Враждебная тайга
Шрифт:
Все, как один, седые, скрюченные, с перекошенными лицами, с открытыми глазами, наполненными ужасом. Без сомнения, тургауды бежали, панически спасаясь от чего-то или кого-то, но оно безжалостно настигло их и убило. Не обнаружили только Коргэя, однако, в печальной участи его никто не сомневался.
Уже к вечеру нашил и сотника тургаудов, он был еще жив, но уже в предагональном состоянии. Коргэй, которому едва исполнилось тридцать, выглядел дряхлым стариком, поседевшие его глаза заволоклись предсмертной пеленой, а запекшиеся губы бессвязно повторяли:
– Скорее назад… Прочь отсюда… Белый шаман погубит всех, прочь от этих проклятых мест…
На высоте этих прерывистых фраз он издал громкий вздох и затих навсегда. Монголы, уже не отдавая себе отчета в своих действиях, побежали прочь от этого леса, а солнце клонилось к горизонту – короткий октябрьский день близился к концу. Это подстегивало беглецов, но тайга, темневшая поминутно, была слишком большой…
Осень 1227 года, монгольские степи.
Чингисхан чувствовал, что эта осень будет последней, хотя ему так хотелось еще раз увидеть, как расцветает весенняя степь. Владыка всей Азии ощущал, как силы покидают его старое тело день за днем, зрение и слух притупились давно, а в последние месяцы он практически не вставал со своего ложа и не выходи из шатра.
Лучшие мудрецы и врачеватели хлопотали над ним, но тщетно, хан дряхлел прямо на глазах. Отчаявшийся Тэмучжин прогнал всех шарлатанов, оставив при себе только китайского лекаря, мудреца и философа Юлю-Чу-Цая. Пронырливый китаец поставил хану диагноз, от которого человечество до сих пор не нашло лекарства – старость.
Чингисхан никак не мог и не хотел смириться с этим вердиктом. Великий хан давно забыл, что бывает нормальный сон, его мучили кошмары, поэтому он долгие ночи напролет лежал с открытыми глазами.
У его ног лежали некогда могучие государства и народы, малейшую прихоть были готовы исполнить приближенные, слуги и рабы. По одному движению руки двухсоттысячная бесстрашная армия тут же отправилась бы, чтобы завоевать новые земли – но все это давно не волновало Чингисхана. Он умирал, и никто не мог остановить этот процесс.
Тэмучжину опять снился дурной сон, наполненный цветным кошмарным хаосом. Хан открыл глаза и тут же вздрогнул – в темноте шатра кто-то был. Хан знал, что его верные тургауды никогда никого не пропустят внутрь. Но всё же тут явно кто-то был, он ощущал это физически.
Превозмогая немощь, Чингисхан приподнялся и, так ничего не разглядев, потянулся к кинжалу, ибо свой меч он уже не мог поднимать. Холодная сталь немного успокоила его, но ощущение чужого присутствия только усилилось. Хан мог позвать на помощь, и сотня тургаудов тут же бы ворвалась. Однако если здесь никого не окажется, его сочтут сумасшедшим, а великая гордость не допускала этого.
– Не бойся, хан, - прошелестел чей-то голос, как дуновение легкого ветра.
Тэмучжина опахнуло могильным холодом, тело затрясло мелкой дрожью, но отвага еще жила в иссушенном старческом теле.
– Кто здесь? – прошептал он губами, судорожно сжимая рукоять кинжала.
– Я был верховным жрецом моего нарда, пока ты не казнил меня, - прошептал мертвый голос.
– Я – Чингисхан! – в гордом испуге заявил монгол, – Я казнил сотни и тысячи людей, извёл десятки племён и народов, мне твои слова ни о чем не говорят!
– А ты вспомни, как ровно четырнадцать лет назад, день в день, ты велел казнить старого шамана, который не открыл тебе тайну бессмертия…
– Так это ты! – выкрикнул хан, сердце билось где-то в голове, кинжал выпал из рук, по телу потекли капли противного липкого пота.
– Да, я,– прошипел голос. – Ты лишил меня головы, обрек на вечные скитания, за то, что я посмел тебе перечить, а ведь ты мог быть бессмертным!
Чингисхан со стоном упал на подушки, но мужество взяло верх, и он шепотом спросил:
– Я умру?
– Да, завтра утром, как я тебе и предсказывал ровно четырнадцать осеней назад.
– Так значит, бессмертие все-таки есть, - выдохнул хан.
– Есть, - ухмыльнулся голос.
Тэмучжину на миг показалась белая тень, а потом видение исчезло, осталась только ночь, немая и черная.
И все-таки Чингисхан остался верен своему главному принципу: бороться до конца. Уже ослабевший окончательно следующим утром он призвал к себе детей и сановников, дал им последние наставления, разделил между потомками свою огромную империю и велел всем удалиться.
Ближе к обеду великий хан вновь приказал собрать свою семью и ближний круг. Он велел своим сыновьям схоронить себя в тайном месте[5], чтобы, когда отыщется эликсир вечной жизни, его тело можно было оживить, или хотя бы попытаться сделать это. Он уходил из жизни со слабой, но все же надеждой когда-нибудь возвратиться в этот мир, где так многого достиг.
На закате Чингисхана облачили в самые лучшие доспехи и дорогой китайский шелк, уложили на носилки, вынесли из шатра. Рядом с носилками стоял его верный конь, сыновья держали меч прославленного завоевателя, а верные полководцы и тургауды просто молча взирали на своего повелителя, многие из них плакали. Хан мазнул рукой и его носилки подняли вверх.
Никто не должен видеть его агонии и последнего вздоха. Но в последнюю секунду своего земного бытия, великому завоевателю показалось, что над ним склонилось лицо старого шамана. Проклятый колдун усмехался своей ледяной ухмылкой, провожая главного виновника своей гибели в мир иной. Несколько секунд старик усмехался, что-то бормоча, а потом исчез…
Тэмучжин последний раз глянул на розовый диск заходящего солнца, на степь, без конца уходившую в голубую даль, окинул мутнеющим взором вечное небо со спешащими куда-то облаками и затих навсегда… Так закончился земной путь великого хана, славного воина, беспощадного завоевателя и грозного правителя. Теперь он стал частью истории…