Второе Пришествие

Коровин Николай Петрович

И Лена пошла в церковь - впервые в своей жизни одна. Да - с родителями она посещала храм неоднократно, несколько раз в год, даже участвуя в службах. Не сказать, что они ей очень нравились, их длительность слегка утомляла ее, но на нее большое впечатление производило хоровое пение певчих на клиросе, а также момент, когда все прихожане синхронно пели 'Услышь нас, боже!' Не зная текста чина, она со второго раза начала раскрывать рот, с третьего повторять молитву полушепотом, а впоследствии и примыкать к общему гласу. Она с полнейшей искренностью кланялась мощам, целовала замызганное стекло и думала в ту секунду об исцелении своей души. Действительно, после посещения службы - пусть даже на четверть часа - она чувствовала духовное очищение, все житейские мелочи казались неважными. Она пыталась переосмыслить свою жизнь, стать более чувственной, научиться видеть беды других, помогать всем. Она сильно переживала из-за скандала, который закатила родителям в церкви, когда ей было лет десять. Те привели ее на службу после прогулки, уставшая Лена продержалась недолго, однако папа шепнул, что 'мы здесь ненадолго, скоро

уйдем'. Подобная ложь стала глубокой ошибкой: Лена начала чуть ли не орать, и ее пришлось вывести. Со службы она ушла, и этот случай крепко врезался ей в память. Заходить в храм одна она словно стеснялась: она толком не знала никаких канонов, за исключением запрета поворачиваться спиной к иконостасу и ряда простейших молитв. В пятнадцать лет на нее снизошел интерес, связанный с религией и всем, что ее окружает. Она читала под одеялом молитвослов, боясь, как бы домашние не увидели это, пыталась подстроить свою жизнь под прочитанное, однако, довольно быстро ей это надоело, и она отошла от подобной практики, читая с утра и на ночь глядя ряд основных молитв, да вставая на колени перед иконой божией матери в комнате, целуя после этого изображение младенца Иисуса и приснодевы Марии. Попытки чтения Евангелия и Библии также не произвели на нее действенного впечатления, она их отложила и так и не возвращалась.

А сейчас она направилась прямиком в Новодевичий монастырь. На входе стоял автобус с табличкой 'Дети', и Лена почему-то вспомнила, как они экскурсией с классом ездили в монастырь, как кто-то пытался задувать уже горевшие свечки, чтобы зажечь их снова и поставить самостоятельно, на что учительница заметила, что таким образом зажигающий забирает себе грехи того человека, кто эту свечу поставил.

В этот раз внутри также был класс на экскурсии. Пока Лена шла к храму, дети уже вошли внутрь, но не все, примерно восемь человек осталось снаружи. Она подошла ближе и подумала: 'Хм, судя по тому, что темные, видать, мусульмане. Да, много их у нас, все больше и больше. Когда я училась в школе и была в одиннадцатом классе, я тоже обращала внимание, что в начальной школе нерусских стало в разы больше, чем когда я была маленькой. Вот правда, почему мы никогда не слышали, чтобы террорист взорвал себя во имя Иисуса, Яхве, Будды? Но с именем Аллаха на устах - пожалуйста! Нам скажут имамы: это неправильный ислам, это и не ислам вовсе, настоящий ислам учит добру. Но почему те считают свою веру правильной? Может, все же есть проблема в ваших священных писаниях, если их можно трактовать и подобным образом? Или почему ваша религия привлекает подобных людей с абсолютно искаженным пониманием стоимости человеческой жизни и не способных увидеть свет?' Елена пригляделась: ребята играли в телефоны, шутили, и в одной из фраз ей послышалось 'а эти идиоты там молятся сейчас', и ее передернуло. Она отключила звук на телефоне и вошла в храм. Настроения не было никакого. Она поняла, что делать тут ей нечего. Купив несколько свечек, она поставила их перед ликами знакомых святых (как учила в свое время мама: 'Вот Пантелеймон, молись ему о здравии; вот Сергий, молись ему об учебе') и ушла, ушла как можно скорее, даже испытывая стыд. Едва выйдя за пределы монастыря, она сразу же закурила (на территории, понятное дело, приходилось терпеть), на счастье в это же время зазвонил телефон: на экране высветилась надпись 'Мой пупсик'. Говорил Василий. Тон у него был привычно невеселый.

– Едешь ко мне?

Именно сейчас ей почему-то категорически не хотелось ехать, но отказывать было неловко.

– Вася, давай только не будем... этого... Я не хочу. Можешь считать, что у меня болит голова, да и вправду она вроде бы болит. Не в физическом плане, но в...

– Ясно, очередная бабская фигня и бренные фантазии. Приезжай, разберемся, - брякнул он, и в трубке раздались гудки...

– И что ты тогда приперлась?
– презренно бросил он ей, когда его пассия, изображая мученичество, переступила через порог спустя час.
– Что за очередное проявление неадекватности? Сколько можно выносить мне мозг, убогая ты баба, а? Со стороны бы себя послушала, стыдно бы стало.

– Ты наверное не знаешь... Я тебе не сказала... Мои... в общем, я так боялась этого... и они теперь никто друг другу, - произнесла Лена, с трудом подбирая слова.

– А, родаки развелись что ли? Ну так и замечательно. Батя значит свалит от вас скоро, - Василий скрылся в комнате, и там что-то загремело. 'А мамка ее кстати неплохо и молодо выглядит для своих лет', - как бы невзначай подумал при этих словах он про себя.

– Да, но..., - начала Лена и осеклась. 'А что я, собственно, могу сказать ему? Он на любую мою фразу находит такое логичное объяснение, что кажется, весь мир построен по его законам. И все он так интерпретирует, как естественное, как непреложное. Что я ему скажу?'

– Ладно, ты прав, не о чем грустить. Я готова. Пошли!
– вошла она в комнату. Посередине ее находился столик, на нем стояла откупоренная бутылка шампанского, два наполненных бокала, а также шоколадные конфеты.

– Попробуем-с!
– засмеялся Вася, потирая руки и кивая на столик.

Лена, не ожидавшая подобного приема, расчувствовалась и зарыдала. Грусть умножилась, она почувствовала себя должной Василию. Оргазм был последней надеждой искупления; была мысль напиться, излив всю бутылку в себя и потребовав добавки (алкоголя в квартире у Василия всегда было достаточно), но эту мысль она решила отложить на крайний случай. Однако данная мера не потребовалась, спустя час Лена уже вовсе ахала и хлюпала носом, прыгая на кровати. Елена в такие моменты всегда удивлялась, что Вася, в обычном жизненном общении однотипный, в постели вдруг преображался: каждый раз показывал какие-то новые практики;

он умел удивлять неожиданными предложениями, собственно, именно поэтому она так и ждала каждой встречи с ним. Но именно сейчас, именно в период переполнявшего ее адреналина, она отчетливо осознала, насколько чужой и чуждый человек рядом с ней. Это осознание не было ей противно, больше печалила ее причина, по которой она с ним находится. Лене было словно стыдно, но она никак не могла понять, а за что, собственно, ей должно было быть стыдно? И откуда она знает, когда вопрос решится? 'Ведь я осознаю, что мы не на всю жизнь! Но что тогда это? Некоторый опыт? Я должна все вкусить и всему научиться. Для будущего? Для человека, который меня полюбит по-настоящему? Но что за глупость? Можно постоянно говорить, что нынче все игрушки, а вот когда-то, да, мы все устроим и облагородим. И так провести всю жизнь. Глупости! Слабохарактерье! Нет! Надо получать удовольствие и не забивать голову подобным настроением. А за что Вася должен меня любить? А если он не умеет любить? Что, ждать героев из сказок, которые разомкнут предо мной дорожки? Вот и весь сказ. Улыбаемся и пляшем!'

Утром, выпив принесенный Васей к кровати кофе, во время приготовленного им же завтрака Лена вспомнила вопрос, который не успела задать в предыдущий день:

– Ты на днях опубликовал фото в красном галстуке, ты купил себе его, что ли? Зачем? Это все связано с этой шумихой с Лениным?

– Да плевать мне на вашего Ленина! Кто это такой? Знать его не желаю! Просто поугарали с ребятами и пофоткались, не мой это галстук, чего ты сразу взъелась?
– огрызнулся Вася.
– Хотя, мне там по интернету заказали кепку с огромной скидкой, скоро придет, забавная штука, - уже спокойным тоном добавил он.

Они редко ходили гулять - все отношения сводились исключительно к пребыванию Лены на квартире у Василия. Но в тот день они отправились немного прогуляться по району и в парк. Лена давно пыталась вытащить своего молодого человека на какое-то приключение, но тот в большинстве случаев отказывался; иногда нехотя соглашался, но в итоге в последний момент ссылался на нехватку времени.

И вот они шли по улице, держась за руки. На перекрестке Лена воспользовалась случаем и просунула свою руку парню под мышку, и теперь могла идти с гордо поднятой головой, оглядывая прохожих, а особенно одиночных девушек сверху вниз. Она старательно цокала каблучками, и не смущалась, привлекая тем самым взгляды мужчин. Вдруг ей стало смешно все это, она выдернула руку из-под Васиной мышки, прикурила и пошла обычным шагом, даже чуть отстраняясь от него. Через две минуты он словно заметил ее маневр, закурил сам, и, схватив ее в охапку прижал к себе. Лена почувствовала растекающееся по всему телу тепло, плавно перетекающее все ниже и ниже. Они свернули в парк, где было немноголюдно и красоваться было не перед кем. Здесь они вновь крепко обнялись и начали нестрастно целоваться - и Лена сразу вспомнила свое первое свидание с Васей, как она вначале волновалась, а он делал вид, что холоден к ней, а стоило отойти от места массового скопления людей, резко схватил ее и целовал на протяжении пяти минут подряд. Пресытившись друг другом, они, обходя широченные подтаявшие за день лужи, неспешно шагали вглубь. Вдоль дорожки громоздились гаражи, которые находились на опушке лесопарка. Задняя стенка гаражей была изрисована и исписана всевозможными надписями. 'Смотри!' - произнесла Лена. На стене красовалась надпись 'Тупин - вор, Подвальному - слава!' Слово Тупин было перечеркнуто, и наверху подписано 'Подвальный', а, как не трудно догадаться, слово 'Подвальному', было перечеркнуто и написано 'Тупину'. Василий хмыкнул:

– Я вот не подумал, надо было пива взять с собой. Сейчас на лавочке бы посидели.

– Что ты думаешь об этом?
– спросила Лена, указав на надпись.

– Да елки-палки! Что тут думать! Оба воры! Все политики - педерасты продажные, даже противно обсуждать их. Пошли назад, зайдем в магаз.

После того как Вася обматерил обоих политиков, Лена почему-то прыснула, а он вновь закурил. Навстречу им из-за угла появился школьник лет двенадцати. Увидев в руках Василия сигарету, он заколебался, но все же превозмог себя и подошел, когда пара уже почти прошла мимо.

'Молодой человек, угостите сигареткой', - произнес он наиболее зычным голосом и незаметно для себя приподнимаясь на мысочки. Лена уже открыла рот, чтобы съязвить что-то в духе 'а не маловат ли ты, дружок', но Вася уже достал из кармана пачку и великодушно протянул школьнику. 'Спасибо!' - искренне улыбнулся он и тут же убежал.

– Зачем ты ему дал, он же маленький?
– спросила Елена после минутного молчания.

– Да брось! Не я, так кто-то другой дал бы. Что мелочиться? Я сам с одиннадцати лет курю, что тут сопли разводить. Если уж пареньку интересно, он своего добьется и найдет. А не найдет - бычки начнет собирать. Я помню, мы в восемь лет собирали бычки, спичками поджигали и пытались их курить. Так что тут не наше дело морали читать, у него и родители есть.

После такой отповеди Лена не нашлась что ответить, но курить ей почему-то расхотелось. 'А может, начать подыскивать?' - подумала она. 'А что здесь страшного? Ведь мысль это не измена, так ведь? Измена - это действие, но не помысел, равно как убийство - это причинение смерти, но не воображение умертвления. Вообще, я много пытаюсь вообразить, конечно. Не стоит этого делать, не стоит'.

Елена шла и пыталась глушить мысли, но не получалось. Всякие раз мысль сводилась к одному: 'Не тот это человек!' И мысль била и насиловала ее, и от этой мысли она любила Василия еще сильнее и с трепетом смотрела на него, пытаясь представить свою жизнь после разрыва с ним. 'Видимо, для окончательного формирования образа Васи он должен сделать это... Если это сделаю я, то уже он окажется обиженным, и уже каким-то хрупким, жалким, милым! Не о том ли ты мечтала? Вот и жди теперь'.