Вслед за Ремарком
Шрифт:
– Как бы не так! У них, у французов, все добровольно, полная свобода! Хочешь – спи с ним, хочешь – не спи, а подарки никто не принуждает делать.
– Слушай, – сказала Нина, – мне непонятно, за что же ты ополчилась сегодня на Лизу? Ведь если разобраться, ты – любовница женатого Шарля, она – любовница моего мужа Кирилла… Какая между вами разница?
– Очень большая! – покачала своей царственной головой Пульсатилла. – Я на семейные устои не покушаюсь! Мне достаточно только знать, что меня кто-то любит, ну и немножко мне помогает материально, не в ущерб семье. Вот и все! А Лиза хочет захапать то, что ей не принадлежит! Она действует как захватчица, а я сама оказалась жертвой…
– Ну и выбрали вы подарок?
– А как же! Шкатулку из яшмы, инкрустированную золотом и бирюзой. С зеркальцем внутри.
Нина представила себе московские снега, метель с поземкой, скребущую по плитам тротуара, иностранного вида пару, стоящую на фоне красных стен Третьяковки с кучей сувениров в руках, а напротив – фотографирующую их Пульсатиллу. Высокую, статную, с кипой кудрявых волос, в серо-голубой норковой шапке кокошником, справленной летом на Лужниковском рынке ценой огромных колебаний – стоимость шапки перекрывала расходы на одежду девчонкам в два раза… И ее охватила какая-то дикая, безудержная тоска из-за несправедливости мира, несбыточности счастья, разрушенных надежд. Нина вспомнила себя рядом с Кириллом и представила на своем месте Лизу – молодую и яркую. Ну почему Шарль любит свою жену-обезьянку, а Кирилл ее, Нину, не любит? И Таньку никто не любит. Почему они такие нелюбимые? Она всхлипнула и обняла подругу, прижалась головой к ее широкому плечу, заглянула в глаза:
– А что было дальше?
– Да ничего не было. Они, обнявшись, поехали в театр на такси, а я потопала к метро. Приехала домой – тут ко мне старшенькая со своим сюрпризом. Правда, не со шкатулкой. Она-то мне и поведала, что, чем так жить, лучше идти работать проституткой. И стала демонстративно раскрашивать лицо. Ну, я ей и помогла его раскрасить. А заодно раскрасила и еще одно место. Тут ты позвонила. В общем, как видишь, все счастливы, все довольны. Такова наша жизнь.
– Как же теперь будет с Шарлем?
– Никак. Он мне уже успел позвонить в антракте. Попросил, чтобы я завтра свозила его жену в Коломенское, а то он очень занят.
– А ты?
– Отказалась. Сказала, что больше не буду оказывать ему никаких услуг. Совершенно никаких.
– А он что?
– Спросил: «Почему?» И я ответила, что не хочу, чтобы он думал, что я его служанка, рабыня. Тогда он помолчал и сказал, что ему казалось, что я и в самом деле его «служанка и рабыня» и что мне самой это очень нравилось. Он сказал, что я смотрю на мужчину глазами потерянного животного, которое ищет хозяина, и что он всегда чувствовал себя со мной неловко оттого, что я постоянно пыталась ему угодить. Ну, я и сказала, что больше не буду пытаться. Он пожелал мне удачи.
– Но ты же говорила, что его любишь?
– Люблю еще, наверное. Но я сильная женщина – не он первый, не он последний… – вздохнула Таня. – На самом-то деле я думаю, что просто все эти годы пыталась найти замену одному-единственному мужчине – ушедшему мужу. Да только это не удалось. Но больше и пытаться не буду. На Западе женщина пользуется любовью мужчины во всех смыслах, главным образом в материальном. А мы здесь, такие героини, хотим видеть в мужчине по меньшей мере друга и верой и правдой служить ему. Правда что как собаки. И самое главное, что наших мужиков мы к этому приучили! Сравни героинь Теккерея и Пушкина, Бальзака и Тургенева, Стендаля и Некрасова… – продолжала Пульсатилла. – Все они жили в одно и то же время, но какая колоссальная между ними разница! Сравни, наконец, героинь Хемингуэя и Фадеева, Шолохова и того же Ремарка… Сопоставь характеры американок, француженок, шляющихся за мужчинами по всей Европе – из Парижа в Мадрид, из Цюриха в Рим, да наших бабонек того же периода – Аксинью, Ульяну Громову, – и все тебе станет ясно. Эти женщины с разных планет, из разных цивилизаций. Подумай об обитательницах дворянских
И тут Нина спросила подругу как о чем-то очень для нее важном:
– А что ты думаешь о Пат из «Трех товарищей»?
– Ничего не думаю. Романтический образ, блестящая комета, проплывающая по страницам романа, приманка и оправдание для мужиков. Почему, мол, мы все не такие, как Пат? Грубые, приземленные! А ты роди в обычном роддоме парочку детишек да поживи в одной комнате с ними и со свекровью несколько лет, посмотрю я на тебя, каким ты будешь романтическим рыцарем. Подумаешь, Пат! Девушка из хорошей, когда-то зажиточной буржуазной семьи, проживающая остатки денег, доставшихся ей в наследство. Что эта Пат делала? Гуляла, читала, ездила в оперу… В общем, по нашим понятиям, ничего не делала. Об этом сейчас мечтает наше новое поколение вроде твоей Лизы. Поколение тех, кто гонится за безбедной жизнью за мужниной спиной. Но мы в нашей истории и такое уже проходили. Разве у нас не было скучающих героинь? Та же Елена Серебрякова из «Дяди Вани». Я долблю своим ученицам, что такая жизнь кончается неврозами.
– А женские журналы учат, что неврозами страдают от очередей, отсутствия денег и неудовлетворенной сексуальной жизни. Тебе приходится противостоять всем массмедиа сразу! – засмеялась Нина. – К тому же у Пат не было невроза, она умерла в туберкулезном санатории…
– Это ее и спасло. От невроза, во всяком случае. Ну что было бы с ней, если бы она не заболела? Ну год, ну два поездила бы она за главным героем по пятам, а потом соскучилась бы сама, наскучила бы ему, и он, боже упаси, может быть, стал бы даже ее сравнивать с другими женщинами. Вот ведь каким неприятным мог бы быть конец этой романтической истории. Не веришь?
– Верю, – сказала Нина. – Но согласись, сидеть в серебристом платье в консерватории куда приятнее, чем долбить кувалдой промерзлую землю. Так, может, лучше пожить, наслаждаясь, год, а потом умереть, чем всю жизнь мучиться?
Пульсатилла подумала, а потом сказала:
– Мучиться-то не просто так, а во имя чего-то. Детей надо вырастить, а если их нет – чужих научить, вылечить, накормить. Мало ли доброго можно сделать на земле? Но сейчас нам с тобой, – она улыбнулась, – давно пора спать. А то проспим на работу. Опоздаем учить вечному новые поколения. Ты – математике, я – литературе.
Нина встала из-за стола, отнесла в раковину чашки.
– Но все-таки что же мне делать с Кириллом, Таня? – жалобно спросила она.
– Ждать и жить! – ответила Пульсатилла и включила воду. И в рокоте воды, текущей ночью с приличным напором, Нине показалось, что она в словах Пульсатиллы услышала раскатистое контральто Клеопатры Михайловны.
«Чего уж я так переживаю? – подумала она. – Танька вон еще с девчонками мучается, а я сама лишь за себя отвечаю. Неужели без него пропаду? Как Бог даст – так и будет, а война покажет мне план». – И, накинув на уставшее тело ночную рубашку, она с наслаждением улеглась на предложенную ей Татьяной постель – раскладной диванчик, за неимением другого места помещавшийся в кухне. Утром на работу она опять шла пешком и в перерыве не могла перехватить в буфете даже маленький ученический коржик. У нее чуть не впервые в жизни совершенно не оказалось денег. Она как-то незаметно отвыкла думать о деньгах, и теперь это было для нее по меньшей мере странным. Утром Пульсатилла накормила ее завтраком, и ей, к счастью, пока и не хотелось есть. Так Нина давала свои положенные уроки, а в перерывах просто сидела за своим столом, и в голове у нее прокручивались картинки вчерашнего дня: вот она у себя дома с Лизой, вот Пульсатилла стоит на площади перед Третьяковкой с Шарлем и его женой, вот они на кухне с подругой обсуждают Ремарка. И лишь где-то глубоко в тайниках ее мозга стояла неподвижная заставка, как на экране выключенного телевизора, – это была поднятая на нее рука Кирилла, желавшего отомстить за любовницу. А потом словно сама собой вдруг всплыла в ее памяти рука Роберта, осторожно ласкавшая ее пальцы в тот вечер, когда по дороге от Ленца она переключала рычаг коробки передач.