Время любить
Шрифт:
— Случилось, чувствую, — хмыкнул Михаил Иванович. — Случилось, когда ты, Леночка, являясь самой красивой женщиной, имеющей отношение к обороне России, покинула свой боевой пост, и оставила Сергея… — но потом вдруг осекся, — Ладно, извини, не время сейчас. Я, вишь, тоже старый дурак уже.
Марченко трясущимися от волнения руками стал открывать ящики стола.
— Где-то должен быть у Сережи здесь страховочный пульт. Не мог он бездумно рисковать с одним дистанционным управлением. Должен быть… Он ни о чем не предупреждал? — с надеждой повернулся к Китаеву и Варе.
— Просил только никого к этому агрегату не подпускать, да вот не мытьем дак катаньем, — процедил сквозь зубы Китаев, с неприязнью глядя на Яковлева.
— А у нас
Наконец, Марченко нашел под бумагами клавиатуру от персонального компьютера, хотя ни монитора, ни системного блока на столе у Кошкина не было. Компьютер дремал на соседнем столе. Простым методом тыка Михаил Иванович нашел в генераторе подходящее гнездо.
— Не спроста же она здесь валяется, — объяснил он, щурясь сквозь мощные линзы очков.
Оставалось разобраться со значением клавиш, но тут на помощь пришла Лена. Она ткнула пальцем в помеченную красным маркером клавишу.
— Скорее всего, эта. Бэкспэйс.
— Чего такое бэкспэйс? — спросил Марченко.
— Буквально с английского: обратно пространство. — То бишь — возвращение. Назад.
— Похоже на то, — согласился генеральный конструктор и успокоил сам себя, — хуже не будет.
После нажатия клавиши, генератор загудел чуть надрывнее, в воздухе резко запахло озоном, на всякий случай вся группа отошла подальше.
— В другое время я бы по рукам себе надавал, — пробурчал Михаил Иванович.
— А я бы этому Кошкину по рукам надавал, — опять решился вставить Яковлев.
— Шли бы вы, Вадим Григорьевич… Писать объяснительную о нарушении чистоты эксперимента, находящегося под контролем правительства Российской Федерации, — заткнул его окончательно генеральный конструктор.
В этот миг в пространстве лаборатории вместе с туманом непонятного генеза стали проявляться знакомые фигуры.
* * *
Кошкин по-прежнему лежал на коленях Рузского, сознание его периодически покидало. А Владимир Юрьевич уже отчаялся вернуться назад, когда единственный выход из ресторанного дворика закрыл милицейский уазик, озарив площадь битвы въедливой фиолетовой мигалкой. Грум дрогнул первый раз в жизни, потому что не хотел сесть в одном и том же времени во второй.
— Всем оставаться на своих местах! — прозвучала суровая команда стражей порядка из мегафона на крыше, но Марченко уже нажал кнопку “Backspace”.
Пространство и время не рванулись, а как-то, словно по слизкому коридору, в котором прилипают подошвы, потянулись обратно. Машина времени словно определяла и раздумывала, кого ей следует забрать в счастливое капиталистическое будущее, а кого оставить на допрос советскому прокурору, а то и въедливым чекистам. Грум, осознав, что теряет драгоценные мгновения, не обращая внимания на бегущих к нему милиционеров начал разряжать остатки обоймы в лежавших после ударов и стоящих на ногах противников. Именно поэтому стражи порядка первым делом кинулись к нему. Кодекс советского милиционера не позволял им, как сейчас, сразу открыть огонь на поражение. Сначала надо дать залп в небо, а потом все равно попытаться задержать преступника голыми руками, что они и начали делать. Но их голые руки повисли в пустоте… Грум, не выражая никаких эмоций и не попрощавшись, исчез. Зато потерянное на поимку миража время и нескрываемое удивление ментов, вызвавшее естественную заторможенность их реакции, позволило раненному в плечо Бекхану вырваться из двора, сбив по пути попытавшегося остановить его милиционера-водителя. Бекхан ушел, мысленно и вслух обещая отомстить всем и вся до третьего колена.
Увидев Елену, Владимир Юрьевич облегченно вздохнул, Дорохов же первым делом закричал:
— Скорую! Палыч умирает!
Китаев, который знал цену этим секундам, кинулся к телефону. Елена Андреевна склонилась над двумя своими мужьями, потом обняла голову Кошкина, который на какое-то время пришел в себя.
— Сережа, что ты наделал?
— Это я виноват, — объяснил Рузский.
— Это я виноват, — опустил голову Грум.
— Нет, это он виноват, — кивнул Марченко на Яковлева.
— Мне все равно в этом времени нет места, — прошептал Кошкин, выдавливая через боль грустную улыбку. — Юрьич, а ты сделай обязательно томографию! Обязательно!
— Чего? — не понял Рузский.
— Всего… Томографию… Кровь сдай… К врачам сходи…
— Да это тебе, Сергей Палыч, к врачам надо…
— Мне, к Господу Богу… Если пустят…
Он хотел еще что-то сказать Лене, но уже не смог, сознание вновь провалилось в страшную тьму, которую весьма сложно разорвать искрой между контактами дефибриллятора. В этой тьме он почувствовал себя обнаженным, и ему стало зябко. «Тамбур какой-то, здесь, наверное, дезинфекцию прибывшим на тот свет делают», — то ли подумал, то ли мысль эта парила свободно от сознания Кошкина. Во всяком случае, она была гулкой и такой же пустой (черный юмор во вселенской темноте), как окружающее мрачное пространство. «А как насчет полетов через туннели?» — спросил пустоту Кошкин. «Не налетался еще?.. Через туннели?» — вопросом ответила пустота. «Ну хотя бы луч света!», взмолился Сергей Павлович. И действительно, откуда-то с недосягаемых высот, пробив целый космос мрака, ударил луч света, и Кошкин оказался в центре этого луча, точно актер на авансцене. Луч этот не просто светил, но пронизывал своими корпускулами эфирное тело Кошкина насквозь. «Господи, это я грешный…», представился Сергей Павлович. «Знаю», сказал голос. «Я не ведаю, что мне делать, Господи, душу я спасти, судя по всему, не сумел…» «Об этом не тебе судить… Зачем пытался проникнуть в запретное и распознать Промысл Мой? Ужели не знал, как за этот дар платят избранные?» «Как?», не успел спросить Кошкин.
И тут же неумолимая сила вдруг подхватила Кошкина и в один миг бросила в сырой каземат, где на стенах горели факела, а на столе, за коим сидел суровый вельможа, горели две свечи. Тут же, на столе, раскрыта была весьма объемная тетрадь, исписанная где полууставом, а где и вообще непонятными знаками. Вельможа, листая ее, сурово допрашивал сидевшего напротив монаха, глядя на которого Сергей Павлович содрогнулся — настолько он похож был на самого Кошкина. Разве что борода да смиренное выражение лица не совпадали. Зато усталость в серых глазах — почти родная. Но кроме усталости тихо сияла в них какая-то запредельная уверенность, граничащая по смыслу своему с безумной отвагой. Сосульки темно-русых волос ниспадали до самых бровей, отчего глаза казались меньше, но ярче. В целом же лицо не было красивым, но не было и отталкивающим. По возрасту монах и Кошкин также были близки. Лишь глубоких морщин, отражающих скорби, на лице арестанта было больше. Ни дознаватель, ни монах, судя по всему, не видели Кошкина. И тот примостился у стены между ними, чтобы понять происходящее. Главное, что удалось уловить сразу же: вельможа задавал вопросы, уже предполагая на них ответы узника, монах отвечал, уже ведая исход допроса в целом. Хоть и неплохо Сергей Павлович знал историю, но даже подозревать не мог, что суровый сановник — никто иной, как генерал-прокурор, граф Самойлов, глава екатерининского Сената. Допрос этот, по всей видимости, был не первый, но последний.
— Так ты, Василий Васильев, крестьянского сословия, родом из деревни Окулово, что в Тульской губернии, в иночестве Авель, предсказуешь да и пишешь о том, что милостивая государыня наша императрица Екатерина Алексеевна упокоится скоропостижно в нынешнем, одна тысяча семьсот девяносто шестом году от Рождества Христова, а также предуказываешь день, месяц и даже час кончины?
— Истинно так, ваше сиятельство, так и воспоследует… — тихим голосом отвечал пленник. — Жаль государыню, однако конец ее земного пути близок и неотвратим…