Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
В вышедших в том же 1934 году под редакцией Горького «Былях горы Высокой» (коллективном сборнике воспоминаний рабочих об истории Тагильского металлургического завода — втором томе горьковского проекта по «Истории фабрик и заводов») редакторское предисловие проясняло для читателя ценность таких созвучных социалистическому реализму и соразмерных «новому эпосу» мемуаров для понимания осуществляемой в советской стране «поэтической действительности и будущего человечества». По контрасту с прошлым читатель может судить отныне, что «будни (советского человека. — К.Б.) — героичны», а «героизм — повседневен — таков стиль социалистической действительности, родившей лозунг социалистического реализма. Этим же определяется и своеобразие книги как документа растущего массового героического эпоса». «В истории заводов рождается новый эпос — на этот раз не на основе мифологии, а на основе свободной, счастливой и научной практики миллионов людей — строителей социализма» [464] .
464
Были горы Высокой: Рассказы рабочих Высокогорского железного рудника. О старой и новой жизни / Под ред. М. Горького и Д. Мирского. 2-е изд. М., 1935. С. 14.
Схожим образом об эпосе рассуждали редакторы другого сборника текстов, созданных не профессиональными авторами, а рабочими, и составивших изданную в том же 1934 году книгу «Рабочие сказы о Ленине». Подготовившие это издание Семен Мирер и Василий Боровик видели в опубликованных ими материалах «первичное сырье» для «нового пролетарского эпоса». Но в отличие от Горького они полагали возможным сортировать и стилистически исправлять сделанные ими записи (последнее обстоятельство не заставило ждать критики, прозвучавшей на заседании комиссии художественной литературы и фольклора при президиуме Центрального бюро краеведения в марте 1934 года) [465] .
465
Богословский П. С. О советском революционном эпосе и методике его собирания и изучения (Спорные вопросы доклада Мирера и Боровика «Рабочие сказы о Ленине») // Советское краеведение. 1934. № 7. С. 39–46. Ранее Мирер и Боровик издали сборник: Дело чести. Устные рассказы рабочих о социалистическом соревновании. М., 1931.
Новации в определении эпического, озвученные на дискуссии в Комакадемии, проявились в конечном счете и на страницах школьных учебников; здесь «эпическое» в еще большей степени утратило какую-либо жанровую и содержательную специфику. Так, во втором (переработанном и дополненном как раз в части, касающейся «видов художественных произведений») издании учебника И. А. Виноградова по теории литературы для средней школы (1935) понятие «эпос» уже попросту объяснялось как «повествование о развивающихся событиях», а «виды эпических произведений» объединили «героическую песнь» (примером которой предлагалось считать «наши былины, в которых отражена борьба русских племен с кочевниками»), «поэму» (представленную перечнем, в котором за «Илиадой» и «Одиссеей» следуют «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде», «Калевала», «Неистовый Роланд» Ариосто, «Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Россиада» Хераскова, поэмы Пушкина, Некрасова и, наконец, произведения советских поэтов — «Уляляевщина» Сельвинского, «Дума про Опанаса» Багрицкого, «Трагедийная ночь» Безыменского, «Хорошо» и «Ленин» Маяковского), басню (от Сумарокова и Хемницера до Демьяна Бедного), роман, рассказ, новеллу, повесть и почему-то сатирическую сказку. Но и этого мало: как пояснение того, что «в советской литературе наших дней новое содержание обусловливает собою изменение старых форм эпических произведений и появление новых», «своеобразными видами» эпоса, сочетающего «художественное изображение с научным изложением», предлагается считать также инициированные Горьким издания «Истории гражданской войны» и «Истории фабрик и заводов» [466] .
466
Виноградов И. А. Теория литературы. Учебник для 8-х и 9-х классов средней школы. М.; Л.: Государственное учебно-педагогическое издательство, 1935. С. 83, 88–95. Указанный тираж учебника — 200 тыс. экз.
После Первого съезда Союза писателей роль культурного демиурга, предвосхитившего своим творчеством эпические тексты мирового пролетариата, отдается Максиму Горькому — живому классику идеологически рекомендованной культуры и прославленному творцу соцреализма [467] . О напрашивающихся сближениях творчества Горького с началом самой мировой литературы (и шире — всей мировой культуры) уже после смерти творца «Матери», в 1939 году, писал Б. Бялик, один из авторов очередного тома «Советский фольклор»: «Творческое развитие Горького как бы воскрешало древний процесс первоначального формирования искусства — формирования его из материала коллективного народного творчества». Горький именуется здесь же образцом «писателя, поднявшегося до фольклора» и вместе с тем «сказителя, поднявшегося до литературы» [468] . Из статьи Юрия Соколова в 11-м томе «Литературной энциклопедии» в том же 1939 году читатель узнавал и о значимости Горького для фольклористики: «Художественное и историческое значение Ф(ольклора) было глубоко раскрыто А. М. Горьким, высказывания которого имеют руководящее значение в разработке основных проблем фольклористики» [469] .
467
Пиксанов ПК. Горький и фольклор // Советская этнография. 1932. № 5/6 (в дополненном виде: Пиксанов Н. К. Горький и фольклор. Л., 1935; 2-е издание — 1938); Вострышев И. Горький и фольклор // Литературная учеба. 1938. № 3. С. 55–65.
468
Бялик Б. Горький и наука о фольклоре // Советский фольклор. Л., 1939. С. 32.
469
Литературная энциклопедия. Т. 11 / Гл. ред. А. В. Луначарский. М., 1939 (электронная версия:.
Демиургические сподвижники Горького, авторизовавшего своим творчеством дискурсивные интенции советского народа, закономерно отыскиваются среди канонизированных гениев мировой литературы на всем ее протяжении, декларируя своеобразный синтез коллективного и индивидуального, фольклорного и литературного, устного и письменного и т. д. Теперь выясняется, что именно Горький (как своими художественными произведениями, так и своими теоретическими воззрениями) разрешает неразрешимые прежде антиномии: «Чем больше ширится, — как писал все тот же Бялик, — сплачивается коллектив, тем менее „безымянным“ становится его творчество: имена Стальского, Джамбула и других „Гомеров XX века“ стали в ряд с именами крупнейших художников слова» [470] . Бялик закавычивает словосочетание «Гомеры XX века», цитируя слова Горького о Стальском, но его употребление в контексте, объединяющем имена античного поэта, пролетарского классика, лезгинского ашуга и казахского акына, характерно обозначает эпистему, предполагающую объяснение прошлого через настоящее, а настоящего — через прошедшее.
470
Бялик Б. Горький и наука о фольклоре. С. 83. «Подобно легендарным поэтам античного мира, Джамбул — свидетель истории…» (Владин А. Джамбул и его поэзия // Новый мир. 1938. № 5. С. 247).
В фольклористических и литературоведческих работах рассуждения о народной культуре в стране торжествующего социализма апеллируют к «диалектическому» соотнесению коллективного и индивидуального, устного и письменного, эпического и повседневного [471] . Распространение эпических характеристик применительно к текущей литературе и советской действительности находит тем временем и зарубежных теоретиков. В том же 1934 году о тяготении советских писателей к эпическим жанрам рассуждает приехавший на Первый съезд Союза писателей Андрэ Мальро [472] . В 1935 году о героических свершениях советских людей, достойных эпических песен, французскому читателю поведает Анри Барбюс в агиографическом жизнеописании Сталина. На следующий год книга умершего к тому времени Барбюса будет опубликована по-русски с характерной редактурой интересующего нас пассажа:
471
См., напр.: «Мы, значит, приближаемся к тому времени, когда можно будет понятие „народное творчество“ не ограничивать так называемым „фольклором“, „устным творчеством“, а применить его ко всему нашему художественному творчеству» (Гурштейн А. К проблеме народности в литературе // Новый мир. 1940. № 7. С. 232).
472
Мальро А. Беседа с советскими писателями // Литературный Ленинград. 1934. 20 июня. № 28. С. 1. См. также: Мальро А. О советском романе // Литературный Ленинград. 1935. 26 декабря. № 59. С. 3.
О необычайных подвигах, о подлинно сверхчеловеческих усилиях в великом и малом, осуществленных на огромной советской стройке, — можно написать множество эпических поэм (современная советская литература уже превращается в героический эпос о самоотверженном труде людей, нашедших в свободе второе рождение) [473] .
В феврале 1936 года в прениях по докладам на III пленуме Правления Союза советских писателей СССР призывы создать «советский эпос» озвучивал украинский литературовед С. Б. Щупак:
473
Барбюс А. Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир. М., 1936 (цит. по:выделено мной. — К.Б). Французский текст: «Les extraordinaires tours de force, les efforts vraiment surhumaines accomplis en grand et en petit, en gros et en d'etail, dans le colossal chantier sovi'etique, foumissent la mati`ere de toute une s'erie de po`eme 'epique (et, du reste, la lit'erature sovi'etique contemporaine devient le cycle des chansons de gestes de cet ^age du travail h'ero"ique des hommes n'es une seconde fois dans la libert'e» (Barbusse H. Staline. Un monde nouveau vu `a travers un homme. Paris: Flammarion, 1935. P. 265).
<…> Именно советской литературе суждено возродить эпос после многих веков. Гомер написал Илиаду спустя 200 лет после того, как события, описанные им, произошли. Мы можем описывать события, которые произошли недавно. <…> Перед нами стоит задача дать широкий выход советскому эпосу. <…> Эпическое произведение включает только историческое, только героическое и обобщающее черты эпохи. Эпические произведения должны быть целостны в своем содержании. По своей конструкции монументальные художественные здания требуют монументальной композиции. Тут все должно быть монументальным, и фундамент, и все части конструкции, и каждая художественная деталь [474] .
474
Щупак С. За советский эпос // Литературная газета. 1936. 29 февраля. № 13 (576). С. 5. На следующий год Щупак будет арестован и погибнет в заключении: 3 порiга cмepтi…: Письм. Укра"iни — жертви сталiн. репресiй. Ки"iв, 1991. Вип. 1.С. 476–477.
«Несомненным эпосом нашего времени» Щупак называл «Чапаева», «Всадников» Юрия Яновского, и даже коллективную «Историю гражданской войны», и усматривал «зачатки эпоса» у Владимира Маяковского, Николая Тихонова, Ильи Сельвинского, Павла Тычины, Миколы Бажана, Леонида Первомайского. Ряды советских эпиков в публицистическом и литературоведческом исчислении, впрочем, уже варьируют: чаще других называются Максим Горький, Владимир Маяковский, Дмитрий Фурманов, Федор Парфенов, Константин Федин, Федор Гладков, Леонид Леонов и Михаил Шолохов [475] .
475
О литературной истории «советского эпоса» в ретроспективной оценке советских литературоведов см.: Лурье А. Н. Поэтический эпос революции. Л., 1975; Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1975; Пискунов В. М. Советский роман-эпопея. М., 1976; Бармин А. В. Поэтика эпопеи XX века. Уфа, 1983; Переверзин В. Н. Жанр романа-эпопеи (История и типология). Якутск, 1984; Соболенке В. Жанр романа-эпопеи. М., 1986.
Наконец, сама советская действительность, как указывалось в предисловии к вышедшему в 1937 году тому «Творчество народов СССР», является эпохой «эпического времени» [476] . Расхожей метафорой такой действительности и вместе с тем понятием, не теряющим своего специализированного значения, и стало понятие «эпос». Наступление «эпического времени» можно датировать определенно: месяцем после партийного предупреждения о недопустимости очернения былинных богатырей VIII Чрезвычайный съезд Советов СССР 5 декабря 1936 года приветствует вступление в силу Конституции, закрепившей тезис о руководящей роли коммунистической партии и экономические основы социализма — отмену частной собственности, господство социалистической системы хозяйства, социалистической собственности на средства производства и установление государственного народно-хозяйственного плана. Торжество эпической действительности ознаменовывается и все более крепнущим государственным национализмом. В 1936 году партийная пресса осуждает «преклонение перед иностранщиной» (первым звонком к готовящейся вакханалии конца 1940-х годов стали обвинения ученых Пулковской обсерватории, печатавших свои работы за границей, и статьи «Правды» того же года, инициировавшие травлю математика академика Н. Н. Лузина [477] ), а осужденному как «врагу народа» Бухарину вменяются не только антисоветские, но именно антирусские настроения [478] . «Советский патриотизм» последовательно рядится в великорусские одежды [479] .
476
Творчество народов СССР. М., 1937. С.7. См. также: Юстус У. Возвращение в рай: соцреализм и фольклор // Соцреалистический канон / Под ред. X. Гюнтера и Е. Добренко. СПб., 2000.С. 77–79; Lehnert H.-J. Vom Literaten zum Barden. Wandlungen im literarischen Leben der UdSSR Mitte der 30er Jahre // Zeitschrift f"ur Slavistik. 1991. Bd. 36. № 2. S. 187–195; Lehnert H.-J. R"uckkehr zur Folklore in der sowjetischen Literaturwissenschaft nach 1936 — Utopie im neuen Gewand? // Znakolog. 1992. Bd. 4. S. 232–234.
477
Александров Д. А. Почему советские ученые перестали печататься за рубежом: становление самодостаточности и изолированности отечественной науки // Вопросы истории естествознания и техники. СПб., 1996. С. 4–24. О «деле Лузина»: Levin А. Е. Anatomy of a Public Campaign: «Academician Luzin’s Case» in Soviet Political History // Slavic Review. 1990. Vol. 49. № 1. P. 90–108; Кликушин M. B., Красильников C. A. Анатомия одной идеологической кампании 1936 г.: «лузинщина» в Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992; «Дело академика Н. Н. Лузина». СПб., 1999.
478
В 1938 году в журнале «Большевик» публикуется статья Бориса Волина «Великий русский народ», предвосхищающая националистическую патетику и убийственную практику конца сороковых: «Иуда-Бухарин в своей ненависти к социализму клеветнически писал о русском народе как о „нации обломовых“. Гончаровское понятие „обломовщины“ этот гнусный фашистский выродок пытался использовать в своих контрреволюционных целях. Это была подлая клевета на русскую нацию, на мужественный, свободолюбивый русский народ, который в неустанных боях, в напряженнейшем труде выковал свое счастливое настоящее и создает еще более счастливое и прекрасное будущее. <…> Великий русский народ возглавляет борьбу всех народов советской земли за счастье человечества, за коммунизм» (Волин Б. Великий русский народ // Большевик. 1938. № 9. С. 32–38). Самое замечательное в тираде Волина то, что использованное Бухариным сравнение (в речи на XVII съезде партии: «Не так давно наша страна слыла страной Обломовых, страной азиатских рабских темпов труда») восходило к Ленину и широко употреблялось в общественно-политической публицистике 1920–1930-х годов. Ленин неоднократно возвращался к образу из романа Гончарова, чтобы определить им особенности русского национального характера (так, напр., в речи на съезде металлистов 6 марта 1922 года: «Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Достаточно посмотреть <…> как мы работаем <…> чтобы сказать, что старый Обломов остался и его надо долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел». См. также: Ленин В. И. Полное собрание сочинений (Т. 1–55. М., 1958–1970). Т. 43. С. 228; Т. 44. С. 365, 398; Т. 45. С. 3–4, 13). В 1928 году Луначарский в лекции «Воспитание нового человека», ссылаясь на Ленина, говорил о том, что «обломовщина является нашей национальной чертой». Об источниках соответствующих высказываний напоминали и позже (напр.: Жданов В. В. Великий русский реалист // Правда. 1937. 17 июня. № 165. С. 4; Нечкина М. В. Ленин об «обломовщине» // Там же; Обличитель «обломовщины» [Передовая] // Литературная газета. 1937. 10 июня. № 31), пока они не были переадресованы Бухарину (после чего они надолго выпали из работ, посвященных фразеологическим предпочтениям Ленина-публициста). См. также: Дубровский А. М. От «нации Обломовых» к «великому народу»: (из истории партийно-государственной идеологии в СССР в 1930–1950-е годы) // Страницы истории: Межвуз. сб. науч. трудов. Вып. 9. Брянск, 2001.
479
Становление сталинского национал-большевизма подробно освещено в: Brandenberger D. National Bolshevism: Stalinist Mass Culture and the Formation of Modem Russian National Identity, 1931–1936. Cambridge: Harvard University Press, 2002.