Время любить
Шрифт:
— Нужно, — ответила Лена, и голова ее оказалась на его коленях. Полные темно-красные губы позвали.
Владимир Юрьевич оттаял, но задним умом занес в бортовой поминальник: к Лене приставить дополнительную охрану, инженера тоже начать пасти, а на машину времени обязательно следует посмотреть.
* * *
Май, побаловав горожан погожими деньками, ушел в хмарь. В середине недели небо вдруг посерело, поползло от горизонта к горизонту одной унылой мыслью. Мир стал напоминать черно-белую фотографию. Притихли птицы, бездомные дворняжки грустно восседали у магазинов, провожая покупателей вечно голодными и на всякий случай преданными взглядами, народ привычно сдвинул брови. Ничего не изменилось только в телевизоре.
Определенное разнообразие вынесли на улицы гордые, громкие и пьяные пограничники в свой праздник. Зелень на их головах была всегда свежей, а количество ее в городе определяло протяженность границ великой державы. Шумной, отнюдь не строевой колонной они прошли по городу, а затем повзводно и поротно разбрелись по паркам и дворикам, разливая неподдельный патриотизм по звонким стаканам, пропевая хриплыми голосами под расстроенные гитары боевое братство, и снова смотрели слезящимися глазами на воды Пянджа, амурскую тайгу, седой Кавказ, облизанные холодными волнами камни Русского острова…
А через три дня в стране предполагался День защиты детей. Но в последние годы он выглядел кривой ухмылкой папуасского капитализма на просторах России. Детей убивали, вырезали у них внутренние органы для больных, но богатых, увозили их в рабство, вынуждали стоять на паперти и просто украли у них будущее. На словах же — детей любили и защищали, все, кто умел говорить в микрофон на радио или по телевидению, давать интервью журналистам.
Между двумя этими праздниками Кошкин выполнял срочное задание министерства обороны, и Дорохов тоже сидел за чертежами, в сущность которых не хотел пока посвящать даже своего друга. Мариловна только раз спросила о Лене, но Сергей Павлович отрезал: «у себя». Во всех смыслах. Несколько выбили конструктора из прямой рабочей колеи пограничники, охранявшие подъезд Кошкина от вражеских вторжений. Бутылки, пустыми гильзами стояли под лавочками, а мужики в зеленых фуражках, на чем свет стоит, материли правительство, штабных крыс и обнимались с периодичностью произносимых тостов.
Сергей Павлович уже шагнул в темное жерло подъезда, когда один из них очень сердечно попросил:
— Брат, водку пьем, как воду, хоть бы огурец какой. Не выручишь? Уважь, братишек.
— Одну минуту, — сказал Кошкин, но вернулся через три, зато с литровой бутылкой «родника» и пакетом снеди, где, кроме прочего, нашлась и банка с любимыми в народе маринованными венгерскими огурчиками.
Погранцы выразили свою благодарность крепкими объятиями, а Кошкин с трудом убедил их, что не заслуживает «качай его!». Следуя движению штрафной, вечер вылетел в трубу и захватил с собой половину ночи. Но за несколько ночных часов у Сергея Павловича появилась дюжина новых друзей, каждый из которых побожился, что пойдет за него в огонь и в воду, только позови. Подтверждением служил исписанный именами, адресами и телефонами пакет, правда, разобрать эти иероглифы на трезвую голову не представлялось возможным. С последним и самым стойким защитником границы Кошкин расстался в половине четвертого утра, когда топленое молоко майской ночи сменялось мутной водой в ожидании первых солнечных лучей.
— Если что, если ни дай Бог кто, если не так — ищи Григория! Понял?! Ищи Гришу Корина! Придешь или позвонишь в Промстройбанк, там сразу найдут. Понял, Серега?!
До обеда Кошкин дожил, как узник концлагеря. Голова напоминала ту самую боеголовку за секунду до взрыва. Хватило глупости еще и за пивом ходку сделать. Ох уж эта русская пьянка. После обеда чуть отпустило, но мир прекраснее не стал. Пришедший под вечер Дорохов мгновенно оценил обстановку и сбегал вниз на пост, где в сейфе дежурила заветная фляжка. Кошкин откровенно поморщился, увидев, как он наплескал ему полстакана в лекарственных целях.
— Нет, ты, Сергей, не пренебрегай. Так и сердце может заклинить, инсульт и прочие непроизводственные травмы нажить недолго. Разве можно так над организмом издеваться? Дед мой, потомственный казак, говаривал, бывало: за похмельную рюмку только шашку отдавать нельзя.
— Да я уж скоро алкоголиком стану. Вторая стадия обеспечена.
— Мусоргскому это не мешало быть гениальным композитором, — обосновал Дорохов и сам удивился своим познаниям.
— Спасибо, друг, утешил.
— Ты все-таки накати, я тут новую идею принес, ты мне живой нужен. Протолкни ее, родимую, а я тебе еще морсика накапаю, Наталья из клюквы сварила. Тоже природная микстура. Давай, брат.
При слове «брат» Кошкин глубоко вздохнул и на выдохе опрокинул содержимое стакана внутрь. Водка показалась по вкусу застоявшейся в трубах водопроводной водой, и, если бы не чудный рубиновый морс в следующем стакане, непременно вернулась бы обратно.
Дорохов удовлетворенно крякнул вместо Кошкина и даже отер губы.
— Себе, — напомнил Сергей Павлович, но Дорохов отрицательно покачал головой с видом безнадежно больного человека.
— Я ж тебе говорю, есть у меня некоторые соображения.
— Китаева спасать будем? — дошло до Кошкина, и он обреченно налил себе вторую дозу.
— Будем, брат, на хрена ты тогда машину свою мастерил. В любви, как я понял, с нее толку мало, так, может, хоть на войне пригодится.
— Излагай, — занюхал рукавом Кошкин. — Хотя, если честно, я разочаровался в собственном проекте. Сначала это была просто мечта, но мечта должна быть обоснована светлыми побуждениями, а я тут пытаюсь сам у себя жену отбить.
— Не у себя, а у Рузского, — поправил Дорохов.
— Жена Рузского — это уже не моя жена. Вот если б, прости Господи, она умерла, скажем, от рака, а я в горе и печали бросился спасать ее в прошлое, предупредил бы развитие опухоли на ранней стадии, или притаранил лекарство из будущего — совсем другой расклад. А в моем случае безнадежно больным являюсь я сам.
— Ты, Серега, русскую хандру подхватил, пасмурно на улице. Изобретение твое… Я даже не знаю, с чем сравнить. Атомная бомба по сравнению с ним пустяк, и — пустяк убийственный.
— Еще неизвестно, какой вред можно причинить людям, используя кнопки на этом пульте.
— Ладно, я сейчас не хочу с тобой спорить, я хочу у тебя индульгенцию получить…
— Индульгенцию?
— Ну да, у меня, Серега, есть карабин СКС. Зарегистрированный, все, как полагается.
— И ты хочешь с этим карабином начать охоту на снайпера, — Кошкин вздохнул так печально, что Василий Данилович снова наполнил его стакан.
— Да не надо, хватит, — раздраженно отмахнулся Сергей Павлович, — меня уж можно в кунсткамере выставлять, как заспиртованного уродца.