Вся жизнь - поход

Дихтярев Виктор Яковлевич

Через несколько лет нам сказали, что он ограбил таксиста и получил срок. А потом Людмила Яковлевна встретила его уже взрослого. Разговор не склеился, но Толя благодарил Новикову за все доброе, что она делала для него. Больше о Калякине я ничего не слыхал.

Из педагогического дневника:

" 4 мая 1966 года.

Кто виноват, что Калякина исключили? По нашей педагогической логике, конечно, я - его воспитатель. Но почему, разве я мало с ним возился? Или виноват только потому, что не сумел сделать то, что мне по должности полагается уметь?

Но я не умею, не научился. Я действительно не знаю, как быть с такими, как Калякин! В прошлом году в Прибалтике он в троллейбусе, на глазах вежливых рижан, саданул кулаком по лицу одноклассника. Вечером у костра мы хором втолковывали ему, что драться - ах, как нехорошо. А Толя сидел на пеньке и ухмылялся:

– А вы отправьте меня домой.

Людмила Яковлевна чуть ли не на коленях умоляла Толю поехать с нами, а он кочевряжился - чего я там не видел!

А теперь он смотрит на Новикову и ухмыляется.

Я прокручиваю два года жизни Калякина в нашем отряде - нет, ничего иного, чем то, что делал индивидуально и через коллектив, придумать не могу. Но ведь если нет результата, значит, где-то допущена ошибка. Но где?.."

Потом у меня случались еще неудачи, когда не мог довести человека до ума. Но там я хотя бы находил причины, видел недоработку, а Толя Калякин так и остался для меня загадкой, тем педагогическим браком, который, наверное, бывает у каждого, кто занимается нашим ремеслом.

"Дети" и "взрослые"

А пока только начался 1964 год. Несмотря на происки Кабатченко и Новиковой, отряд снова шел впереди и не уступал первого места никому в дальнейшем. Михаил Владимирович уговорил двух наших девушек перейти в отряд, наступавший нам на пятки - был в интернате такой Юрьев день, когда разрешалось менять отряды, - а нам подкинул пятиклассника с пушистым хвостом приводов в милицию. Подкинул и через неделю сказал:

– Хватит, переборщили. Больше никого не дадим. Живите спокойно.

Но жить спокойно мы не хотели. Я напомнил Михаилу Владимировичу наш разговор о нарушениях режима и сказал, что буду водить ребят по музеям и театрам вместо самоподготовки. Ожидая возражений, я приготовил сокрушительные аргументы, но директор, не дослушав, спокойно сказал:

– Что ж, води, если надо.

Кабатченко умел схватывать идею на лету!

Теперь разика два в месяц я занимал очередь на какую-нибудь выставку, звонил в интернат и просил к телефону командира.

– Саша, я возле Пушкинского музея. Знаешь где?

– Знаю.

– Вези всех, начиная с пятого класса. Через час жду.

После выставки мы не торопясь гуляли по вечерней Москве. Однажды мы остановились возле ограды Александровского сада.

Тихо падал крупный снег, чуть серебрясь у неярких фонарей.

Тяжелая кремлевская стена притемняла дальнюю часть сада, и только внизу под нами высвечивалась безлюдная аллея с редкими скамейками у припушенных снегом деревьев.

– Посмотрите, - сказал кто-то.
– Если бы на скамейке сидела девушка в короткой шубке, опираясь

рукой о скамейку - помните, как у Беклемишева - и еще чтобы негромкая музыка...

– Какая?
– тихо спросил я.

Ребята долго молчали.

– Может быть, "Сентиментальный вальс"?.. И назвать это...

– Не надо названия. Здесь для каждого свое...

– А если назвать "Состояние"?

Даже негромкие реплики нарушали тончайшую атмосферу непонятной печали. Ребята почувствовали это и снова замолчали надолго.

Только у входа в метро я спросил, знают ли они, с чем повстречались.

– С чем?
– не поняли ребята.

– С прекрасным. Такие встречи не часты, их надо сохранять в душе и в памяти.

С той поры у нас повелось:

– Готовьтесь, - говорил я.
– Через неделю мы идем на "Лебединное

озеро". Будет встреча с Прекрасным.

Потом, когда мы начали ездить в горы, ребята останавливались перед панорамой снежных вершин и говорили: "Еще одна встреча..."

За оставленных в интернате малышей мы не беспокоились.

Знали - уроки будут приготовлены и перепроверены, и на полдник малыши пойдут самостоятельно, и замечаний от дежурного воспитателя не получат. Такое доверие малыши ценили и одергивали друг друга: Виктору Яковлевичу попадет, если что!

Кстати, меня в этот год перестали называть Виктором Яковлевичем, а постепенно и осторожно перешли на "Вэ-Я".

Это прозвище почему-то прилипло ко мне на всю жизнь. Зато других кличек я никогда не имел.

После ужина и оставленного нам полдника старшие садились за уроки, и никаких проблем из-за нарушения режима не возникало. Но мне нужно было дать ребятам еще большую самостоятельность.

– Слушай, - сказал я Михаилу Владимировичу, - хотелось бы пойти с ребятами в поход в учебный день.

– Рехнулся?

– Ты послушай. В каждом классе из нашего отряда - по два-три человека. Какая беда, если они пропустят уроки? А вечером они возьмут домашние задания у товарищей и все выполнят. Гарантирую.

Михаил Владимирович молчал, и я начал тихонечко давить на него:

– Представляешь, какая ответственность ложится на малышей - весь день провести одним и без всяких замечаний. А старшие? Им ведь надо после похода готовить уроки. А они нашагались, надышались, им спать хочется. Вот тебе и дополнительный тренаж на пересиливание себя.

– А в воскресенье пойти в поход никак нельзя?

– Можно, но так интересней, - напомнил я Михаилу Владимировичу наш разговор о нарушениях режима.
– И кроме того, надо же ребятам побывать в воскресенье дома и отдохнуть от надоевшего меня.

– Михаил Владимирович расмеялся:

– У вас получаются нарушения режима как система, а соблюдение его как частность! Ты подумал, что скажут учителя?

– Большинство поймет, остальным ты объяснишь. Дело стоящее.

– Хорошо, - сказал Михаил Владимирович.
– Быть по сему! Но только раз в месяц, а еще лучше в два.