Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Гомер, по Толстому, есть лицо историческое, но приписываемые ему сочинения синтезируют опыт фольклорной и, стало быть, народной культуры. В идеологии гомеровской поэзии, настаивает автор, «нет аристократической направленности», а создатели гомеровского эпоса не только «не принадлежат к аристократическим кругам», но, напротив, «входят в состав беднейших слоев населения» [530] . Доказательства этому положению ищутся в характеристиках действующих лиц, стилистике описания персонажей, а также в языковых особенностях гомеровского эпоса. Среди последних особенного внимания, по Толстому, заслуживают многочисленные упоминания в «Илиаде» и «Одиссее» о царях-басилеях, и именно само слово (некогда уже удостоившееся внимания Маркса и Энгельса). Надлежащая интерпретация того, кем были гомеровские басилеи, требует, как узнает читатель, смыслоразличения значений суффикса — и другого суффикса, аналогичного агенса, — . Так, рассуждает Толстой, слово , образованное от слова , означает «гражданин», но образованное от того же слова — прозвище, часто прилагаемое к Зевсу , — имеет в виду не гражданство Зевса, а его постоянную заботу о горожанах. Если это так, то и другие слова, образованные при помощи суффикса — , следует понимать в значении указания на тех, кто отличается каким-нибудь занятием или искусством: «выдающийся предсказатель», «превосходный скорняк» и т. д. Следует думать поэтому, что и слово — это не монарх, но вождь, отмеченный особым доверием народа: «На войне басилеям принадлежит руководство бранными действиями, в мирное время они занимаются внутренними делами гражданской общины» [531] . Воспевающий басилеев гомеровский эпос воспевает, таким образом, сам народ. Басилеи — это выходцы из народа, которому они и служат. Вот почему, несмотря на кажущуюся отмеченность роли басилеев в описываемых Гомером событиях, следует заключить, что гомеровский эпос — «жанр народный, созданный не аристократией, а простым народом» и обращенный «к народу» [532] .
530
Толстой И. И. Аэды. С. 222.
531
Толстой И. И. Аэды. С. 225.
532
Толстой И. И. Аэды. С. 231.
В этом пункте нарисованный Толстым образ Гомера принципиально не отличается от образа сказителя, известного советскому читателю с середины 1930-х годов [533] . Собственно, и сам Толстой в своем объяснении особенностей эпического сказительства в Древней Греции широко пользовался аналогиями из фольклорного творчества народов, населяющих СССР, — казахов, манси и др. В эпическом прославлении советских вождей несложно видеть воспроизведение ситуации, которая, по Толстому, лежит в основании самой культуры: чем сплоченнее народ, тем более естественна его «личностная» авторепрезентация. Сталин — это Сталин, но и сам народ: вот что мог и должен был говорить о песнях Джамбула, Стальского и других «советских Гомеров» их читатель.
533
См., напр., книгу, выдвигавшуюся в 1941 году на Сталинскую премию (но ее не получившую): Фетисов М. И. Джамбул Джабаев. М., 1941.
Контекст эпических аналогий к образу власти, воспроизведенных Толстым в наукообразной форме этимологических интерпретаций, не ограничивается, впрочем, ни фольклористикой, ни классической филологией. В запоздалом панегирике Сталину Осип Мандельштам («Ода», 1937) также воспользуется отождествлением народа с Гомером, воспевающим своего родного опекуна — «бойца» и «мудреца» (равно созвучных ’y в вышеприведенной интерпретации):
Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой — ему народ родной — Народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поет, густея, Само грядущее — дружина мудреца И слушает его все чаще, все смелее. [534]534
Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 311.
Исследователи спорят о мотивах, побудивших Мандельштама к созданию стихотворения, по содержанию очевидно противоречащего написанному им ранее. Новую остроту этим спорам придало появление книги M. Л. Гаспарова о «гражданской лирике» Мандельштама 1937 года, подытожившей наблюдения ее автора (на основании тематического, метрического и текстологического анализа) о социопсихологической неслучайности «Оды» в творчестве поэта, эволюционировавшего к самозабвенному единению с народом, доверившим свою судьбу Сталину [535] . Публицистический миф о поэте-тираноборце (обязанный своим возникновением книге воспоминаний Надежды Мандельштам) заменяется у Гаспарова представлением о добровольном выборе поэта, стоически отрекшегося от этического индивидуализма в пользу сопричастности общенародному целому. Другое дело, что «народническое» желание Мандельштама принять новую идеологию, по Гаспарову, травматически не сочеталось со стилем, который эта идеология диктовала. Покорившись воплощающей народ власти, Мандельштам так и не смог подчиниться ей стилистически и стал в конечном счете жертвой именно этого — невольного — «сопротивления».
535
Гаспаров М. Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М., 1996.
«Случай Мандельштама», как его понимает Гаспаров, представляется в определенном смысле типичным для тоталитарной идеологии, предопределяющей должное единение с коллективом и вместе с тем оставляющей надежду на спасительное разуподобление индивидуального и коллективного «я». Едва ли случайно, что и те из исследователей, кто не разделяет мнения Гаспарова о возможном конфликте между поэтической идеологией и поэтическим стилем, прибегают к социопсихологическим аргументам об искреннем или притворном двоемыслии поэта. С. С. Аверинцев, комментировавший «гражданскую лирику» Мандельштама до Гаспарова, полагал, что «работа над „Одой“ не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения» [536] . По мнению И. Роднянской, «Ода», как и «весь просталинский цикл» поэта, служит «ярчайшим примером той шизофренической болезни интеллигента в тоталитарном государстве, которую Оруэлл позже назовет „двоемыслием“, имея в виду не лицемерие, а нечто совсем другое» [537] . Психиатрический термин, использованный Роднянской, уместен, на мой взгляд, и в тех случаях, когда исследователи в оправдание прежнего мифа о поэте-тираноборце склонны усматривать в «Оде» образец эзопового языка — будь то, как полагает Ирина Месс-Бейер, иронический антифразис — обвинение посредством похвалы [538] , или скрытые от окружающих (в том числе и от жены поэта) иносказательно-политические «коды», усмотренные в политических стихах Мандельштама Ральфом Дутли [539] , или, как думает В. П. Григорьев, скрытый диалог с Велимиром Хлебниковым [540] . В отождествлении народа и Гомера Мандельштам при этом, конечно, не менее «шизофреничен» и не более «поэтичен», чем академик Толстой.
536
Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 59.
537
Новый мир. 1997. № 9. С. 213 (сноска).
538
Месс-Бейер И. Мандельштам и сталинская эпоха: Эзопов язык в поэзии Мандельштама 30-х годов. Helsinki, 1997. С. 130–198. См. также: Гандельсман В. Сталинская «Ода» Мандельштама // The New Rewiew. 1999. № 133.
539
Дутли Р. «Век мой, зверь мой…» СПб., 2005. С. 315, след.
540
Григорьев В. П. Поздний Мандельштам: Хитрые углы («Ода» Сталину или/и Хлебникову) // www.philol.msu.ru.
Появление статьи Радцига на страницах летнего номера «ВДИ» 1947 года, возвестившее об идеологической актуальности классической филологии в СССР, может показаться странным на фоне уже очевидного ко времени ее публикации разгула оголтелой «борьбы с космополитизмом» [541] . В марте 1947 года Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) принимает совместное постановление «О создании судов чести в министерствах СССР и центральных ведомствах», положившее начало волне «показательных процессов» над учеными и работниками культуры, должными отвечать за осквернение идеалов советского патриотизма, коммунистического гуманизма и классовости науки [542] . В июле того года, когда появляется статья Радцига, принимается решение о запрете изданий Академии наук на иностранных языках и резком ограничении приема и продажи в букинистических магазинах иноязычных книг [543] . Осуждение «низкопоклонства перед Западом» и «безродного космополитизма» коснется и антиковедения. Через полгода после публикации статьи Радцига первый номер «ВДИ» за 1948 год будет предварен садомазохистской передовицей «Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней истории». Спустя год в очередной передовице редакция «ВДИ» с удовлетворением отметит, что «наша партия и весь советский народ недавно разоблачили группы безродных космополитов в театральной критике, искусстве, философии и истории, которые пытались задержать развитие советской и русской культуры и науки» [544] . «ВДИ», как и любой научный журнал этого времени, декларирует свою верность партийным предписаниям, публикуя разгромные рецензии на книги, изобилующие иноязычными ссылками. Но вместе с тем создается впечатление, что интерес к античному наследию и античным языкам, казавшимся предосудительными в 1930-е годы, власть так или иначе поощряет. Руководящие наставления, регулярно открывающие номера «ВДИ» 1948–1953 годов, стоит рассматривать с учетом того, что они обязывают к надлежащему изучению античности в условиях радикальной русификации филологического образования и осуждения «иноязычного» знания [545] .
541
Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС, 1945–1953 / Сост. Д. Г. Надзафов. М., 2005.
542
Кожевников А. Б. Игры сталинской демократии и идеологические дискуссии в советской науке: 1947–1952 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4. С. 26–58; Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М., 1999. С. 187–191; Pollok Е. Politics of Knowledge: Party Ideology and Soviet Science, 1945–1953. Ph.D. diss. University of California. Berkeley, 2000; Krementsov N. The Cure: A Story of Cancer and Politics from the Annals of the Cold War. Chicago: University of Chicago Press, 2002. Cm. также: Фатеев А. В. Образ врага в советской пропаганде 1945–1954 гг. М., 1999.
543
Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). 1922–1952 / Сост. В. Д. Есаков. М., 2000. С. 356–357; Есаков В. Д., Левина Е. С. Сталинские «суды чести»: «Дело „КР“». М., 2005. С. 225.
544
Ленин и советская историческая наука // ВДИ. 1949. № 4. С. 10.
545
Маркиш С. Советская античность. Из опыта участника // Знамя. 2001. № 4 (эл. версия:. Здесь же автор вспоминает, как после ареста в январе 1949 года его отца (известного литератора и члена Антифашистского еврейского комитета Переца Маркиша) он сменил романо-германское отделение московского филфака на сравнительно безопасное отделение классической филологии.
Одним из следствий такого осуждения стала активизация и собственно фольклористических исследований, призванных отныне иллюстрировать освященную Лениным «национальную гордость великороссов» [546] . К тому же призываются и ученые-античники, ближайшими соратниками которых оказываются отныне не специалисты-западники, но специалисты в области отечественной истории и русского фольклора. На страницах «ВДИ» историкам античности предписывается переходить «от исследований по истории отдельных областей» «к постановке общих вопросов, руководствуясь постоянно указаниями И. В. Сталина, С. М. Кирова и А. А. Жданова о том, чтобы история народов СССР не отрывалась от европейской и, вообще, мировой истории» [547] . Как и вся мировая история, античность также требует своей инкорпорации в советскую действительность — и, соответственно, «антикизации» советской действительности (изобразительным символом такого симбиоза могут служить виньетки на страницах журнала «ВДИ» 1940–1950-х годов, где античные пальметки соседствуют с советской символикой, вписанной в античный орнамент). В общетеоретическом плане такие благопожелания реализовывались сравнительно легко — заклинаниями о правоте марксистско-ленинского учения. Но и здесь была своя сложность: содержательные отсылки к античности и вообще к древней истории, имеющиеся в сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина, в текстах Сталина читателям приходилось вычитывать по преимуществу не тематически, но ассоциативно или, в лучшем случае, контекстуально:
546
Сакральной цитатой этих лет становится ленинский пассаж: «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет. Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Мы гордимся тем, что эта среда (великороссов) выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс» (Ленин В. И. О национальной гордости великороссов (1914) // Ленин В. И. Сочинения. Т. XVIII. 3-е изд. С. 81).
547
ВДИ. 1950. № 4. С. 8.
Величайшим достижением советской исторической науки являются теоретические труды товарища Сталина, которые, представляя собой вершину марксистско-ленинской исторической мысли, подняли на новую, высшую ступень исторический материализм. В своих замечательных трудах «Анархизм или социализм» (1906–1907), «Марксизм и национальный вопрос» (1913), «Об основах ленинизма» (1924), «Краткий курс истории ВКП (б)» (1938) и, наконец, в своем последнем труде «О великой Отечественной войне» И. В. Сталин теоретически углубил и развил основные положения диалектического и исторического материализма и сделал новый, ценный и огромный вклад в сокровищницу марксистско-ленинской исторической науки [548] .
548
Историческое значение трудов товарища Сталина для изучения первобытно-общинного и рабовладельческого общества // ВДИ. 1949. № 4. С. 3.
Приведенный список рекомендует, но и исчерпывает сокровищницу, в которой надлежало искать вдохновение специалистам в области античной истории и культуры. Надлежащее изучение античности оказывается, таким образом, предопределено текстами, посвященными не античности, но Новой или Новейшей истории. В редких упоминаниях Сталина о «старом Риме» и «античной форме идеологии» обнаруживается лишь один сравнительно пространный пример, непосредственно относящийся к античной культуре. Это полустраничный пересказ предания об Антее, венчающий «Краткий курс истории ВКП(б)». Изложение, напоминающее по своей стилистике застольный тост, Сталин завершал глубокомысленным сравнением:
Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы оставаться непобедимыми. В этом ключ непобедимости большевистского руководства [549] .
Сакрализованное Сталиным предание об Антее (почерпнутое, как сказано в передовице «ВДИ» 1947 года, «из богатой сокровищницы народного творчества древнего мира») тиражируется как образец исторического сравнения, не исключающего, как теперь выясняется, ни мифа, ни эпической морали. Фольклоризации настоящего — и в фольклористике, и в классической филологии — сопутствует осовременивание прошлого. По рассказам учившихся в конце 1940-х годов на возглавляемой И. И. Толстым кафедре классической филологии, среди абитуриентов, поступавших в университет по разнарядке МВД, высказывалось похвальное пожелание о необходимости перевода сочинений Сталина на древнегреческий язык [550] . Рассказ этот, вероятно, вполне анекдотичен, но иллюстративен для атмосферы послевоенных лет и безудержного культа Сталина. Собственно, и само намерение подготовить перевод Сталина на древнегреческий язык не выглядит слишком эксцентричным: мировая история должна знать своих героев, и знать ее на тех языках, на которых она «проговоривает» саму себя.
549
История ВКП(б). Краткий курс. С. 346.
550
Я слышал этот рассказ в середине 1980-х годов из уст доцента кафедры классической филологии ЛГУ Гайяны Галустовны Анпетковой-Шаровой. Трудоемкое намерение не было осуществлено, и русская культура так и не получила текста, который бы опередил существующее латиноязычное издание сочинений Ким Ир Сена или недавно изданный перевод бестселлера Джоан Роулинг «Гарри Поттер» на древнегреческий язык, сделанный Эндрю Уилсоном ( `i ~u . London: Bloomsberry, 2004). «Осовременивание» древних языков в СССР ограничилось отдельными попытками цензурирования хрестоматийных текстов и древних авторов. В «Учебнике латинского языка для 8–10 классов средней школы» А. И. Васнецова и С. П. Кондратьева свирепая поговорка «Homo homini lupus est» гуманистически отредактирована как «Homo homini amicus, collega et frater est»; воинственное «Si vis pacem para bellum» заменено миротворческим: «Si vis pacem para pacem» (cm. также: Лурье Я. С. Из воспоминаний о Марке Наумовиче Ботвиннике // Древний мир и мы. Классическое наследие в Европе и России. 1997 / Отв. ред. А. К. Гаврилов. СПб., 1997. С. 186). Авторы, впрочем, не удовлетворили этим рецензента, пенявшего со страниц «ВДИ», что в подборе текстов для чтения «текст о жизни рабов дан лишь в конце морфологии, на стр. 118», а приводимые в учебнике тексты из «Orbis Romanus pictus» «совершенно устарели в идейном отношении и абсолютно не соответствуют советскому пониманию древней истории». Вообще же, по мнению рецензента, «насущной необходимостью и совместной обязанностью как филологов, так и историков является разработка идейно выдержанных хрестоматийных текстов для изучающих латинский язык» (Ленцман Я. А. С. Кондратьев и А. Васнецов. Учебник латинского языка для 8–10 классов средней школы. Учпедгиз, 1948 // ВДИ. 1949. № 4. С. 187). На неправильный выбор текстов для перевода указывал и рецензент учебника по греческому языку С. И. Соболевского: «Конечно, язык Платона блестящ, но по многим основаниям <…> такого подбора давать не следовало <…>. Философия Платона, особенно в „Государстве“, нам идеологически чужда, да и восхваление личности Сократа не только здесь, но и в большом количестве фраз для перевода едва ли соответствует нашему к нему отношению» (ВДИ. С. 182).