Время любить
Шрифт:
— Думаю, Владимир Юрьевич, ты не дурак, — уклончиво ответил Кошкин.
— Деньги нужны, чтобы быть независимым. Я с детства шел к этому.
— Независимость при деньгах порождает зависимость от денег, — философски заключил Сергей Павлович.
— Угу, — горько усмехнулся Рузский, отпуская руку инженера. — Тебе проще, государство похоронит тебя, как бескорыстного патриота. Унылые граждане периода развития рыночных реформ даже пару дней посудачат: какой хороший человек отбыл в мир иной и как он служил отечеству. А мне братва отгрохает памятник в стиле эпохи сталинского ампира. А уже через неделю и про тебя и про меня
— Владимир Юрьевич, ты сейчас, главное, ничего не предпринимай на горячую голову, — попросил Кошкин.
Рузский кивнул, и они снова замолчали.
— С другой стороны, — спустя какое-то время заговорил Владимир Юрьевич, — у меня есть теперь целых три года. У Христа было столько, когда Он начал проповедь… Не для сравнения говорю, просто теперь у моего времени другая цена. Ведь каждый Божий день думал — пора остановиться, оглядеться, спрыгнуть с этого безумного поезда вечных челночников. Ты никогда не думал о том, что жизнь, в сущности, очень грустная штука, и страданий в ней больше, чем чего-либо другого?
— Думал.
— Спасибо тебе, Сергей Павлович.
— За что?!
— За время… Время Любви.
* * *
Проваливаясь в оглушительную нирвану, Усман еще порадовался, у толстого Асифа можно будет брать товар еще и еще… И еще… И еще… Асиф даже предложил своему клиенту подсобку, где стоял топчан, накрытый засаленным, но мягким матрасом. Доллары в руках Усмана произвели на маленького круглолицего азербайджанца нужное впечатление. Он стал называть чеченца братом и вскользь поинтересовался, какой бизнес принес ему столько зеленых, если еще сегодня утром он просил дозу в долг? Разомлевший Усман сбивчиво рассказал, что пробил башку богатому старикашке, который таскал эти деньги в своем дипломате.
— Седой такой старикашка, хи-хи, с крючковатым носом? — переспросил Асиф, словно был в тот момент рядом, но это не насторожило Усмана.
— Ага, с крючковатым носом! Я еще завалю сто таких старикашек и у меня всегда будут доллары. Их еще много в этом городе, а когда богатые старики кончатся в этом городе, я поеду в другой… — пролепетал, погружаясь в героиновое безумие Усман.
— Хорошо! Смелый Усман! Джигит! — кивнул в закатывающиеся зрачки Асиф и вышел из подсобки, нажимая на кнопки своего мобильного телефона. — Алле, человек, который убил адвоката лежит в моей подсобке. Нет, ближайшие два часа он никуда не уйдет. Харащё…
Через полчаса к рынку, где находилась овощная лавка Асифа подъехали два джипа. Четверо мужчин в цветастых рубахах, негромко разговаривая на шамхорском диалекте азербайджанского языка, даже не скрывая от посторонних глаз, вытащили из подсобки бесчувственное тело Усмана и бросили его в багажное отделение одного из автомобилей. Пока они несли его, из нагрудного кармана рубахи выпала пачка долларов. Асиф, семенивший рядом, подобрал ее и бережно пробежав по ребристому краю толстыми пальчиками, сунул в такой же карман своей рубахи. Потом вернулся в подсобку
* * *
Теплоход медленно, но уверенно поднимался против течения могучей реки. Ра, Итиль, Волга… Издалека, долго… Благодаря каналу можно подняться от Астрахани до Москвы. Астраханского ханства будто и не было никогда. От Волжской Булгарии — только археологические памятники, упоминания в исторических документах и голубоглазые татары в Казани. От Руси да России — все остальное: от тихого, но приметного историческим убийством Углича до Родины-матери на Мамаевом кургане.
Двое молодых людей целыми днями стоят на верхней палубе, любуясь проплывающими за бортом пейзажами. Взявшись за руки, склонив друг к другу головы, они восхищенно смотрят в постоянно открывающиеся, сменяющие друг друга бесконечные дали, на тихие поселки, на высокие колокольни, на остатки крепостей и разговаривают. Если невольно или специально подслушать их, то покажется, что не взирая на смену дней они говорят об одном и том же.
— Я никогда не думала, что Россия такая большая, — шепчет Айза, стесняясь своего незнания, — отец рассказывал, что имам Шамиль после пленения путешествовал по России и был поражен ее просторами. И мама тоже рассказывала. Детям в школе. Пока не запретили.
— Я тоже не думал… — шепчет Алейхан, вдыхая аромат ее волос и закрывая от счастья и накатывающей нежности глаза.
— Это хорошо, что мы выбрали теплоход.
— Хорошо.
— Представляешь, люди всю жизнь живут на берегу этой реки… Вон в том маленьком домике!
— И ходят ловить рыбу!
— Да причем тут рыба, Алейхан! У них есть свой дом на берегу реки! Понимаешь?!
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, — она трется головой о его плечо, на котором еще несколько месяцев кряду будет исчезать след от приклада.
И если в большом русском городе стражи порядка проверят паспорт Алейхана, а бывалые вояки поглядят на этот знак войны да на указательный палец, то не миновать ему тюрьмы и долгих суровых допросов. Но сейчас он ничего не хочет знать, кроме того, что рядом с ним Айза, а впереди огромная Россия, где человек может потеряться, как искра в млечном пути.
— Ты бы хотел всю жизнь прожить на берегу великой реки?
— Я хотел бы всю жизнь прожить рядом с тобой, качать на руках наших детей и любить тебя до последнего вздоха! И хотел бы умереть первым, потому что я твоей смерти все равно не переживу.
— Все мужчины эгоисты.
— Почему?
— Все лучшее выбирают себе, даже смерть. Значит, ты умрешь у меня на руках, я тебя буду оплакивать, а потом сойду с ума от тоски?
— Гм…
— Надо, чтобы мы умерли в один день и даже в один час. Согласен?
— Да, я буду молить об этом Аллаха…
— Сначала моли Его о том, чтобы у нас была долгая и счастливая жизнь.
— Знаешь, когда Бекхан замахнулся на меня дедовским кинжалом, мне не было страшно. Мне было горько оттого, что это брат поднял на меня руку. Брат, которого я любил больше самого себя и которому верил. Мне не было страшно. А теперь, если кто-нибудь замахнется на меня кинжалом, мне будет страшно, потому что я не хочу покидать тебя, Айза.