Вся жизнь - поход
Шрифт:
Следующим вечером восьмиклассника приводят к директору с разбитой головой.
Михаил Владимирович прячет за спину свои кулачища:
– Что теперь скажешь?
– спрашивает он Калякина.
Толя - в своей обычной позе, и снова носочком по коврику:
– А вы докажите.
– Я его когда-нибудь убью!
– шипит Михаил Владимирович, когда мы остаемся одни.
– Сяду, но убью. Увидишь!
Невероятно, но у Калякина был высокий покровитель - сама Людмила Яковлевна Новикова, старший воспитатель! Она свято верила, что Толю можно исправить, что этот, в общем, неплохой мальчик озлоблен на весь мир, потому что с детства лишен домашнего тепла.
Мы с Михаилом Владимировичем откровенно хохотали над ее рассуждениями, но уж такая была наша Людмила Яковлевна, что если втемяшится ей что-нибудь в голову, то переубеждать ее - только время терять.
Вечерами она приглашала Толю в свой кабинет, занималась с ним математикой и вела душеспасительные разговоры под чаек с печеньем. Толя снисходил до таких приглашений, но, как бы это помягче сказать - чихал он на все эти дополнительные занятия и разговоры за жизнь.
Когда Новикова подарила ему на день рождения часы, он вышел из кабинета и, показывая подарок ребятам, громко сказал:
– Вот дура!
Теперь Толю отдали в наш отряд со строгим наказом перевоспитать его.
Хорошая у нас началась жизнь! Наши новые товарищи, Рыков и Калякин, ежедневно приносили за учебу не меньше двухсот штрафных очков. Мы перекрасили ночью плиту на кухне, в другой раз вставили разбитые стекла в коридоре, но разве поможешь этим! Одна неделя - второе место по учебе, потом - третье. Кабатченко и Новикова довольно улыбались, а я сатанел.
Ну, Сережа Рыков хоть стеснялся своих двоек и добросовестно отрабатывал их на ином поприще. А Калякин просто сбегал с самоподготовки, и я посылал старших разыскивать его по трем интернатским корпусам.
Ежедневно я помогал Сереже готовить домашние задания - это была поразительная запущенность. Ни складывать, ни вычитать он толком не умел, не говоря уже о более сложных арифметических действиях. Но он старался. И когда через месяц Сережа принес первую четверку, отряд торжественно и даже в стихах поздравил его.
Зато Калякину можно было кол на голове тесать.
– Давай проверю алгебру, - предлагает одноклассник.
– А в морду хочешь?
Однажды застаю Толю, хлюпающего носом в коридоре.
– Ты что?
– спрашиваю.
– А чего он...
– Кто - он?
– Командир ваш, Салазкин... Сильный, да?
Иду к Салазкину:
– Что там у вас с Калякиным произошло?
– Мало я ему, подлецу, съездил.
– Может быть, все-таки объяснишь?
– Так понимаете, он дежурный по коридору. Я ему раз сказал, чтоб вымыл пол, два сказал, а он - " Сейчас, сейчас ". Я ушел на уроки, а он - не знаю куда. Только пол за него другие вымыли. Ладно. А после обеда захожу в спальню прямо перед санитарным обходом, а этот ваш Калякин...
– Наш, - поправляю я.
– Хорошо, наш. Так он по кроватям прыгает и подушки ногой сшибает. Ну, я и врезал... Позвал девчонок, и пока комиссия их спальни проверяла, они у ребят порядок навели. Едва успели.
Что можно сказать Салазкину ? Что надо было провести с Толей разъяснительную беседу ? Так глупо же.
– Не знаю, командир, не знаю. Знаю только, что битье - не метод.
Слушай, а может, ты все-таки извинишься перед ним...
– За что ?
– изумился Салазкин.
– Не знаю, за что. Но человек же он...
На вечернем собрании Салазкин сказал:
– Ты, Калякин, извини, что я тебе врезал. Извини... Но ты все-таки подлец.
А вот еще.
Заканчивается отрядное собрание. И тут малыш, покойно устроившийся на коленях Салазкина, тыкает в сторону Калякина пальцем:
– Он опять сегодня по кроватям бегал.
– Ну, гад, - приподнялся Калякин.
– Сидеть!
– резко сказала Лена Гусева.
– Что, опять морду бить будете?
– Да нет, - спокойно сказал Салазкин, - морду бить не будем. Но ты его, пожалуйста, даже случайно не задень.
А малыш сидел на коленях у командира и поглядывал в окно, словно все это нисколько его не касалось.
Калякин понимал, что никакие уличные друзья ему не помогут: наши старшеклассники могли сами навешать кому угодно. Приходилось подчиняться. Но как был он чужим в отряде, так и остался до самого своего исключения из интерната. Случилось это через год.
Перед ужином Михаил Владимирович проходил по застекленному переходу. И тут сквозь брызнувшее стекло над головой директора пролетел кусок кирпича. Кабатченко оглянулся и при свете фонаря увидел убегающего за угол Толю Калякина.
– А вы докажите, - нагло улыбался Калякин, когда его вызвали на Совет командиров.
– Так я же тебя сам видел!
– А вы докажите.
– Что будем делать?
– спросил Михаил Владимирович.
И тут понеслось:
– Исключить!
– сказали командиры.
– Хватит! Сколько с ним можно возиться!
– Как это - исключить?
– Кабатченко, всегда сидевший на Совете в углу кабинета, встал и перешел к своему столу.
– Вы думаете, что говорите? Куда он денется?
– В школу пойдет или в ПТУ, - сказали командиры.
– А на следующий год, если одумается, пусть приходит. Тогда и поговорим.
Кабатченко и я пытались урезонить ребят, но ничего не получилось.
– Будем голосовать, - сказала председатель Совета.
Я на Совете командиров голоса не имел, да это ничего б не решило. Михаил Владимирович остался в меньшинстве, и как он утрясал вопрос с районным начальством, не знаю, но Калякин из интерната ушел. Людмила Яковлевна в это время была в загранкомандировке и перед отъездом умоляла нас проследить за Толей, чтобы он чего не натворил. Мы обещали, но ...