Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить

Дженкинс Филипп

Люди того времени видели в монахах и аскетах священное воинство, постоянно участвовавшее в религиозной битве, или духовных атлетов. Именно в эту эпоху знаменитые святые начали жить на столпах, поднимая наверх пищу, которую им приносили верные ученики. Около 420 года Симеон Столпник вошел на колонну, где он провел тридцать невероятных лет. Для обычных христиан – и богатых, и бедных – такое радикальное благочестие доказывало, что люди, подобные Симеону, находятся в особой близости с Богом, и множество христиан обращалось к ним за советом [145] .

145

Claudia Rapp, «Saints and Holy Men», in Casiday and Norris, Cambridge History of Christianity, 548–566; Evagrius, «History of the Church», in Walford, History of the Church, 272–275.

Мощное народное почитание, окружившее подобных людей, свидетельствует о господстве подозрительного отношения к материальному миру, и особенно

к сексуальности: истинная святость состоит в полном отказе от подобных соблазнов. Из этого следовало, что идеальный христианин должен не только жить в безбрачии, но также отказываться, насколько возможно, от любой формы материального комфорта, включая еду, кроме абсолютно необходимой для поддержания жизни в теле. Ему надлежит стать «мертвым телом без могилы», ходячим мертвецом. Харизматическая власть аскетов намного превосходила власть любого секулярного персонажа, так что миряне считали, что им следует изо всех сил подражать инокам. Если мы поразмыслим о таком идеале, мы начнем подозрительно относиться к распространенному сегодняшнему убеждению, что христианство тесно связано с семейными ценностями. В ту эпоху христианство звучало как призыв отказаться от семьи в той мере, в какой человек способен [146] .

146

Выражение «мертвое тело без могилы» из Evagrius, «History of the Church», in Walford, History of the Church, 284–287. Peter Brown, Body and Society (New York: Columbia Univ. Press, 1988); Peter Brown, Society and the Holy in Late Antiquity (Berkeley: Univ. of California Press, 1989); Susanna Elm, Virgins of God (New York: Oxford Univ. Press, 1994); Teresa M. Shaw, The Burden of the Flesh (Minneapolis: Fortress, 1998); Dale B. Martin and Patricia Cox Miller eds., The Cultural Turn in Late Ancient Studies (Durham, NC: Duke Univ. Press, 2005). David G. Hunter, «Sexuality, Marriage and the Family», in Casiday and Norris, Cambridge History of Christianity, 585–600; см. В том же томе Samuel Rubenson «Asceticism And Monasticism», 637–668.

Около 420 года Симеон Столпник вошел на колонну, где он провел тридцать невероятных лет

О том, насколько далеко может зайти такой отказ от мира, свидетельствует жизнь монаха Севира, одного из самых ярких персонажей VI века, ставшего основателем сирийской церкви монофизитов. В 512 году, когда он стал епископом Антиохии, Севир был потрясен той роскошью, в какой жили его предшественники. Первым делом он упразднил епископскую кухню и отказался от поваров, чтобы далее всегда питаться самым дешевым неприятным на вкус хлебом, который можно купить на рынке. Он также разрушил бани – его почитатели сравнивали это с акциями ветхозаветных царей, разрушавших храмы Ваала. Разве для христианской жизни нужна эта суетливая забота о гигиене тела? Чистота тела не ведет к благочестию. Он также ужаснулся, узнав, что его предшественники спали на кроватях, и изменил этот обычай. Вместо этого он «обычно возлежал на земле, отказывался мыться, совершал службы с продолжительным пением псалмов и питался овощами» [147] .

147

О Севире см. Witakowski, Pseudo-Dionysius of Tell-Mahre, 14–15; Pauline Allen and Robert Hayward, Severus of Antioch (New York: Routledge 2004).

Во время общего политического и социального кризиса подобные люди не от мира сего пользовались великим авторитетом и внушали уважение, поскольку они могли вести своих приверженцев к спасению. Тот факт, что Симеон Столпник поддержал Халкидонский собор, имел огромное значение для его победы. Рядовые монахи, не совершавшие столь героических подвигов, также пользовались благоговейным почитанием и любовью за аскетическое самоотречение, и потому они были потенциальной силой в таких городах, как Константинополь. Для политической истории имеет значение тот факт, что монашество куда сильнее развивалось в восточных частях империи, где оно и родилось, чем в западных. До VI века римские папы и западные епископы не сталкивались с необходимостью обуздывать легионы непокорных монахов, что было обычным делом в Сирии и Египте. На Западе также у вождей церкви не возникало искушения использовать иноков в борьбе против светских чиновников или соперников из духовенства [148] .

148

Peter Brown, The World of Late Antiquity (London: Thames and Hudson, 1971).

Монахов действительно слушали, причем не только беднейшее население городов или селений. За столкновение с империей в худшем случае ты расплачиваешься жизнью или имуществом, но намеренное непослушание монахам и аскетам повлечет за собой вечные муки

На Востоке святые мужи и жены радикально изменили политический мир и были потенциально дестабилизирующей силой. Хотя обычно они действовали в рамках закона, их харизматический авторитет давал им возможность противостоять курсу официальной политики, а также организовывать и направлять народное возмущение. Когда они высказывались

о вопросах богословия или церковной жизни, их действительно слушали, причем не только беднейшее население городов или селений. За столкновение с империей в худшем случае ты расплачиваешься жизнью или имуществом, но намеренное непослушание монахам и аскетам повлечет за собой вечные муки. В любом конфликте между духовной и светской властями церковь обладала огромным преимуществом.

Что касается религиозных дел, царственные женщины вмешивались в них с таким пылом и столь активно предпринимали все нужные меры, что богословские споры выглядели не только как соперничество патриархов, но и как соревнование между царевнами

Святые жены

В то время как церковь участвовала в политике, империя, несомненно, смотрела на себя с точки зрения религии. Вожди империи глубоко пропитались христианским мировоззрением и усвоили харизматическое представление о власти. Хотя патриархи начали венчать императоров на царство только с 450-х годов, идея священной империи, укорененной в христианской символике и мысли, родилась гораздо раньше. И когда политики говорили о христианской империи, это не было для них просто риторической словесной игрой [149] .

149

Peter Brown, Power and Persuasion in Late Antiquity (Madison: Univ. of Wisconsin Press, 1992).

Хотя императоры нередко были простыми марионетками, их родственники активно участвовали в политической и религиозной жизни государства, если же говорить о V веке, это в первую очередь относится к женщинам: к императрицам и царевнам, происходившим от знаменитого Феодосия I. Некоторые из них в совершенстве освоили политические игры и научились манипулировать важнейшими силами новой Римской империи – военачальниками, епископами и придворными. Их влияние было настолько сильным, что в какие-то годы империя выглядела как матриархат. И в некоторых случаях влиятельные царевны, потомки Феодосия, которые умело на протяжении многих лет управляли империей, были удивительно юными женщинами или девушками-тинейджерами, побеждавшими своих более зрелых современников благодаря тому авторитету, что давала им царская кровь. Императорское происхождение не только давало им возможность влиять на политику, но также делало их желанными невестами для амбициозных полководцев или придворных, которые мечтали стать императорами. Все дары потомков Феодосия присвоили себе исключительно женщины [150] .

150

Kenneth Holum, Theodosian Empresses (Berkeley: Univ. of California Press, 1982).

Что касается религиозных дел, эти царственные женщины вмешивались в них с таким пылом и столь активно предпринимали все нужные меры, что богословские споры выглядели не только как соперничество патриархов, но и как соревнование между царевнами. Подобные вмешательства начались очень рано в истории династии и продолжались более столетия. Феодосий I вступил в брак с женщиной испанского происхождения Флациллой, которая стойко боролась за никейское богословие против арианства и стала образцом для всех последующих влиятельных женщин при Феодосии и его потомках.

Флацилла родила императора Востока Аркадия и императора Запада Гонория. Аркадий взял в жены Элию Евдоксию, которая, несмотря на греческое имя, была дочерью варварского полководца, франка, служившего империи. Подобно Флацилле, она стояла за никейскую ортодоксию, а одновременно старалась придать священный характер Константинополю, для чего доставляла сюда множество реликвий. Она также участвовала в распределении важнейших постов. В 403 году она в союзе с александрийским епископом Феофилом низвергла Иоанна Златоуста на печально знаменитом «Соборе под дубом».

В истории соборов V века три императрицы, три августы, возвышаются над всеми прочими участниками как главные двигатели, игроки и манипуляторы: Галла Плацидия и Пульхерия, поддерживавшие кафоликов-ортодоксов, а также Элия Евдокия, стоявшая на стороне монофизитов.

(Валентиниан III взял в жены свою кузину Луцинию Евдоксию)

Биографии некоторых из этих женщин просто невероятны. Возьмем для примера Галлу Плацидию (392–450), дочь Феодосия I от второго брака. Похищенная готами в момент падения Рима в 410 году, она оставалась пленницей, пока не завязала отношений с Атаульфом, братом короля варваров. Она вышла за него замуж и родила ему сына, что открывало перспективу для становления новой гото-римской династии. Однако ее муж вскоре умер – обычный поворот событий для военачальника варваров, – и она вернулась в Рим. Здесь она вышла замуж за выдающегося полководца, который использовал происхождение жены, чтобы стать императором Запада. Когда в 425 году он также умер молодым, тридцатидвухлетняя Галла Плацидия оказалась матерью нового царствующего императора Валентиниана, которому тогда было только шесть лет. Это означало, что она управляла Западной империей в течение десятилетия. Сотрудничая с полководцем Аэцием, она продолжала оказывать огромное влияние на политику Запада до своей смерти в 450 году [151] .

151

Stewart Irvin Oost, Galla Placidia Augusta (Chicago: Univ. of Chicago Press, 1968).