Воздушная гавань

Батчер Джим

Этот сбивчивый рассказ самой Бриджет показался похожим на стихотворение, которое жутко застенчивая девочка впервые читает перед целым классом: слишком быстро, проглатывая слова, и не в состоянии остановиться.

Бенедикт качал головой.

— Я… Как, говорите, вы повредили руку?

— Корабль маневрировал, а я пыталась удержать Роуля. Мне и в голову не приходило, что корабли могут двигаться так резко… — Она тоже покачала головой, уже чувствуя, что начинает краснеть. — Так, ерунда, вообще-то.

— Но где сам Роуль?

— Он

пока не желает со мной говорить, — вздохнула Бриджет. — Боюсь, могла пострадать его гордость. Но он еще выйдет ко мне. Рано или поздно…

Слабая улыбка тронула губы Бенедикта.

— А Гвен?

— У нее все хорошо, — уверенно сказала Бриджет. — Она и сама очень-очень хорошая.

Молодой боерожденный вскинул бровь, отвечая на участие, прозвучавшее в ее голосе.

— Да, она хорошая, — тихо ответил Бенедикт. — Высокомерная, упрямая, невнимательная порой, самоуверенная и не понимающая, что может в чем-то ошибаться… но сердце у нее доброе. Под всеми слоями неприятных качеств. И порой — довольно глубоко, если сосчитать все слои.

Бриджет позволила себе тихо рассмеяться и покачала головой.

— Вы вечно ее дразните.

— Кто-то же должен. Иначе у нее нелепо раздуется самомнение, как у всех Ланкастеров.

Улыбаясь, он не сводил с Бриджет взгляда. Затем, двигаясь с великой осторожностью, Бенедикт Сореллин приподнял руку Бриджет и опустил ее на свои горячие пальцы. Сжал обеими ладонями. Сердце Бриджет пустилось вскачь, и она не сразу сообразила, что краснеет, улыбается и пристально смотрит себе под ноги.

Она нежно сомкнула пальцы на ладони Бенедикта и в ответ почувствовала его твердое, осторожное пожатие.

Просто поразительно, подумала Бриджет. У нее не возникло надобности говорить что-то вслух. Очевидно, у Бенедикта тоже. Рука девушки покоилась в его ладони, и это говорило достаточно… нет, более чем достаточно. Бриджет очень устала, а несколько последних дней оказались ужаснейшими в ее жизни, — но сейчас она тихо сидела рядом с Бенедиктом, сжимала его руку и испытывала такое счастье, какого не ощущала, наверное, никогда.

* * *

Гвен молча стояла на обдуваемой ветрами палубе, в опущенных на глаза гогглах, и через перила смотрела туда, где в воздухе парила большая грузовая платформа с «Итаски», груженная потерями первых дней войны.

Там не было достаточно места, чтобы достойно разместить тела всех погибших. Поэтому всех их — и альбионцев, и аврорианцев, не делая различия, — завернули в полотно и уложили поленницей. Сейчас платформа висела в сотне ярдов от «Хищницы», соединенная с нею швартовым тросом.

На палубе «Хищницы» было людно. Командный состав сдавшейся «Итаски» стоял без оружия, но в парадных мундирах, — как, впрочем, и командиры с «Доблестного» и «Победоносного», а также единственный выживший с «Гремящего».

— …Ибо угодно было Богу небесному забрать из мира сего души этих людей… — ровным и спокойным голосом говорил

капитан Гримм, стоявший здесь же со снятой шляпой в руках. — …И посему предаем мы тела их ветрам, пыль к пыли, зола к золе и прах к праху, уповая, что он наступит — тот благословенный час, когда сам Господь небесный сойдет на землю с окриком гневным, и с пением архангелов, и с пением Божьей трубы, и когда все, чего уж нет, возродится вновь. Тогда те из нас, кто доживут, увидят рождение нового мира из сей юдоли слез, и все мы воссоединимся в мире и благодати. Аминь.

— Аминь, — общим гулом вторили ему собравшиеся командиры и аэронавты из экипажа «Хищницы».

— Похоронная команда, — распорядился Криди со своего места по правую руку от Гримма. — Приступайте.

Одно из орудий «Хищницы» заранее было настроено для выполнения скорбной задачи, так что из его ствола вырвалась не обыкновенная световая комета, а маленькое пылающее светило. Быстро увеличиваясь в размерах, оно грациозно поплыло к платформе, и в момент их встречи возникла вспышка, прогремел громовой раскат и внезапно выросла целая грозовая туча, сотканная из чистого пламени и такая яркая, что Гвен пришлось зажмуриться, несмотря даже на затемненные линзы гогглов.

Когда, поморгав, девушка вновь открыла глаза, и платформа, и мертвые тела на ней исчезли: их заменило быстро таявшее облако пепла и гари, уже подхваченных свежим бризом.

Последовало долгое молчание, когда никто не трогался с места. Затем, словно по негласному сигналу, множество мужчин внезапно вернули шляпы на головы, и траурное безмолвие оборвалось. Командиры завязали между собой короткие беседы, причем плененные аврорианцы спокойно общались со своими коллегами из Альбиона, различаясь разве только мундирами, да еще отсутствием всякого оружия: ни на ком из них не было сабель или боевых перчаток.

Затем недавние противники начали подниматься на борт катеров и возвращаться на свои корабли — на крейсера «Доблестный» и «Победоносный», которые тянули за собой исковерканную, выпотрошенную оболочку «Итаски». Затем все три корабля неспешно двинулись назад к Копью Альбион.

Гвен подождала несколько минут после того, как корабль двинулся в путь, а потом проследила за возвращением Гримма в капитанскую каюту. Она последовала за ним и вскоре постучала в дверь.

— Входите, — сказал он.

Стянув с головы гогглы, девушка вошла и обнаружила капитана за небольшим столом, в окружении свежей стопки чистых страниц, ручки и чернильницы. Когда Гвен вошла, он сразу отложил письменные принадлежности, чтобы вежливо подняться с кресла.

— Добрый день, капитан.

— Мисс Ланкастер, — проговорил Гримм, — чем могу служить?

Гвен обнаружила, что мнет в сжатых кулаках полы своей куртки, и заставила себя это прекратить.

— Я… Мне нужно с кем-то поговорить. Только вокруг нет никого подходящего. Будь я сейчас дома — выбрала бы Эстербрука, но…