Высшая мера
Шрифт:
– Была!
– вдруг вскрикнула тощая.
– Точно была. Я видела. Быстро так, деловито, озабоченно прошла… По сторонам не смотрит, никого не видит… Большой, видите ли, человек, - с осуждением произнесла женщина.
– Большой человек?
– удивился Юферев так простодушно, так невинно, что не ответить ему было просто невозможно.
– Господи-и-и!
– протянула толстуха с таким пренебрежением, что каждый сразу бы оценил ее недовольство вчерашней гостьей.
– Большой человек! За версту видно, какой она человек!
– И какой же?
– Шелупонь, - отрезала толстуха, из чего Юферев понял, что и она видела гостью, ее мнение о ней тоже невысокое, можно даже сказать, презрительное.
– Старая?
– спросил Юферев таким тоном, что женщины должны были понять - он вполне разделяет их мнение.
– Она?
– Толстуха повернулась к нему массивным своим телом и некоторое время смотрела на следователя подозрительно-изучающе, словно он произнес нечто такое, что сразу его выдавало.
– А кого вы называете старой? Я, к примеру, старая?
– Вы?
– Юферев взглянул ей в лицо и с удивлением увидел, что глаза у толстухи в самом деле молоды, озорны и насмешливы, что старухой-то ее назвать и в самом деле нельзя.
– Да! Я, по-вашему, старая?
– Мне кажется, мы ровесники, - смутился Юферев или сделал вид, что смутился.
– С вами?!
– воскликнула толстуха сипловатым голосом.
– Ошибаетесь… Я, наверное, все-таки маленько постарше.
– Разве что на пару лет, - великодушно заметил Юферев.
– Так вот вчерашняя девица… Тридцати ей все-таки нету, помоложе она будет, учитывая шустрость… Но к тридцати дело идет, никуда ей, голубушке, не деться от тридцати годков-то!
– сказала женщина с непонятным торжеством.
– В этом дворе, в этом доме раньше вы ее не видели?
– Нет, не видела.
– Короткая стрижка?
– как бы вспомнив, спросил Юферев.
– Да нет, патлатая!
– Рыжая?
– Вряд ли, - с сомнением просипела женщина.
– Светлая - да, но рыжая?
– спросила она у себя.
– Нет, не рыжая.
– Плотненькая такая девочка?
– Это да, с мясцом баба, во всяком случае, тощей не назовешь, - подтвердила вторая женщина.
– Крашеная?
– с надеждой спросил Юферев.
– Крашеная?
– переспросила толстуха.
– Не могу сказать… Сейчас вот дайте мне фотку - не узнаю, лица не видела. А если вот так пройдет по дорожке - тут уж не ошибусь.
– Постойте, постойте, постойте, - зачастила тощая женщина.
– Ведь что получается… Это что же получается… - Она посмотрела на Юферева заблестевшими глазами.
– Я вам сейчас такое скажу, такое скажу, что вы криком кричать будете! Лешка, наш половой бандит, к ней приставал вчера!
– Верно, - солидно кивнула толстуха.
– Это и я видела.
– Лешка Якушкин из семнадцатой квартиры. Он ко всем бабам пристает, и к ней тоже приставал. Вот он распишет ее что твой живописец!
– Якушкин из семнадцатой?
– повторил Юферев, чтобы не забыть, записывать ему сейчас не хотелось, он знал, что, как только достанет блокнот и ручку, разговор тут же прекратится, женщины замкнутся и будут опасаться каждого собственного слова.
– Точно, он!
– сказала, как вбила гвоздь, соседка по скамье.
– Болтун, пьяница и лодырь!
– Хулиганит?
– спросил Юферев.
– Он тихий пьяница и тихий приставала. Как я понимаю, ничего ему от баб и не нужно, только бы потрепаться, поулыбаться, за локоток подержаться…
– Учится? Работает?
– И отучился уже, и отработался.
– Один живет?
– А на что ему жить-то, будь он один?
– резонно спросила старуха.
– С папой живет, с мамой.
– Сколько ж ему лет, Якушкину-то?
– Тридцать пять - тридцать семь… Где-то он в этом возрасте.
– Чем занимается?
– Шатается.
– Женщина чуть шевельнула тяжелыми плотными ладонями, как бы разводя их в стороны, как бы показывая, что этим объясняется вся жизнь Лешки Якушкина.
– Но парень неплохой, вы поговорите с ним, он вам эту красавицу так распишет, что вы ее из тысячи узнаете.
– Она была с сумкой?
– спросил Юферев, вспомнив, что если девица действительно показывала Апыхтиной телеграфный бланк, то ведь где-то должна была его держать.
– С сумкой?
– переспросили женщины в один голос.
– Не видела, - пояснила толстуха.
– Патлатая она была.
– И губы крашеные?
– подсказал Юферев.
– Патлатая, - твердо повторила женщина и снова уставилась в пространство маленькими своими неподвижными глазками.
Юферев хотел было еще что-то спросить, но воздержался. По каким-то признакам он понял, что разговор исчерпан и дальнейшие его вопросы будут только раздражать женщин.
– Спасибо, - сказал он, поднимаясь.
– Авось еще встретимся, авось еще удастся поговорить.
– Что Николаич-то, держится?
– спросила тощая женщина совсем другим тоном - участливым и жалостливым.
– А то я столкнулась с ним у лифта - совсем плохой мужик, совсем плохой.
– Уже лучше, - сказал Юферев и, махнув рукой, направился к первому подъезду, где, по его прикидкам, должна быть семнадцатая квартира.
– Не застанете, - раздался сзади какой-то сдвоенный голос, видимо, обе женщины вразнобой произнесли примерно одно и то же.
– Опоздали маленько.
– Где же он спозаранку?
– Там, где все приличные люди, - рассмеялись женщины сдвоенным смехом.
– Похмеляется.
– Где?
– В конце дома направо и опять направо… Десять минут вдоль улицы, а там забегаловка… «Пища» называется… Вот там он и питается.
– Как мне его узнать?
– спросил Юферев.
– Узнаете, - рассмеялись женщины.
– Без труда узнаете. Его нельзя не узнать. Все его узнают. Только папа с мамой не узнают, когда он вечером возвращается.
Забегаловка «Пища» создавалась, судя по всему, не единым духом. Вначале это был просто громадный железный контейнер. В нем прорезали дыру для двери, потом еще одну дыру для витрины, потом маленькую дыру для вентиляции.