Время любить
Шрифт:
Грум потянулся к пистолету, но Кошкин, уловив движение его руки, строго предупредил:
— Ни в коем случае! Иначе все вместе будем строить коммунизм до скончания века!
* * *
Вечер нахмурился грозовыми тучами. Темнело не по-летнему. И даже сорвавшийся с опустившегося горизонта ветер казался фиолетовым. По-хозяйски хлопая дверьми, рамами и форточками, он поднял марево песка и пыли, вмиг прочитал брошенные на улицах газеты и журналы, пугая шелестящим размахом свободной прессы не успевших спрятаться птиц. Небо провисло синим животом прошлогоднего утопленника и было наотмашь вскрыто первым скальпелем молнии. Прорва воды обрушилась на крыши и землю, напоминая о потопе, прибила к земле даже ветер,
Мистический страх охватил Елену Андреевну, когда она торопливо пробежала по комнатам, закрыв окна, и села на диване, отложив в сторону книгу. Буйство стихии, казалось ей, предвещает что-то недоброе, опасное для нее и ее близких, и чувство это росло с каждым раскатом грома, наполняло душу тревожным, бессмысленным, изматывающим ожиданием. В конце концов, она не выдержала и схватила трубку телефона. Напиликала мобильный Володи, но трубка ответила женским голосом, что абонент находится вне зоны досягаемости, «пожалуйста, перезвоните позже». Набрала номер Виталика, но у того телефон оказался выключен. На занятиях? В последнюю очередь, подталкиваемая овладевшим ею недобрым предчувствием, позвонила Сергею. Домашний ответил длинными, как гудок парохода, прощальными нотами. Невольно она стала прислушиваться к своим страхам, перечисляла в памяти разные названия фобий, но именно в памяти сидела сердцевина ее непонятного ужаса. Там появлялось то, чего раньше никогда не было. Смутная догадка снова толкнула ее к телефону. Пролистала старую записную книжку, кое-как нашла рабочий телефон Кошкина.
Ответил Китаев:
— Слушаю.
— Сергея Павловича можно услышать?
— Нет, перезвоните позже, часа через два-три. Или утром.
— Позвольте, но через два-три часа будет глубокая ночь! Это звонит его жена… Бывшая. Но он мне очень нужен!
— Простите, сейчас Сергей Павлович в любом случае не сможет подойти к телефону.
— Куда я могу ему перезвонить?
— Никуда. Он участвует в важном научном эксперименте.
— Значит, он опять воспользовался этой своей машиной времени?! Только не пытайтесь меня обманывать, я все знаю, он сам мне говорил. Скажите, мой муж, мой нынешний муж, он сейчас с ним?
— Ннн… да… Но там все в порядке. Вы не переживайте.
— Да вы не понимаете!.. — она отбросила трубку и с этого мгновения страх растаял, уступив место яростному порыву русской женщины, о котором и сказал поэт: «в горящую избу войдет». Уж кто-кто, а настоящие русские женщины, как самые чувствительные радары, безошибочно чувствуют опасность угрожающую родным и близким.
Лена небрежно сбросила халат, почти запрыгнула в джинсы, натянула футболку, подержала в руках и посчитала бесполезным зонт, взяла с собой только ключи от машины. Благо, что «Форд-фокус» оставила у подъезда.
В ту минуту, когда хлопнула дверью, будто поставила точку, замерла, пораженная новыми воспоминаниями, которых у нее до сих пор не было. Все в них было на месте: сын, новый муж, новая работа, не было только Сергея Кошкина. Потом вдруг увидела бледного, как сама смерть, Володю. Живого и странно улыбающегося. Воспоминания наслаивались одно на другое, настоящие на вновь рождающиеся, проникали в уголки глаз и щипали до слез.
Прикусила губу до крови, когда ясно увидела играющего с трехлетним Виталиком Сергея. Виталик на спине отца и они «носятся» по квартире — конная атака. Виталик кричит «быстлее», коленки Кошкина стучат по полу, на повороте в прихожую сын соскальзывает, но Сергей успевает как-то невообразимо подставить руку, и вот уже оба лежат на полу и смеются. А теперь ей кажется, где-то далеко падает со скалы Кошкин, и некому ему сказать, что он падает. Некому, потому что все его предали и оставили. И только старик Марченко машет трясущейся рукой… Где это? Что это? Игра напуганного воображения? Память ударила пронзительной болью. Так, что ноги подкосились,
Кошкин стирал себя в памяти Лены, а значит — первую любовь. Всё, что с ней связано. И только томик Бунина с закладкой оставался на диване.
* * *
Закончив работу Варя, не торопясь, направилась к выходу. За порогом бушевала непогода, спешить некуда. Постояла немного на КПП, поболтала с охранниками и, поняв, что на улице ее просто-напросто смоет, что автобус все равно не придет, направилась обратно в корпус. Ноги сами принесли ее в лабораторию Сергея Павловича, где Китаев пил уже восьмую кружку чая и разгадывал кроссворд в старом журнале «Наука и жизнь». Варю он сначала не заметил, потому как сидел к двери спиной и вслух сам себе задавал вопросы.
— Оптический квантовый генератор? Пять букв… Блин…
— Лазер, — подсказала Варя, и Китаев чуть не упал с табуретки от неожиданности.
— О! Здравствуйте.
— Добрый вечер, а я думала тут опять Сергей Павлович ночует.
— Ну, он как бы тут, и как бы его нет.
— Опять, наверное, навещает молодую жену? — предположила Варя.
— Нет, он вместе с ее нынешним мужем проверяет систему советского общественного питания.
— Ух ты. А можно я тут у вас посижу, там на улице дождь, гроза и вообще — внеплановое светопреставление.
— Конечно, у меня еще полкроссворда впереди, чай будете? С сушками…
* * *
Метаться по служебному кабинету, как тигр в клетке — дело театральное. Но если никто этого не видит, то можно еще при этом пинать урну, материться и пить дорогой коньяк, что ждал своего часа в сейфе с секретными документами. Вадим Григорьевич даже в своих просторных пенатах не находил себе места. Пятнадцать лет он уверенно маршировал вверх по карьерной лестнице, чтобы, находясь у самой вершины оглядеться и понять: что кожаное кресло, в котором до раздражения на коже потеет задница, ничего не значит. После третьей рюмки вспомнилось вдруг ежедневное мамино: «Вадик, не водись с этой шпаной, они тебе всю жизнь испортят». И Вадик не водился, во дворе появлялся редко, чаще всего, чтобы получить пинка, новое прозвище или быть до конца игры галящим. Шпана потом разошлась по тюрьмам и войсковым частям, а Вадик прилежно, как и все зубрилы, учился в институте, получив благодаря стараниям мамы справку об ограниченной годности к воинской службе. И вот повзрослевшая дворовая шпана добралась до его просторного кабинета, кидает ему дипломатами деньги и втягивает в игру, в которой он снова будет галить. Да еще и нерусская шпана нагло прет.
А Кошкин?! Кулибин, мать его! Каким, интересно, он был в детстве. Поди, из тех, что и вашим и нашим… Нормальные Кошкины-Котины танки изобретали. А этот… Целый час Яковлев смотрел на телефон, раздумывая кому позвонить, чтобы ситуация вновь оказалась в его надежных руках. Раньше-то понятно: первому секретарю обкома или первому заму по идеологической работе. А теперь? Губернатору по барабану, ФСБ вмешивается только по заказу Марченко, министр обороны тоже предпочитает разговаривать с последним. Насколько они в курсе всех этих экспериментов? Влезешь, как индюк в суп, сварят и съедят, а кости — дворняжкам.
Так и гипнотизировал телефонный аппарат, подбирая цифровую комбинацию к спокойному и обеспеченному будущему вплоть до солидного памятника на городском кладбище. Но телефон зазвонил сам. Из трубки нагло и уверенно зазвучал уже знакомый Яковлеву голос.
— Вадим Григорьевич! Добрый вечер!
— Кому какой, — буркнул Вадим Григорьевич.
— О! Да вы не в настроении! Но дела не терпят, — Ермоленко настырно напирал, голос его не оставлял шанса на возражения, и сорокасемилетний Яковлев снова вспомнил предупреждающие пассажи мамы.