Время Лиха
Шрифт:
93
но у нас их тоже много развелось. Если везёшь мясо, значит, всем с тебя надо урвать. Только выедем на трассу, сразу увидишь пираний".
– Здорово живёшь!
– возмутился дед.
– Стоят, чтоб аварий не было, и обирают бедных хрестьянов!..
– Это ещё ерунда, Игнатьич. Настоящие приключения начались в самом городе. Там этой рыбкой просто кишит. На какой базар ни сунемся - нигде нет места. Вернее, места есть, но перекупщики их арендовали и деревенских не пускают. Пожалуйста, продавай им мясо оптом - и свободен. Только знаешь, какая у них цена?.. В два с половиной раза ниже, чем они сами продают. Все базары, сволочи, оккупировали. Прости, Даша.
– Но вы ж нашли место? Не сдавали им?
– спросила жена.
– Из-за этого
– Понятно... Куда, говорят, ни кинь, всюду клин. Я тебе советовал: не расти свиней на продажу... Вот в связи с этим у меня к тебе главный вопрос: как там с перекрытием железной дороги?
– старика, похоже, сильно не озаботили чужие проблемы, и Иван сразу заметил, что сосед выслушивал его с каким-то нетерпением.
– Перекрытием?
– удивились они с Дарьей резкому переходу.
– Ты в Морск ездил-то?
– В Морск, конечно.
– Ну, вот вчерась работники заводов перекрыли, значит, железную дорогу. Я и пришёл узнать от свидетеля событий. Газеты-то снова врать научились...
– Впервые слышу. Мы железную дорогу нигде не переезжали. Она в стороне.
94
– Вот раз тебе и ку-ку! Тако событие, бунт целый, а вы и не глянули! Ну, даёте!..
В словах старика был упрёк, и тут только Иван догадался: сосед был выпившим, и значит, разговор неминуемо примет политический характер.
– Говорю ж: впервые слышу. В городе никаких митингов.
– Ну, тогда читай. Очевидец, ё-моё!
Степан Игнатьевич поставил кружку на край печки и сунул Ивану областную газету, на первой странице которой была помещена большая фотография: люди с плакатами "Зарплату - на руки, режим - в отставку и под суд!" пробивали милицейскую цепь; на рельсах лежало какое-то большое чучело.
– Свет плохой. Может, расскажешь?
– Я-то расскажу. А вот ты мне объяснишь, что деется. Я до хрена прожил - Дашка, извиняй, - а такого в газетах не видел. Значит, рабочие военного завода и другие перекрыли железные путя в знак протеста, что много месяцев не выдают получку. Чем не гражданская война, а?
– Да, что-то у нас в учительской говорили сегодня об этом. Некогда было слушать...
– подтвердила Дарья.
– Вот и скажи, Иван, - продолжал старик, неловко подвинувшись на стульчике и едва не упав, - почему народ не восстанет, как раньше? И грабят нас, и в нищету спустили, и для детей всё беспросветно, а не восстаём.
– Народ не дурак. Понимает: вся эта мразь и гражданскую войну себе на пользу обернёт. Разве не так было в восемнадцатом-девятнадцатом?
– Не то время, - согласилась с мужем Дарья.
– Деньги и жильё у них за границей, дети там же учатся. У всех двойное гражданство. Неуязвимы. Так что начнись, не дай Бог, заваруха, пострадаем только мы с вами, кому некуда уехать. А они в России, как браконьеры: ободрали всё и исчезли.
– Вот и я думаю, - вздохнул Степан Игнатьич, как всегда быстро успокоившись после всплеска эмоций.
– Искушают нас, окаянные, а мы не поддаёмся. Потому как на нас, нашем, значит, труде тяжёлом всё держится. Ты вот чего будешь восставать? Твоё богатство - сыны, хозяйство. Тебе
95
война не нужна. Живём бедно, а то ещё хуже будет. Лучше горевать, чем воевать. Вона в девяносто третьем, а зачинщики все живы-здоровы, при портфелях. А рядовых сколько положили... Да... А хочется иной раз представить, как я ЭТИМ шашкой головы рублю за всё. За всё!
– Рубил бы?
– Нет, конечно...
– ухмыльнулся
– Мне и свинью-то жальче резать бывает... Хотя кто из них виноватей... Ишь придумали: двойное гражданство. Полурусские... Даш, ты, раз уж случай представился, расскажи, чем ваша-то война закончилась. Бо мне Егоровна врёт, что вас разгромили, а мне не верится. Хотя что-нибудь, говорю, добились же. В нашем районе такого не было. Они первые...
– Первые и, наверное, последние.
– Чего ж так прискорбно?
– Действительно, ничего мы не добились.
– А аванс на День учителя?
– возразил Иван.
– Забыла. Да, ко Дню учителя нам дали по пятнадцать рублей. Аванс - это громко сказано. Такого аванса только на пять булок хлеба хватило.
– И до сего дня ничего не получали?
– с недоверием спросил старик.
– Ни копейки... А если начнут что-нибудь давать, так наша школа последняя получит...как бунтовавшая.
– Так, может, вы где поддались?
– Нет. По своей воле нет. Только из-за ухудшения здоровья.
Сегодня у Дарьи не было ночной работы с тетрадями и планами уроков, и она согласилась рассказать. Тем более что попросил и муж: чтоб переменить тему разговора и потому, что сам до сих пор не знал подробностей. С того дня, как он приехал к ней в больницу и сказал: "Хватит! Лучше брось школу!", между супругами словно установился молчаливый уговор: о голодовке не вспоминать. Слишком много переживаний было связано у каждого из них с теми днями и неделями, когда Озёрковская школа готовилась к акции, проводила её и расхлёбывала последствия. Слишком
96
долго поправляла физическое здоровье Дарья, на излечеие душевных ран которой теперь нужны были месяцы, а то и годы, хотя болели за неё - без госпитализации, конечно, но не менее серьёзно - и муж, и Юра, и Паша. Так что малоприятные воспоминания в семье до сих пор не озвучивали.
Рассказ Дарьи
Голодовка учителей Озёрковской школы началась без прекращения работы. Семеро её участников принесли матрасы и постельные принадлежности в лаборантскую кабинета истории и ещё раз подтвердили директору школы свои требования о зарплате, детских пособиях и отставке начальника управления образования района, изложенные в письмах в администрации района, области, в газеты, на телевидение. Кроме того, они обратились с воззванием поддержать их к коллективам школ района. Первый учебный день акции прошёл обычно, и только когда школа опустела, а голодающие расположились в "истории" для ночлега, им стало понятно: назад дороги нет. На третий день никто уже не мог работать, и завуч изменила расписание, оставив за протестующими выбранный ими кабинет. В тот же день по собственной инициативе в школу зашла фельдшер села Щербакова, которая осмотрела голодающих и попросила в случае каких-либо обострений немедленно вызывать её. Обострение произошло уже через сутки: учительница начальных классов Проценко потеряла сознание. Когда больную отправили в райцентр, из города приехал глава администрации Чурилин Алексей Дмитриевич в сопровождении милицейского наряда. Он обрушился на бунтовщиков с угрозами и оскорблениями. Вот лишь некоторые фразы из речи брызгавшего слюной и желчью руководителя: "Никому вы не нужны, не хотите работать в школе - идите в рабы к новым хозяевам", "наденем вам смирительные рубашки, всё равно через пару дней станете психически ненормальными", "если вам выдать деньги, то и другим захочется", "не верю, что вам нечего есть: у всех дома свиньи и коровы. Вас подкупили накануне выборов враги нашего губернатора", "не дождётесь отставок: я нужнее району на своём посту во время отопительного сезона. А вас можно заменить, или вообще школу на хрен закрыть", "требование отставки Шигиной - это выпад против меня, против губернатора, против президента. Ваши действия разрушают Россию"... Когда голодавшие потребовали у милиционера запротоколировать оскорбления начальства, сержант ответил, что ничего не слышал, и отступил в коридор. Вечером того же дня село Озёрки посетила ещё одна городская легковушка. Это был