Времена Амирана. Книга 6: Путь зерна
Шрифт:
Но, наверное, рано или поздно, а притерлись бы, поладили бы. И эти поневоле, живя тут, поумнели бы, и Бальбек рано или поздно научился бы запоминать их имена и различать лица. Все бы наладилось, будь на то воля Великого Неба. Но Великое Небо, разгневавшись – и справедливо! – за то, что сотворили с избранным Им народом, разразилось гневом. И гнев этот пролился, как это часто бывает, на всех. На правых и виноватых. Потому что эти твари – эти громадные крылатые ящерицы, которых представитель Бенедикта называет драконами, они, сволочи, жрут всех и все, не делая никаких различий.
***
Если человек, которому дали разлинованный лист, пишет на нем поперек, то он, наверное, заслуживает уважения, как всякая упорная в своих убеждениях личность. Уважения, может
Алеф Йот, например, всегда писал по разлинованному, так и легче и чище как-то, даже орфографических ошибок почему-то меньше. Алеф не был романтиком, он не искал бурь. Тех, что находили его сами, ему хватало за глаза. Он не любил спорить. Если он видел, что человек вопреки здравому смыслу прет не туда, он не вставал преградой у него на пути. Он знал, что это бесполезное и неблагодарное занятие. Он предоставлял такому полную свободу и законную возможность свалиться в яму. Порой даже, чтобы ускорить процесс, помогал в этом.
И никогда не стремился иметь больше, чем имеет, искренне полагая, что каждый имеет именно то, чего заслуживает. Того же, чего заслуживал он, ему всегда хватало. Иногда даже с избытком.
Вот и сейчас, став почти официальным женихом царской дочери, и попав в самый ближний круг монарха великой державы, он не рвался к каким бы то ни было должностям. Должность полномочного представителя царя в новой, только-только формируемой провинции свалилась на него нежданно-негаданно. И даже Принципия была удивлена. Об этом с ней отец не говорил. Ну, что делать? Пришлось ехать.
Военная часть всей этой операции прошла, слава Единому, без его непосредственного участия. Там было кому командовать. Но вот дальше…
И если с будущим губернатором, с этим бородатым Бальбеком Гасаном ас-Сахруни вышло все более-менее просто и быстро – тот вполне удовлетворился тем, что никого из его родичей и односельчан не тронут и оставят жить, где живут, то с эрогенцами было все гораздо сложнее.
Они слишком долго сидели все вместе во временном лагере, где их кормили и предоставляли возможность общаться, не загружая в то же время работой. Вот они, от скуки, видимо, и успели выработать некую концепцию, некие условия, на которых и собирались строить свое дальнейшее существование вдали от старой своей родины.
Ну, впрочем, можно было догадаться, да тот же Бенедикт и говорил же ему, что они наверняка захотят там, у себя копировать тот образ жизни и те институты, что остались в Эрогении. И пусть себе, – сказал мудрый государь, – все равно жизнь со временем все исправит и расставит по местам. То, что в тех горах, куда мы их поселим, годится, останется. Прочее – отомрет само собой.
Власть в любой провинции государства Амиран была устроена очень просто. Возглавлял провинцию губернатор, назначаемый лично царем. Царь же его и убирал, ежели чего. Законодательной властью губернатор не обладал, поскольку закон в Амиране был один. Один на всех, без скидок на национальные обычаи. Значит, задачей губернатора было поддержание порядка и исполнение законов. Вроде бы. На самом деле поддержанием порядка занималась полиция во главе с оберполицмейстером, подчинявшимся непосредственно министру внутренних дел, ответственному, в свою очередь, перед государем. С губернатором оберполицмейстер был, конечно, знаком, они могли даже дружить домами, но к делу это не относилось. За преступность с губернатора не спрашивали, не его это дело.
В любой провинции были какие-то воинские части – как постоянной готовности, так и резервные. В мирное время за их состояние отвечал назначаемый военным министром военный комендант. В его же руках было подразделение военной полиции и всевозможные хозяйственные структуры, с помощью которых комендант поддерживал дисциплину, снабжал воинов всем необходимым, ремонтировал и строил – на деньги, присылаемые ему регулярно из Миранды, из толстого царского кошелька. С губернатором военный комендант поддерживал хорошие отношения, ходил на балы и приемы, обеспечивал, если надо, почетный караул, да и все, пожалуй. Ни тот, ни другой друг от друга не зависели и друг в друге не нуждались. Нет, ну, конечно, конечно… Ну, мог, положим, военный комендант – чисто по дружбе, – выделить десяток другой солдат из своей строительной роты, чтобы помочь губернатору побыстрее закончить строительство домишки для младшей дочурки. А губернатор мог помочь, допустим, с отводом земельного участка под строительство чего-нибудь нужного в домашнем хозяйстве того же коменданта или того же оберполицмейстера. Но это все – так, мелочи. Чисто личные отношения.
Да, что еще? Ну, конечно, налоги! Никакого отношения к этой деликатной сфере губернатор опять же не имел. И даже не интересовался, чтобы ни у кого никаких мыслей не возникало – ни-ни!..
Налогами в любой провинции ведал оберфискал со своей немаленькой службой. Оберфискал подчинялся министерству налогов и сборов, от него получал инструкции, приказы и распоряжения, туда слал отчеты и собранные деньги.
Деньги он отправлял через филиал казначейства, директор которого починялся лично министру финансов. Филиал казначейства выплачивал, в свою очередь, жалованье всем-всем-всем, включая и самого господина губернатора. Подразумевалось, что больше губернатору денег взять негде, ну, разве что, у жены в тумбочке. Иметь какой-то посторонний приработок или участвовать в коммерции губернатору, как и всем его заместителям, и прочим сотрудникам, было строжайше запрещено. За этим следил губернский прокурор – чиновник, не подотчетный губернатору, а только генеральному прокурору.
Что еще осталось такого важного, к чему мог бы приложить руку губернатор? Ага, благоустройство городов и весей. Но у каждого города был градоначальник, назначаемый Отделом Городских Образований при Собственной Его Величества канцелярии, правда, с подачи губернатора. Губернатор же следил за этими градоначальствующими – ему там, на месте, виднее, – и мог, если что, потребовать убрать нерадивого. Но это – и все. Приказывать ему напрямую губернатор не мог. Мог только советовать и намекать. Что же до сельской местности, то там губернатору вообще делать было нечего, разве что выехать на пикник.
Сельская местность начиналась за городской чертой – условной границей, разделяющей убитую, утоптанную и покрытую камнем землю городов от живой, дышащей и родящей. В Амиране было три формы владения землей. Больше всего земли принадлежало государству, то есть, собственно, царю. Часть этой земли не использовалась никак – всякие овраги, болота, пустыни, горные хребты и прочие неудобья. Там мог гулять всякий, стараясь, конечно, особо не портить природу. Прочая же царская земля вся была в аренде. Либо у крестьянской общины, либо у фермера-единоличника. Деньги за аренду, как и налог с продажи урожая и прочих благ, даруемых арендованной землей, взимало все то же министерство налогов и сборов в лице оберфискала и его ненавистных подручных. Не принадлежала царю, а значит, и не арендовалась, а была в собственности, земля городов – в отведенных границах, и земля помещичьих хозяйств. Помещики – наследие прошлого, когда цари расплачивались за службу не деньгами, как это стало принято последние несколько сот лет, а земелькой с живущими там крестьянами. Ну, крестьяне-то давно перестали быть собственностью барина, и могли идти, куда хотят и чем хотят заниматься. Но, большей частью, они работали на своего помещика, а он делился с ними вырученными за плоды их труда деньгами.
И так – куда ни глянь и за что ни возьмись, а все уже занято, и оставалось губернатору быть кем-то вроде натуралиста, с любопытством наблюдающего, но ни во что не вмешивающегося. Нет, впрочем, были провинциальные дороги, а к ним – мосты и переправы, за которыми следить должен был губернатор. Следить и ухаживать, то есть поддерживать в должном состоянии. Чем, конечно, занимался не он сам, а рабочие и служащие губернского дорожного управления.
Стать губернатором было мечтой любого чиновника предпенсионного возраста. Это была, по сути, синекура, позволявшая закончить свои дни в довольстве и почете, гарантированно устроив судьбу своих отпрысков.