Вся жизнь - поход
Шрифт:
позволяет достигнуть результатов значительно больших, чем в группах одного возраста. В этом я убеждался не единожды, наблюдая за туристскими отрядами на различных соревнованиях и при встречах в пути. Позднее я познакомился с исследованием Е. Дымова о результативности взаимодействия школьников в группах одного и разных возрастов. Эксперименты в лабораторных и естественных условиях показали значительно большую эффективность в деятельности смешанных групп. И обеспечивалось это лидерством старших ребят.
Мне, при подготовке к уральскому путешествию, любые выводы из экспериментов ничего бы не дали: в секции теперь занимались 4-10-е классы, и не взять с собой кого-то по малолетству было бы несправедливо. Старший воспитатель Людмила Яковлевна тоже считала, что отсеивать никого не надо. Формально в маршрутных документах Людмила Яковлевна Новикова числилась помощником руководителя. Но и на Урале, и во многих-многих других путешествиях работа Людмилы Яковлевны не вписывалась ни в какие должностные рамки. Все организационные и хозяйственные вопросы мы решали совместно, и я редко что предпринимал, не посоветовавшись с ней. Единственное, во что Людмила Яковлевна никогда не вмешивалась, - это в обучение ребят туристской технике и в мои распоряжения на маршруте. Так в группе появился второй руководитель, прошагавший рядом со мной около тридцати лет.
На Урал мы выезжали после нашего туристского лагеря, все оборудование которого я перетащил из прежнего интерната в нынешний. Это был мой последний лагерный сезон: налаженная работа могла быть передана другим людям. А я занялся подмосковными походами, подготовкой команд к районным и городским слетам и дальними путешествиями.
Структура лагеря осталась прежней, но теперь отряды были разновозрастные, и командирами в них, естественно, оказались старшие воспитанники. Это значительно облегчило работу руководителей походов. Все-таки в прежнем лагере, при всей организованности туристов из четвертых-пятых классов, они многого не умели, да и многое им было просто не по силам. Завалить сушину или быстро поставить в непогоду палатки - с этим у малышей всегда были трудности. И нести продукты даже на четыре дня они не могли. А теперь в каждом отряде было несколько человек по 15 - 17 лет. У них самые тяжелые рюкзаки, они помогут отстающим, приструнят озорников - в общем, сделают все, как положено взрослым людям.
Но лагерь с разновозрастными отрядами запомнился не только этим.
Мне сказали, что километрах в шести от нас, в деревне Дютьково, есть какой-то музей с потрясающим экскурсоводом.
Я привел туда один из отрядов. Нам указали на обычную деревенскую избу с табличкой "Народный музей на общественных началах имени А.П. Чехова, И.И. Левитана и С.И.Танеева". Встречает нас невысокий плотный мужчина, уже в достаточных летах. Застиранная серая рубашка, поношенные брюки - видно, оторвали мы его от огородных дел или строительных работ.
– Павел Федорович Колесов, - представляется он.
– Директор, хозяйственник и смотритель всего этого. Проходите, пожалуйста, в дом, осмотритесь, присаживайтесь, а я буду через несколько минут.
Ребята входят в большую комнату и удивленно оглядываются на меня. На бревенчатых стенах - репродукции картин в самодельных рамках, множество переснятых фотографий незнакомых людей, какие-то документы. Такие музеи, и даже побогаче, мы видели во многих школах. Незаметно вошел Павел Федорович в парадном синем костюме и тихо встал у окна. Я прошу ребят рассаживаться по лавкам, потому что сейчас начнется вступительная беседа. Но я ошибся: не было вступительной беседы, а был необыкновенный рассказ влюбленного в свое дело человека.
– Итак, мы находимся в музее имени Чехова, Левитана и Танеева, голосом доброго сказочника начинает Павел Федорович. И постепенно раздвигаются стены бревенчатого дома, и перед нами старая Москва с извозчиками, дремлющими под газовыми фонарями. Снег искрится на их черных армяках, фыркают и тихо вздрагивают лошади. Мимо снуют лотошники, гуляет "чистая публика"...
Вместе с Павлом Федоровичем мы идем темными коридорами Строгановского училища, где под лестницей ночует мальчишка Исаак Левитан, потому что в Москве ему жить негде. А вот суровый сторож, - Павел Федорович горбится и берет с подокойника тяжелый подсвечник, - а вот суровый сторож шаркает валенками по паркету. "Исаак", говорит он, заглядывая под лестницу, "а ну выходи!"
Павел Федорович прикрывает свечу рукой, наклоняется - и мы вместе с ним вглядываемся в воображаемую темноту...
...
– Динь, динь, динь, - Павел Федорович трясет колокольчиком, - это едет к Танееву в гости Антон Павлович Чехов...
... Мы входим в торжественный зал московской консерватории, сидим на репетициях Художественного театра, и те, кого мы только видели на портретах - Чайковский, Шаляпин, Саврасов, Станиславский - становятся ближе и понятнее нам...
Не знаю, сколько времени длилось это волшебство. Павел Федорович закрывет глаза, склоняет голову - и мы снова очутились в большой комнате, где на бревенчатых стенах теснятся репродукции в самодельных рамках...
С давних лет скромный бухгалтер Павел Федорович собирал репродукции левитановских картин, а выйдя на пенсию, купил заброшенный дом в деревне, где летом отдыхал Танеев, и открыл бесплатный, ни от кого не зависящий музей.
Я начал отправлять к Павлу Федоровичу отряд за отрядом, а после музея ребята брались за лопаты, грабли и молотки - чинили крышу, приводили в порядок участок. Через год на стенде с перечнем друзей музея был вписан и номер нашего интерната, а у меня сохранился пожелтевший от времени документ: приглашение приходить с ребятами в музей без очереди, которая часто выстраивалась вдоль деревенской улицы. Дружба с Павлом Федоровичем Колесовым продолжалась до его кончины. Мы помогали строить большой амбар, торжественно именуемый концертным залом - выступать в нем почитали за честь многие известные музыканты. Павел Федорович бывал у нас в интернате, ездил с ребятами в Ленинград, и тогда не надо было томиться у касс Эрмитажа директора ленинградского и дютьковского музеев обеспечивали нам зеленую улицу.
У меня всегда был пунктик: отчаянное стремление приобщить ребят к литературе, истории, театру и живописи. Поэтому знакомство с таким людьми как Павел Федорович Колесов и Сергей Михайлович Голицын, я принимал как подарок судьбы. Мне же, дремучему дилетанту, приходилось вертеться. Ночами я готовился к экскурсиям, просматривая альбомы с репродукциями
и перечитывая нужные книги. Обычно я сам вел ребят по музеям, поэтому выглядеть неподготовленным было никак нельзя.
В Третьяковке и в Пушкинском музее мы не только лицезрели картины: по манере письма мы старались определять художественный почерк авторов и спорили, к какому направлению они принадлежат. В лексиконе туристов появились такие слова, как импрессионизм, дадаизм, экспрессионизм. Часто я останавливал ребят и говорил:
– Эту картину вы не видели. Кто автор?
И радовался почти безошибочным ответам: Ренуар, Манэ, Пикассо, Робер...
Когда в походах ребята любовались подмосковными пейзажами, я почти всегда спрашивал:
– Красиво?
– Красиво.
– А почему?
Туристы смотрели сквозь сделанную из пальцев рамку, чтобы найти завершенность сюжета, и говорили об уравновешенности кадра, о переходах цвета, о передних и задних планах. Не думаю, что мы только "поверяли алгеброй гармонию". Ребята учились видеть Прекрасное, видеть то, на что раньше не обращали внимания.