Высшая мера
Шрифт:
– Видите ли, Андрей Иванович… Если говорить обо всей стране, если говорить теоретически, то вы правы. Но я спросил о другом… Как вы думаете, за что убили жену и сына Апыхтина?
– Лично мое мнение?
– Да, речь идет только о вашем мнении.
– Или же произошла какая-то случайность, недоразумение… И преступники вынуждены были пойти на столь жесткие меры. Например, Катя или Вовка узнали кого-либо из них.
– Или же?
– Попытка выбить Апыхтина из седла.
– У вас есть клиенты, способные на это?
–
– Есть обиженные на вас? Вы кого-то разорили? Пустили по миру? Довели до банкротства?
– Мы не нарушали закона.
– Я не об этом.
– И нравственного, человеческого закона мы тоже стараемся не нарушать. Ведем себя по-человечески. Это я знаю точно. У банка есть возможность вести себя куда тверже.
– Так есть обиженные?
– Да, есть фирмы, есть люди, с которыми банк поступил, может быть, сурово, но справедливо. Можно ли таких назвать обиженными? Можно. Они затаили зло? Не исключаю. Вынашивают планы мести? И это возможно.
– Басаргин, кажется, совсем освоился, обрел способность рассуждать и строить предположения.
– Они выражали свою обиду, досаду, недовольство?
– Не знаю, о каких звонках рассказывал Цыкин, я таких звонков не получал. Никто не угрожал и Апыхтину, он сам об этом говорил. Осецкий? Все знали бы об угрозах еще до того, как он положил трубку.
– Настолько болтлив?
– Настолько несдержан, - поправил Басаргин.
– И еще одно… То, что произошло с семьей Апыхтина… В этом есть нарушение логики сегодняшней жизни. То, что произошло, - нападение без объявления войны. Мне непонятно случившееся. Зачем было поступать так? Может быть, банк готов был заплатить любые деньги? Или готов был отдаться в другие руки, если такова была цель? Подобным событиям должны предшествовать переговоры… Как сейчас говорят, разборка.
– Может быть, они хотели с самого начала подавить волю к сопротивлению?
– предположил Юферев.
– Сразу решили показать, какие они крутые?
– Не знаю, насколько они крутые… Здесь скорее проглядывает истеричность какая-то. А уж никак не спокойный твердый разговор. Залить квартиру кровью - много ума не надо.
– Вам не кажется, что Апыхтин поплыл?
– Он дрогнул, а не поплыл. А кто не дрогнет?
– Басаргин опять уставился в окно. За время их разговора над городом сгустились тучи, в кабинете заметно потемнело, по жестяному карнизу застучали редкие капли дождя.
– Кто угодно дрогнет.
– И вы?
– спросил Юферев.
– Я бы не пожалел никаких денег, чтобы все-таки достать этих отморозков, - Басаргин посмотрел на следователя спокойно и твердо.
– Думаю, что и вы поступили бы так же.
– Возможно, - Юферев поднялся.
– У меня к вам просьба… Если будут звонки, требования, угрозы, будет что-то такое, что не вписывается в обычную вашу жизнь… Звоните.
– Он положил перед Басаргиным визитную карточку.
– Здесь и рабочий телефон, и домашний. Звоните.
– Обязательно.
– Басаргин взял карточку и не глядя сунул ее в нагрудный карман.
Дождь хлынул сильнее, и оба, подойдя к окну, некоторое время молча смотрели на потоки воды. Площадь перед банком быстро опустела, и только машины сверкали свежими бликами.
– Дождь - это хорошо, - сказал Юферев.
– Особенно в дорогу, - добавил Басаргин.
– Апыхтин собирается на Кипр?
– Какой Кипр, - вздохнул Басаргин.
– Тут уж никакой дождь не поможет.
– Дождь - это хорошо, - повторил Юферев.
– И для тех, кто уезжает, и для тех, кто остается.
– Похоже, он и не ждал от Басаргина ответа, думая о чем-то своем.
Мысленно он уже покинул банк, где никто не мог сказать ему ничего полезного, дельного, что хоть как-то прояснило бы кошмарное убийство, взбудоражившее весь город, поднявшее на ноги всех, кто имел хоть какое-то отношение к милиции или к прокуратуре. Чаще обычного проверялись на дорогах машины, усиленные наряды прочесывали город, нужные люди срочно созванивались со стукачами и доносчиками, под особый надзор были взяты автобусная станция, железнодорожный вокзал, аэропорт.
Но пока все было напрасно - следов убийц обнаружить не удавалось.
Следователь Юферев не был блестящим и проницательным, остроумным и дерзким. Не горели огнем его глаза, и не светилось в них какое-то там сатанинское понимание человеческих слабостей и пороков. Даже задержав опасного преступника, начальству своему докладывал о задержании голосом унылым и безрадостным. Похоже, ему даже неловко было радоваться собственной победе. И походка у него была вполне соответствующая - усталая, и взгляд был печальным, даже сочувствующим: извини, дескать, братец, но придется мне поступить с тобой несколько непочтительно…
Но происходило странное - к Юфереву люди сразу проникались доверием, желанием помочь незадачливому следователю, хоть что-то найти для него утешительное, обнадеживающее. Глядишь, начальство и не выгонит его с работы, глядишь, и похвалит как-нибудь к празднику или просто под хорошее настроение.
Знал ли Юферев, какое впечатление производит он на людей? Похоже, все-таки знал, но не стремился во что бы то ни стало понравиться, показать себя толковым, быстрым, безотказным.
Может быть, в этом проявлялась его натура, скорее всего созданная природой для занятий задумчивых и неторопливых, а может, попросту лукавил, потому что дела ему удавались и раскрытий у него было ничуть не меньше, чем у других следователей - с горящими глазами и учащенным дыханием.