Время истинной ночи

Фридман Селия С.

Принц повернулся и вышел — не попрощавшись точно так же, как не поздоровался при своем появлении. И лишь когда он удалился на достаточное расстояние, Кэррил прошептал:

— В странные игры ты тут играешь, Калеста.

Черное лицо пошло искрами, ноздри, из которых валил дым, затрепетали. Возможно, это было улыбкой.

— Ничего странного, — заверил он. — Просто игры сложные. Так что не путайся у меня под ногами, договорились? Потому что, как ты сам подчеркнул, открытый конфликт дорого обойдется нам обоим. — И сладчайшим голосом добавил: — Вот так-то, брат!

27

Дэмьен понял, что ему страшно хочется двух вещей. Во-первых, выбраться на волю. А во-вторых, помыться.

В утреннем свете

слишком ясно было видно, в каком плачевном состоянии они пребывают. Хессет-то еще полбеды: вчерашний день она начала, переодевшись во все чистое. И, обладая собственным постоянным запахом, шерсть ракхов никогда не пахнет так мерзко, как немытое человеческое тело. Зато от самого Дэмьена просто-напросто воняло. И без того было трудно поддерживать чистоту, когда вся его одежда пропала у входа в ущелье (а произошло это, казалось, уже целую вечность назад), но когда единственный доступный водоем начал кишмя кишеть отвратительными чудовищами, а малолетние тюремщики решили, что одной чашки питьевой воды более чем достаточно на всех троих пленников… вот тогда ему захотелось помыться. Отчаянно захотелось. И он сильно подозревал, что его сокамерники ждут от него того же.

Все они были, разумеется, с ног до головы в грязи. И одному только Богу ведомо, из чего, собственно говоря, состояла эта грязь. До сих пор Дэмьен обходился с естественными надобностями, пуская струю в «дальнем конце пещеры, но он понимал, что, если заточение продолжится, ему волей-неволей придется внести в здешний смрад и более солидную лепту. А что уж тогда говорить о девочке? У него создалось впечатление, что она провела здесь уже довольно долгое время. Интересно, выводят ли ее время от времени на оправку и, соответственно, на прогулку, или она уже привыкла испражняться где-нибудь в темном углу? Здешняя вонь была настолько отвратительна, что обоняние Дэмьена отказывалось разложить ее на составные части и возвести к источникам. Хотя Хессет, должно быть, приходилось еще хуже. Слава Богу, его собственное обоняние не отличается такой остротой.

Девочка. Кто она? Что?.. Проснувшись в сером свете зари — и поневоле удивившись тому, что ему удалось хоть как-то поспать в таких отвратительных условиях, — он обнаружил Святой Огонь рядом с собой на земле, причем сосуд был воткнут прямо в грязь. Где-то ночью девочка вернулась в свою нишу и свернулась в клубок, как животное, зарыв голову в колени. Чуть помедлив, Дэмьен поднял сосуд со Святым Огнем и вернул его в чехол. Что же она с ним делала? И почему так странно откликнулась? И, если уж на то пошло, как она с самого начала сообразила, что Дэмьен — священник? Без меча, без каких-либо атрибутов его сана, по внешнему виду в нем едва ли можно было признать духовное лицо.

« Болотный священник, — мрачно подумал он, стирая слой грязи с подбородка. — Служитель бога грязи «.

Осторожно, предельно осторожно, он вошел в Познание. Он ведь не знал, насколько она чувствительна, не знал даже, какой формы чувствительностью она обладает, — и все же, на всякий случай, постарался не разбудить ее. Потоки Фэа были здесь несколько размытыми, но они, по крайней мере, отреагировали на Творение. Он ощущал рядом с собой дыхание Хессет, а между тем уже начали формироваться образы — призрачные и почти столь же загадочные, как сама девочка. Интересно, воспринимает ли ракханка его Познание во всей полноте или всего лишь реагирует на струи сил? Ему до сих пор не приходило в голову спросить об этом.

Образы заклубились в рассветном тумане, перетекая один в другой подобно порождениям Фэа. Контрастные образы, восходящие, казалось, к разным мирам, а может, и к разным реальностям. Проникнутые теплом домашние сцены. Сад с хрустальными листьями, поблескивающими в лунных лучах. Плащ, залитый кровью. Тьма пещеры. Девочка, стремительно бегущая куда-то. Лицо священника, искаженное ненавистью, острие ритуального меча… Когда сформировался этот образ, Дэмьен почувствовал, что девочка

чуть было не проснулась; ему пришлось затуманить Познание до тех пор, пока она вновь не погрузилась в сон. И вслед за этим — религиозные образы, утопающие в крови. Материнская улыбка. Оскал хищника. Женщина, столь изуродованная возрастом и, по-видимому, мучениями, что сочленения ее конечностей разбухли, как при водянке, а из глаз потекли кровь и гной. Какие-то уродства. Аномалии. Незаживающие раны. И бег, постоянный бег — этот образ сопутствовал всем остальным, обрамляя и объединяя их, образуя нитевидную паутину единой реальности.

Ужас. Вот чем порождены все эти образы, подумал он, устраняя Познание. У него не было ни малейшей возможности понять, какая часть образов имеет реальную основу, а какая порождена питающимся собственными соками ужасом. В местах, подобных здешнему, воображение может творить чудовищные вещи, особенно если речь идет о столь юном создании. Особенно если девочка обладает столь повышенной ранимостью и уязвимостью.

Ему захотелось забраться к ней в ее темный угол. Ему страстно захотелось утешить ее. Весь его опыт, да и сама его природа просто отказывались становиться свидетелями такого страдания — и не пытаться умерить его. Но лицо священника, которое он увидел в процессе Познания, впечаталось ему в мозг, оно дышало физически ощутимой ненавистью. Реальное или нет, для нее оно было реальным, и только это имело значение. Возможно, глядя на него самого, она видела перед собой именно это лицо. Возможно, именно этого она ждала от встречи со священниками.

Дэмьен безмолвно помолился за нее. И тихо грустил из-за того, что не может исцелить ее душу, хотя для него не составило бы труда Исцелить ее плоть. Разве в этой особенности священнического призвания не заключается горькая ирония?

Пища. Неумело приготовленные объедки им принесли в небольших свертках. Дэмьен боязливо понюхал, потом надкусил. Хессет, всмотревшись в свою порцию, решила от нее отказаться: возможно, гниловатый запах, исходящий от неважно выглядевших кусков, предупредил ракханку о том, что ее желудок переварить эту мерзость не способен. Сам Дэмьен слишком часто подвергался пищевому отравлению, чтобы сейчас страшиться нового приступа, и все же он съел совсем немного. Ровно столько, сколько необходимо для минимального поддержания сил. В местах вроде этого голодная слабость может оказаться куда опасней пищевого отравления.

Девочка по-прежнему не осмеливалась приблизиться к ним. Она дождалась, пока Дэмьен и Хессет отойдут в дальний конец пещеры, и лишь затем выбралась за своей долей. Но и тогда чувствовалось, как настороженно она держится, готовая отпрянуть в свою нишу при первом же жесте любого из ее сокамерников. Но Дэмьен и Хессет сидели не шевелясь. И к удивлению священника, девочка не вернулась сразу же к себе в нишу, а присела прямо там, куда бросили пищу, и судорожно проглотила ее. При этом она все время поглядывала на священника с ракханкой и отвлеклась от них лишь на мгновение, чтобы найти глазами чашку. Она жадно выпила воду, забулькавшую у нее в горле. Прошлой ночью ей ничего не досталось, вспомнил Дэмьен, а это означало, что сейчас ее мучает обезвоживание. Ах ты Господи. Они с Хессет, если уж придется, вполне могут обойтись денек-другой и без воды.

Но — и опять-таки к его удивлению — девочка не допила чашку до конца. Отхлебнув свою долю, она осторожно отставила чашку. Было ясно, что ее по-прежнему мучает жажда и что этот поступок дается ей с превеликим трудом. Напоследок она заглянула в чашку, словно желая убедиться в том, что оставила там достаточно влаги, а потом поставила ее наземь и подтолкнула по направлению к Дэмьену с Хессет. И медленно вернулась к себе в нишу, продолжая во все глаза смотреть на Дэмьена.

Через какое-то время он взял чашку, передал ее Хессет, потом допил сам. Девочка оставила им совсем немного, но не следовало забывать и о том, каких усилий ей стоило оставить хоть что-нибудь.