольклорными текстами [589] .
587
Чичеров В. И. Теория эпоса и нартские сказания осетин // Известия АН СССР. Отдел литературы и языка. 1952. Т. XI. Вып. 5. С. 398.
588
Постановление обкома ВКП(б) от 6.Х.1944 г. // Родина. 1997. № 3/4. С. 116–118.
589
Кенесбаев С. К. О реализации Постановления ЦК КП(б)К «О грубых политических ошибках в работе Института языка и литературы АН КазССР» // Вестник АН КазССР. 1947. № 3. С. 13–16. См. также: Добренко Е. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. Мюнхен, 1993. С. 377–379.
В 1955 году фольклористическая библиотека о былинах пополнилась обширнейшей монографией В. Я. Проппа «Русский героический эпос», персонажи которой кажутся сошедшими не из текстов былин, а со страниц очерка Полевого, картин Васнецова, газетных передовиц и экрана кино. Разительный контраст эпосоведческого сочинения Проппа с его прежними фольклористическими работами нельзя, конечно, объяснять, не принимая во внимание оголтелые идеологические проработки конца 1940-х годов, заметно проредившие преподавательский состав Ленинградского университета [590] . Травля ученых с нерусскими фамилиями не обошла стороной и Проппа, давшего к тому лишний повод изданной в 1946 году монографией «Исторические корни волшебной сказки». Положительно отрецензированная В. М. Жирмунским в начале 1947 года [591] , спустя несколько месяцев книга Проппа оказалась в центре партийного поношения академика Александра Николаевича Веселовского, призванного, по совпадению инициалов, отвечать за научное наследие своего брата — специалиста по западноевропейской литературе академика Алексея Николаевича Веселовского (в частности, за «космополитическое» название его книги «Западное влияние в русской литературе») [592] . Среди «последователей» Веселовского нашлось место и Проппу, сполна продемонстрировавшему в своей монографии пристрастие к иноземным сравнениям [593] . Теперь же, обильно цитируя Сталина, Ленина, Калинина, Жданова, Пропп упреждающе начинал свой труд с патриотически великорусских заявлений, а подытоживал его заявлением о том, что, хотя «былинная форма» эпоса прекращает свое существование, «эпос не отмирает, а поднимается на совершенно новую и более высокую ступень» [594] .
590
Азадовский К. М., Егоров Б. Ф. О низкопоклонстве и космополитизме: 1948–1949 // Звезда. 1989. № 6. С. 157–176; Азадовский К. М., Егоров Б. Ф. Космополиты // Новое литературное обозрение. 1999. № 36. С. 83–135.
591
Советская книга. 1947. № 5. С. 97–103.
592
Тон травле задали работы: Дмитраков И., Кузнецов М. Александр Веселовский и его последователи // Октябрь. 1947. № 12. О неразличении братьев-академиков можно судить, в частности, по статьям, печатавшимся в «Литературной газете» (где только за январь — февраль 1948 года было опубликовано семь статей против Веселовского): Буров Н. Апологеты реакционных идей Достоевского // Литературная газета. 1948. 3 января; За критику и самокритику в науке о языке // Литературная газета. 1948. 7 января; За большевистскую партийность в советском литературоведении // Литературная газета. 1948. 10 января; Кузнецов М. А. Н. Веселовский подлинный и приукрашенный // Литературная газета. 1948. 14 января; Против низкопоклонства в литературоведении // Литературная газета. 1948. 24 января; Паперный З. Покончить с буржуазными пережитками в литературоведении // Литературная газета. 1948. 25 февраля.
593
Дмитраков И., Кузнецов М. Против буржуазных традиций в фольклористике (О книге проф. В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки») // Советская этнография. 1948. № 2. С. 230–239; Тарасенков А. Космополиты от литературоведения // Новый мир. 1948. № 2; Бутусов В. Специалисты // Литературная газета. 1948. № 3. По иронии судьбы неприязнь к Проппу, граничащую со злорадством, позднее выказывали и те, кому в конце 1940-х годов инкриминировались схожие «космополитические» грехи, в частности М. Азадовский и Ю. Оксман (Марк Азадовский — Юлиан Оксман. Переписка. 1944–1954. М., 1998. С. 346, 351). См. также: Уорнер Э. Владимир Яковлевич Пропп и русская фольклористика. СПб., 2005. С. 68–79. Об атмосфере, в которой работал в эти годы Пропп, можно судить по мемуарным документам: Неизвестный В. Я. Пропп / Сост. А. Н. Мартынова. СПб., 2002. См. также публикации, хорошо показывающие взаимоотношения между ленинградскими фольклористами в обстановке «борьбы с космополитизмом»: «Удастся ли прорубить эту стену…»: Из писем М. К. Азадовского к Н. К. Гудзию 1949–1950 гг. (публ. К. М. Азадовского) // Русская литература. 2006. № 2. С. 66–85; Два отзыва о научной деятельности М. К. Азадовского (публ. Т. Г. Ивановой) // Русская литература. 2006. № 2. С. 86–101.
594
Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955. С. 517.
Через книгу, печать, радио, школы, вузы и академии эпосы народов СССР становятся всеобщим народным достоянием и будут существовать в таких формах, в каких это было невозможно до революции, когда эпос только вымирал и был объектом замкнутого академического изучения, когда певцы выступали в городах на эстраде, как редкое зрелище [595] .
Но «эпос продолжает свое существование не только в форме книг наравне с лучшими памятниками русской культуры», но и в самой советской действительности. «Содержанием новой народной поэзии служит современная народная жизнь», жизнь же эта столь эпохальна, что и песни о ней могут быть только эпическими [596] , поскольку
595
Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 518.
596
«Единообразие и целеустремленность нашей жизни налагают свою печать на народную поэзию. <…> В современной жизни нет противоречия между личным и общественным, и поэтому в наших условиях невозможна, например, баллада, содержанием которой обычно служат события личной и семейной жизни, поставленные в рамки классовой морали господствующего класса, удушающей личное счастье. Наши песни о личной жизни и личном счастье всегда <…> прямо или косвенно являются песнями о нашей великой эпохе, о строительстве новой жизни, о счастье всего народа» (Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 518).
на новой исторической ступени (они) выражают все то, что уже выражалось в русском героическом эпосе: беззаветную любовь к своей Родине, готовность отдать за нее свою жизнь, не знающую пределов отвагу, решительность и мужество в сочетании с организованностью и выдержкой, умение быстро ориентироваться в любом положении и находить смелый выход из, казалось бы, самых неодолимых трудностей, ум, сметку, находчивость, наконец, — беспощадную ненависть к врагу, с которым герои эпоса никогда не вступают ни в какие соглашения [597] .
597
Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 519. См. рец. Е. М. Мелетинского на монографию Проппа (Известия АН СССР. 1956. Т. XV. Вып. 1. С. 178–181), сдержанно сомневающегося в ее однозначных характеристиках былинных персонажей (в частности, Василия Буслаева — «революционного борца за интересы низших слоев ремесленников»).
О географии
В качестве фольклористического и при этом публицистически расхожего понятия слово «эпос», при всех его собственно идеологических коннотациях, придает советской действительности ценностную ретроспективу (квази)фольклорного порядка — парадигматику коллективности, преемственности, устойчивости и предсказуемости. Виртуальное позиционирование СССР в центре истории закономерно дополнялось при этом виртуальным картографированием СССР в центре мира в целом и Европы в частности. Разговор о советской геополитике может вестись в терминах политологии, теории и практики изоляционизма и(или) экспансионизма, дипломатической риторики и внешнеполитической пропаганды [598] . Но он заслуживает и того, чтобы быть продолженным в терминах социологии пространства с акцентом на тех дискурсивных механизмах, которыми задавались и поддерживались у советских людей представления об основополагающих ориентациях (Grundhaltung) в сфере общего для них «жизненного мира». В социологии последнее словосочетание связывается с традицией Эдмунда Гуссерля, Георга Зиммеля и Ханса Фрайера об основаниях коллективных представлений о социальной общности как общности пространственного порядка [599] .
598
Невежин В. А. Идея наступательной войны в советской пропаганде 1939–1941 гг. // Преподавание истории в школе. 1994. № 5; Голубев А. В. Формирование образа внешнего мира в СССР 1930-х годов // Русская история. Проблемы менталитета. М., 1994; Нежинский Л. Н., Челышев И. А. О доктринальных основах внешней политики в годы «холодной войны» // Отечественная история. 1995. № 1.
599
Подробно: Филиппов А. А. Теоретические основания социологии пространства. М., 2003.
В любой культуре представление о пространственной локализации носителей этой самой культуры определяется различными обстоятельствами; не все из них манифестируются в отчетливо специализированных нарративах, но главная роль в этих случаях принадлежит, вероятно, все же тем текстам, которые принципиально и целенаправленно делают упор на термины культурно-географического порядка. Для советской культуры источниками географических познаний прежде всего служили школьные и вузовские учебники физической и экономической географии, а также тексты и изображения, закрепляющие идеологически рекомендуемые представления о месте и роли СССР на карте мира вообще и Европы — в частности. Характер таких представлений в советской культуре менялся начиная с первых послереволюционных лет, сравнительно стабилизировавшись к середине 1930-х годов. Важную роль здесь сыграло специальное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 16 мая 1934 года «О преподавании географии в начальной и средней школе», благодаря которому через 10 лет после исключения географии из учебных планов она вернулась в список общеобязательных учебных дисциплин, который пополнился предметом, обязывавшим советских школьников хотя бы в теории ориентироваться по карте и уметь отвечать на вопрос, откуда и куда течет Волга. Педагогический «упор на карту» подчеркивался при этом специально — осуждением «антигеографических тенденций» и «беспространственной географии», предосудительным примером которых назывался, в частности, учебник экономической географии, выпущенный еще в 1931 году. Возвращение географии в среднюю школу сопутствовало расширению картографической деятельности и литературной популяризации географических познаний [600] .
600
Орлова Г А. Овладеть пространством: физическая география в советской школе (1930–1960-е гг.) // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 4. С.163–185.
Превратности преподавания «географии» и понимания самого термина «география» нашли свое отражение и в первой Советской энциклопедии, начавшей выходить в 1926 году и опередившей томами, посвященными понятию «география» и «Европа», вышеназванное постановление ЦК. Предмет географии в данном случае напрямую связывается с «материалистическим пониманием истории, выдвигающим на первое место изучение социально-экономических процессов», обязывающим, в свою очередь, к овладению «географической диалектикой» (понятия, изобретенного поборником социально-экономической историографии акад. М. Н. Покровским) и ориентацией на соответствующие приоритеты социологического и экономического подхода в географических исследованиях [601] . Статья о «Европе» в этой же энциклопедии может служить воплощением как раз такой «географической диалектики», сутью которой в принципе может быть названа политико-географическая релятивизация традиций ландшафтного землеописания. Примером такого релятивизма служит, в частности, приводимое здесь же географическое определение Европы:
601
Большая Советская энциклопедия / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. М.; Л., 1929. Т. 15. Стлб. 295–296.
На Востоке и Юго-Востоке Европа отделяется от Азии условной границей, которую в разное время определяли различно. В настоящее время ее принято проводить по Уральскому хребту и далее либо по р. Уралу до Каспия либо по Мугоджарам и реке Эльбе до Каспия же, а затем по Кума-Манычской впадине до Азовского моря. Однако политически весь Кавказ и ЗСФСР включается в европейскую часть СССР [602] .
Обширная статья о Европе в этой энциклопедии излагает преимущественно социально-политическую историю, итог которой подводится тезисом о накоплении противоречий, разъедающих европейский капитализм. Упоминание о СССР как о стране, значительная часть которой включена в европейское пространство, дела при этом не меняет. В исторической ретроспективе география Европы рисуется здесь пространством длящегося кризиса; СССР же, в парадоксальном противоречии со своей собственно географической локализацией, оказывается не только за пределами этого кризиса, но и за пределами Европы. Таким образом, на пространстве европейской политической и экономической истории уживаются две разных Европы — Европы «загнивающего капитализма» и Европы «процветающего социализма». Общего между ними, кроме условного мифологического названия, нет (ссылка на этимологически условное происхождение понятия «Европа» дается сразу после ее географического определения), так что и само понятие в принципе обязывает не к географической, но именно политической спецификации (потому и позволяющей — изнутри СССР — включать в его европейскую часть и весь Кавказ и советское Закавказье).
602
Большая Советская энциклопедия / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. М.; Л., 1932. Т. 24. Стлб. 169.
В конце 1920-х годов официальная критика европейского капитализма не исключала отдельных напоминаний о том, что не все в Европе плохо, а кое-что и лучше, чем в СССР. В 1930 году Максим Горький предлагал работавшему тогда в Париже Николаю Валентинову написать очерки французского быта, объясняя эту необходимость тем, что «быт наш тяжек, нездоров, полон азиатских наслоений. Нужно его чистить и чистить. Корректуру в него может внести знание Европы и европейской жизни» [603] . Рассуждения такого рода, впрочем, стоит оценивать как исключение, подтверждающее правило, закрепленное в том же 1930 году очередной директивой — постановлением агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) «в максимальной мере использовать <…> возможности в области углубленного показа отрицательных сторон капиталистической системы и условий революционной борьбы рабочих и полуколониальных народов» [604] .
603
Валентинов Н. Наследники Ленина. М., 1991. С. 170.
604
Цит. по: Голубев А. В. Запад глазами советского общества (Основные тенденции формирования внешнеполитических стереотипов в 30-х годах) // Отечественная история. 1996. № 1. С. 107.
Постановление 1934 года о географии (сопутствовавшее аналогичным документам о преподавании истории в советской школе, осудившим «вульгарное социологизаторство» и его главного виновника — акад. М. Н. Покровского) вернуло советскому образованию, по общепринятому мнению, приоритеты традиционной педагогики — историзм, описательность и т. д. Это мнение, однако, нуждается в существенных коррективах. Идеологические манифесты о борьбе с «беспространственной географией» не прошли, конечно, даром для педагогической практики, но стоит задаться вопросом, что в этой практике стало дискурсивной альтернативой предосудительной беспространственности.