Высшая мера
Шрифт:
– Билеты вот Аллочка принесла… Пора, говорит, на Пафос лететь.
– Пафос - это хорошо… Там следователь, Володя… Как быть?
– Никак, - Апыхтин пожал плечами.
– Интересуется нашими криминальными связями, - произнес Осецкий свистящим шепотом.
– Он назвал Кандаурова.
– А ты?
– Сказал, что впервые слышу. Я правильно сказал?
– Знает он про Костю, - Апыхтин махнул рукой, словно речь шла о вещах, не стоящих внимания.
– Все он знает.
– Значит, я дал ложные показания?
– Осецкий побледнел от дурных предчувствий.
– Значит,
– Апыхтин пожал плечами.
– Сейчас с Цыкиным беседует.
– И что Цыкин?
– Все отрицает!
– Напрасно.
– Апыхтин вздохнул, открыл тумбочку стола, вынул бутылку коньяка.
– Глотнешь?
– Володя! Нельзя! Пусть уберется следователь!
– Мы и его угостим…
– Да ты что?!
– Игорь, - Апыхтин поморщился, - ты это… Переведи дыхание. Сделай несколько глубоких вдохов, выдохов. И успокойся. Говорил я с ним о Кандаурове. Думаю, что и он разговаривал с Костей… Все эти тайны… Ты выпьешь или мне одному маяться? На кого работаешь, Игорь? Ты со мной или со следователем? На чьей ты стороне?
– Если вопрос ставится таким образом… - Осецкий повертел головой, будто галстук сдавил шею, будто ему тяжело было дышать.
– Если вопрос ставится таким образом…
– Он всегда ставится только так и никак иначе.
– Апыхтин вынул из тумбочки две конфеты в обертках и вопросительно посмотрел на Осецкого.
– С утра не выпил - день пропал, верно?
Ответить Осецкий не успел - в кабинет вошел Цыкин. Увидев коньяк в стаканах, усмехнулся.
– Не помешал?
– В самый раз.
– Апыхтин вынул из тумбочки третий стакан и наполнил его точно так же, как два предыдущих. И положил рядом с ним третью конфетку.
– Поехали, ребята; - И он первым, не чокаясь, выпил. Убедившись, что его заместители тоже выпили, медленно, даже с какой-то затаенностью, развернул конфету, сунул ее в рот и лишь после этого спрятал в стол бутылку и стаканы.
– Что там Юферев?
– Это следователь?
– переспросил Цыкин.
– Басаргина допрашивает.
– Успешно?
– Придет - расскажет. Не знаю, хорошо ли, плохо, но я не стал скрывать ни этих звонков, ни угроз…
– Каких угроз?
– Апыхтин смотрел на Цыкина долгим, немигающим взглядом.
– О каких угрозах ты говоришь, Миша?
– Ну как же… - Цыкин смешался, повернулся к Осецкому, как бы ища у него поддержки, но тот тоже с недоумением уставился на Цыкина.
– Были какие-то невнятные звонки, угрозы…
– Подожди, Миша.
– Апыхтин положил большие ладони на полированную поверхность стола.
– Подожди, говорю, - громче повторил он, видя, что Цыкин порывается еще что-то сказать.
– Разберемся. Ты говоришь, невнятные угрозы… Хорошо. Но, оказывается, они были достаточно внятны, чтобы доложить о них следователю, а не мне, не Игорю… Как это понимать?
– А чего вас зря будоражить?
– воскликнул Цыкин с капризностью в голосе.
– Какой-то шизик звонит, непонятно чего хочет, непонятно о чем предупреждает, намекает…
– Стоп!
– повысил голос Апыхтин, давая понять, что пока еще остается во главе банка.
– Ты плывешь, Миша. И сейчас мы совместными усилиями вытащим тебя на твердую почву.
– Это самое… Не надо меня никуда вытаскивать!
– взвился Цыкин, но тут же, спохватившись, замолчал.
– Я извиняюсь, конечно.
– Это твое дело, извиняешься ты или нет, - вставил Осецкий.
– А наше дело - извинять тебя или нет.
– Да на фиг мне твои извинения!
– опять закричал Цыкин.
– Стоп!
– повторил Апыхтин.
– Продолжим. Ты говоришь, что были угрозы. И тут же добавляешь, что не совсем угрозы, вроде как предупреждения. Угрожает враг, а предупреждает друг. Определись, Миша. Тебе грозили? Или пытались предостеречь от какой-то невнятной, как ты выражаешься, опасности?
– Володя, - доверительно произнес Цыкин, - были звонки, два или три… Никто не грозил меня взорвать или повесить… Никто не предупреждал о взрывчатке, заложенной в нашем банке. Знаешь, бывает, звонит человек, не то пытается шутить, не то сам перепуган… Я послушал-послушал и бросил трубку. Поначалу вообще решил, что кто-то ошибся номером. Через несколько дней опять звонок. Этот тип уже называет меня по имени, по фамилии… Хорошо, спрашивает, живете? Ну-ну, говорит, наслаждайтесь пока, недолго осталось… Что-то в таком роде. Тут рассказывать нечего. А когда такое случилось, когда следователь в банке, допросы и мельчайшие подробности… Я вспомнил об этих звонках.
– Когда звонили?
– спросил Апыхтин.
– Недели две назад.
– Утром? Вечером?
– Не помню. По-моему, где-то в середине дня, может быть, даже сразу после обеда. Так примерно.
– Мужчина? Женщина?
– Конечно, мужчина.
– Почему конечно?
– Не знаю, вырвалось… Нам вообще, как ты знаешь, больше мужчины звонят. Женщины в нашем деле это так… Кассиры, курьеры, бухгалтеры… Разве нет?
Без всякого выражения, сквозь чуть затемненные очки Апыхтин смотрел на Цыкина, молча смотрел, безучастно, может быть, даже и не видя его, забыв о нем.
– Ты что, Володя?
– не выдержал Цыкин.
– Да так, - смешался Апыхтин.
– Задумался.
– О чем?
– О чем я могу задуматься?… Билеты вот Аллочка принесла. На самолет. Через неделю отлет на остров Кипр. Три билета.
– Прости, старик, - Цыкин подошел к Апыхтину, подержал руку у того на плече.
– Налей, Володя, нам еще по глоточку. Выпьем, ребята… Повод печальный, но что делать… Выпьем.
Апыхтин помолчал с некоторым недоумением, ему, видимо, хотелось задать Цыкину еще несколько вопросов, но это было уже неуместно. Он снова достал бутылку, стаканы, снова разлил коньяк.
Цыкин выпил первым.
Поколебавшись, его примеру последовал Осецкий.
Коньяк Апыхтина остался стоять на столе.
– Я воздержусь, - сказал он.
– Что-то частенько мне приходится последнее время перебирать. Опять же следователь… Надо ему что-то рассказать, про угрозы не забыть, да, Миша?
– Он посмотрел на Цыкина.
Не найдя что ответить, тот лишь развел руками. Но что-то дрогнуло в его лице, чем-то зацепили его слова Апыхтина, опять же неожиданное решение отказаться от коньяка - такое с их председателем случалось нечасто.