Время любить
Шрифт:
— Прощайте, — вдруг веско и уверенно сказала Амалия Гвидоновна и, пока он не спустился на два лестничных пролета, смотрела ему вслед.
* * *
В это время Владимир Юрьевич Рузский сидел в своем кабинете и безрезультатно гипнотизировал монитор компьютера. На экран были выведены две цифровые фотографии пульта дистанционного управления от телевизора «Toshiba». Снимки сделали в номере клуба «Эльдорадо», когда Кошкин «поплыл» с наядами в райские кущи. Больше всего приковывало взгляд предпринимателя изображение вскрытого блока, глядя на который специалисты, собранные Рузским из всех возможных институтов и даже привезенные из Москвы, разводили плечами: это может быть, что угодно. Но это не банальный пульт дистанционного управления. И только один из них сделал предположение, что пульт, возможно, связан с генератором, который управляет электромагнитными полями, а запускается вся эта система только после введения длинного цифрового кода. Именно это и предполагал Рузский. Никто из деятелей науки и техники не взялся за расшифровку прибора ни за какие деньги, после чего Владимир Юрьевич похвалил себя за осторожность и выдержку. Значит, Кошкин нужен как друг. Значит, Кошкина нужно купить, если не деньгами, то чем угодно.
В то, что машина времени существует и разработана провинциальным инженером, верилось с трудом. Зато состояние жены не только вызывало опасения, но и подсказывало, что Кошкин не блефует. Лена, что называется, ушла в себя. Стала вдруг перечитывать Бунина и Орлова. Нет, она не отстранялась, не избегала нежности, но что-то было не так. Куда-то схлынула ее предпринимательская энергия, она перестала интересоваться маркетингом, листать каталоги и толстые престижные журналы, рассчитывать прибыль от возможных проектов, не задерживалась на работе и не рвалась в командировки в Европу. На вопросы Рузского отвечала спокойно, но пресно: не переживай, все хорошо, нужно немножко сосредоточится, каждому порой нужно медитировать.
И Рузскому очень захотелось добыть этот медитатор. При этом он сам еще не знал, что в большей мере является мотивацией его поведения: возможная прибыль, прикосновение к тайне или вероятность почивать на лаврах, отмахиваясь от навязчивого благодарного человечества. Все лестные предложения изобретателю были сделаны, но Кошкин мутил какие-то свои дела. Сегодня вдруг поехал на место банального убийства уборщицы из своего института, потом к одинокой женщине по фамилии Дорохова. Новая любовь? Вряд ли. Муж ее погиб на Кавказе, и до сих пор Кошкин ни разу с ней не встречался. Он был у нее всего пять минут. На свидание не похоже.
Больше всего настораживала Владимира Юрьевича встреча Кошкина с его начальником и покровителем Марченко. Если тот в курсе, то дело может стать делом государственной важности, и к нему уже ни на сивой кобыле, ни на «мерседесе» не подъедешь. Значит, следует торопиться. Давить на Кошкина было делом бесполезным. Такие самоотверженные патриоты — они, как генерал Карбышев, превратятся в глыбу льда, но на сделку с совестью не пойдут. Оставалось искать слабое место Сергея Павловича, но получалось, что, по большому счету их только два: жена Владимира Юрьевича, которую он очень любил, и сын Кошкина и Лены, которого очень любила Елена Андреевна. Рузский же не относился к категории людей, способных за деньги доставить вред или даже малейшие неприятности своим близким. Поэтому, перебрав в уме весь этот неутешительный расклад, ему оставалось только глубоко вздохнуть.
Выключив ноутбук, Рузский вызвал к себе начальника охраны Паткевича. Друг детства Вадик Паткевич остался единственным, на кого Владимир Юрьевич мог положиться, как на самого себя и кому мог доверить самое сокровенное.
Грум (такое у него было погонялово, уменьшительное, но не ласкательное, от слова угрюмый) молча сел напротив и насупился. Это было обычным выражением его лица. Имидж помогал Груму наводить ужас на подчиненных, сохранять достоинство в любых ситуациях и молча трахать проституток, которые от такого вида боялись даже профессионально стонать. Стороннему наблюдателю могло показаться, что Грум лишен эмоций, как рыба голоса.
Внешность Вадима Паткевича, между тем, вовсе не была угрожающей, скорее всего, он напоминал чем-то роденовского «мыслителя». Но вот тяжелый подбородок никогда кулаком не подпирал. Садистом и прирожденным убийцей он тоже не был. Паткевичу было восемнадцать, когда он убил двух парней, которые напоили и изнасиловали его девушку Аню. Убил без лишних слов и рисовок. Каждому досталось по три ножевых ранения в сердце. Милиция вычислила Грума уже на следующее утро.
После этого его серые холодные глаза не выражали ни радости, ни добра, ни сострадания. Единственным человеком, который тогда не отвернулся от Вадима из комсомольских соображений, был Володя Рузский, и Грум запомнил это на всю жизнь. Пройдя через камеру смертников и психушку, Грум вышел на свободу, чтобы сесть по новой уже в соавторстве с Рузским, втянувшим его в аферы с кооперативами. Но из СИЗО снова перекочевал в психушку, потому что ни один следователь не мог поверить, что человек абсолютно лишенный эмоций, страха и чувства боли может быть нормальным. Медики эту версию, на счастье Грума, поддерживали. С того самого случая Грум, насколько помнил Рузский, улыбнулся только раз, когда Владимир Юрьевич подарил ему на день рождения машину его мечты: «ягуар» индивидуальной сборки.
— Вадик, я тут подобрался близко к новейшим технологиям. Таким, что относятся пока еще к жанру фантастики. Сейчас у меня не должно быть срывов и слабых мест.
Обращение по имени означало, что задание носит интимный характер, а дивиденды рассчитаны только на двоих — Рузского и Паткевича.
Грум слегка кивнул.
— Да, и пошли кого-нибудь, пусть подстрахуют Виталика. Но так, чтоб и муха не… А инженера нашего береги. Нежно, Вадик. Потом я тебе все объясню.
— Не надо, Вова, у нас думаешь ты, делаю я, — напомнил Грум.
Они встали и обнялись. Какой-то леший вдруг дернул Рузского спросить:
— Вадя, а если бы у тебя была возможность все переиграть?
— Что? — не понял Паткевич.
— Ту ночь… Если б можно было в ту ночь Аню спасти. Ну, чтоб вообще ничего не было?
— Не понимаю тебя, Вова, куда ты клонишь?
— Да я тут думал, — спохватился Рузский, — если б вдруг всю жизнь переиграть было можно?
— Лирика, — бесцветным голосом сказал Грум, — говно. Меня моя жизнь устраивает. Не в буру режемся. А этих двоих я бы все равно замочил.
— Ты прав, вздор все это!
Услышав любимое слово друга, Грум перестал смотреть на него выжидательно, но, уходя, намекнул:
— Ты, Вова, на ночь валерьянку иногда пей. Че тебе еще не хватает? При пацанах такого не ляпни…
— Угу, — согласился Рузский и расслабленно упал в любимое кресло.
После того, как дверь за Грумом закрылась, он повертел в руках мобильник и набрал номер Кошкина. К телефону долго никто не подходил, но потом прозвучал сонный голос инженера:
— Я слушаю.
— Добрый вечер, Сергей Павлович, как самочувствие?
— Здравствуйте, Владимир Юрьевич, похвалиться нечем. Вам не терпится услышать от меня согласие на сотрудничество?
— Не буду кривить душой, но мне действительно этого хочется.
— Знали бы вы, уважаемый мой меценат, какую оперу заказать хотите. Нам только кажется, что мы пишем либретто. А оно написано ой-как давно. Полагаю, еще при большом взрыве.
— Каком взрыве? — не понял Рузский.