Врата Лилит
Шрифт:
Ганин поспешно отвернулся и направился к выходу из комнаты - он решил пойти прогуляться. 'Туманное утро - самое подходящее время для конной прогулки, - подумал он.
– Оно так бодрит и освежает!'. Ганин обулся и положил уже ладонь на дверную ручку, как вдруг, как бы невзначай, его взгляд остановился на портрете. Однако он, на удивление, не произвел на него какого-то особенного впечатления, как это всегда было раньше. У Ганина не возникло желания приблизиться к нему, поцеловать его, поговорить с ним. Краски на портрете как-то поблекли, изображенная на нем девушка стала какой-то серой, малопривлекательной, неживой... Самый обыкновенный портрет, не больше и не меньше! 'Ну и хорошо! В самом деле, зачем мне портрет, если у меня теперь - Снежа?' - Ганин беззвучно рассмеялся и бодро зашагал по коридору, насвистывая веселую мелодию. Спустившись в холл, он у самых дверей столкнулся со слугой. Это был немного мелковатый
– Не хотите ли освежиться на воздухе, милорд? Предлагаю конную прогулку! Здешние хозяева обожали после ночного кутежа галопом по туману - и-э-э-э-э-х!
– прокатиться с ветерком!
– и зеленоглазый парень заговорщицки подмигнул.
– Ну, какой я милорд...
– смущенно проговорил Ганин, разводя руками.
– Я...
– Милорд не милорд, господин, но обращаться иначе я к вам не могу - в морду бить будут-с!
– защебетал, заюлил зеленоглазый, а потом панибратски взял Ганина 'под ручку' и куда-то потащил за собой.
– Да-да, милорд, такова доля всех нас, несчастных бедных слуг: чуть что - и в морду, чуть что - и в морду... Эх, сменить бы работу, милорд, стать бы, так сказать, хозяином самому себе, работать на самого себя! И непременно-ссс! И всенепременно-ссс нанять себе слуг и тоже их - в морду, в морду, в морду... А-ха-ха-ха-ха!!! Ой, простите, милорд, виноват, смеяться при господах не положено.
Ганин подозрительно посмотрел на слугу и подумал, что раньше он что-то его не замечал...
– А ничего странного, милорд, вы ж только вчера к нам заселились, ночью приехали с дамочкой вашей, - как будто бы прочитав его мысли, защебетал странный малый.
– Хозяин нам строго-настрого велел обращаться с собой, ну и с вами тоже, только так - и никак иначе! Он, знаете, большой эстет у нас, любит древности всякие, и хорошо за все это доплачивает...
– понизив голос, добавил он и ещё раз хитро подмигнул Ганину.
– Ну-ссс, гулять так гулять-с!
В конюшне Ганин переоделся в костюм для верховой езды - плотные брюки, сапоги со шпорами, легкая куртка -, а между тем зеленоглазый уже выводил из стойл двух здоровых черных жеребцов. Ганин на диво легко запрыгнул на лошадь и чувствовал себя на ней, как ни странно, вполне уверенно - как будто бы всю жизнь только и делал, что катался верхом. А через несколько минут оба всадника уже мчались крупной рысью по бледно-зеленым в густом тумане заливным лугам и тенистым перелескам, тянувшимся бесконечной вереницей вдоль реки. Ганина при этом всё это время не оставляло ощущение, что зеленоглазый, хитрый как черт, слуга за ним постоянно следит, а его постоянные словоизвержения никак не давали Ганину сосредоточится на своих мыслях. Его собеседник оказался прирожденным философом и словоблудом - слушать его было хоть и интересно и даже смешно, но в голове от его слов совершенно ничего не оставалось, каша какая-то...
– ...Так вот, милейший мой милорд, служил я как-то у одного помещика, не могу уже сказать, где и когда, но где-то и когда-то сказать могу точно. Был он известный хулиган, богохульник, сквернослов... Жуть! Слова доброго сказать не мог, так сказать, без мата. Я уж ему и так, и сяк... Говорю, да побойтесь хоть Бога, милейший! А он - раз меня арапником, два... Ну я и махнул на него - пущай себе ругается, скотина эдакая! А он мало того, что ругается - и за бабами бегать горазд, так что проходу ни одной смазливой девке не давал! Ну и надоел он мне, в конце концов, пуще овсянки по утрам! Думал, придушу, скотину... Но мой коллега, благороднейшей души человек, прирожденный философ, мяу!
– ой, простите, вырвалось... Так вот, он мне тогда золотые слова сказал: 'Не прав ты, Тимофей, не прав...'. Кстати, меня 'Тимофеем' кличут, а в школе так 'Котофеем' дразнили. Так прямо и говорили: 'Эй, ты, Тимофей-Котофей, поди-ка сюда!', хи-хи... Так о чем это я? Ах, да... Так вот, и говорит он мне: 'Тимофей, ты к этому философски относись, душа моя, философски! Скотина-то он, конечно, скотина та ещё, но подумай сам - вот придушишь ты его, а дальше что? На другого спину гнуть будешь, а кто знает - может, он ещё хуже будет, а? Ну а если и лучше будет, тогда будешь думать, а зачем ему и служить? Самому захочется быть хозяином, пренебрегать начнешь службе-то. А будешь хозяином сам, так тоже плохо - смысл жизни тут же пропадет, мать моя женщина', мяу!
– ой, простите - 'в голову мысли
От пустопорожней болтовни котообразного Тимофея у Ганина затрещала голова и он хотел было уже, наплевав на всякую вежливость, сказать ему 'Заткнись!', но тут его внимание привлекло одно странное обстоятельство - впереди он увидел стремительно приближающийся дом с колоннами...
– Ого, Тимофей!
– воскликнул Ганин.
– А разве мы не вперед ехали? Бьюсь об заклад, ехали мы вперед, вдоль реки, но почему вернулись обратно? Я ведь никуда не сворачивал, черт возьми!
– Да вы, Алексей Юрьевич, не серчайте так, чертей не кличьте - плохая это примета, их звать!
– опять заюлил и забалагурил Тимофей.
– Тем более, что и звать-то их не надо - черти, как говорится, всегда при нас, как вши, а-ха-ха-ха! А в поместье мы возвращаемся... Дак заболтал я вас, Алексей Юрьевич, так вы и не заметили, как мы обратно-то свернули!
– Да не сворачивали мы!
– в сердцах воскликнул Ганин.
– Я точно помню! Я-то хотел прогуляться во-о-о-о-о-о-о-он до того леса, посмотреть, что за туманом... Зачем мне опять в дом-то? А ну, дай-ка я один, быстренько...
И, не дожидаясь реакции Тимофея, дал шпор коню и галопом поскакал в противоположную сторону, там, где стояла сплошной стеной пелена тумана. Почему-то Ганину во что бы то ни стало захотелось её пересечь и оказаться где-нибудь в другом месте. В самом деле, ведь где-то рядом здесь должно быть село Глубокое, а там, по слухам, есть дивная церквушка святителя Николая архитектуры XVIII века, работы самого Растрелли! Вот бы её посмотреть! Ганин припомнил карту местности. Глубокое должно быть как раз к северу от поместья, всего в километрах 10. Для лошади - это пустяковое расстояние, если держаться поближе к реке...
Ганин ещё раз пришпорил коня и понесся так, что ветер засвистел в ушах. Благо, впереди был луг, деревья встречались редко, а потому ничего не мешало ему как следует разогнаться. На душе стало на диво легко и хорошо, особенно от того, что ему удалось так ловко избавиться от этого назойливого Тимофея-Котофея с его идиотскими рассуждениями о господах и слугах. Пьянящее ощущение свободы резко ударило в мозг, и Ганин радостно засмеялся.
Однако через какое-то время иголочка тревоги неприятно кольнула его сердце. Хотя жеребец Ганина скакал галопом, но - удивительное дело - сплошная пелена тумана впереди никак не хотела приближаться, а луг, казалось, был и вовсе бесконечен. Пора бы уж показаться и лесу, в конце-то концов! Уж что-что, а карту окрестностей поместья Ганин знал досконально. Но - лошадь уже вся в мыле, а странный луг и не думал кончаться.
Ганин соскочил с коня, а сам пошел пешком, потом побежал, но, сколько он ни старался, всё равно никак не мог добраться до полосы тумана! Да и солнце что-то не спешило показываться, облака не расходились, хотя прошло уже, наверное, часа полтора-два. Создавалось впечатление, что такая погода здесь решила застыть навсегда...
Вдруг где-то позади себя Ганин услышал гулкий стук копыт. Он резко оглянулся и увидел - Снежану! В кавалерийской каске, белоснежной курточке, облегающих бедра и икры лосинах и черных, начищенных до блеска сапогах с высоким голенищем она была прекрасна, как юная амазонка! Ганин остановился и невольно залюбовался тем, как она гармонично двигает своим телом, приподнимаясь и опускаясь на стременах, как уверенно держит в руках уздечку. Создавалось впечатление, что они с конем вообще составляли одно неразрывное целое. Рядом с нею бежал огромный пес неизвестной Ганину породы, размером с шотландскую овчарку. Лохматая шерсть его была иссиня-черной как у вороны, морда - свирепой, как у дикого волка, а глаза - красными. Пес ни на шаг не отставал от всадницы, постоянно при этом поглядывая то на хозяйку, то на него.
Ганин попытался было улыбнуться, но робкая улыбка тут же сползла с его лица - конь несся во весь опор прямо на него, да и собака - тоже. Поджилки у него затряслись, в сердце похолодело и скоро у Ганина осталось в голове одно-единственное желание - немедленно рвануть куда-нибудь в сторону, ибо животный ужас охватил все его существо. Ещё бы - одни только клыки и злющие глаза собаки чего стоят! Ганин с трудом подавил в себе это желание. Ему было стыдно убегать при женщине, да от такой собаки все равно далеко не уйдешь. Но глаза он все-таки прикрыл...