Взлетная полоса
Шрифт:
— Не рано ли, Владимир Георгиевич? — в раздумье высказал сомнение Бочкарев. — Опыта работы в КБ у него еще маловато…
— Рано? А когда возглавили конструкторские бюро Яковлев, Лавочкин, Котин, Калашников? В двадцать пять лет Сергей Павлович Королев руководил группой изучения реактивного движения. А в двадцать шесть уже был заместителем директора Реактивного института по научной чсти. А опыт придет. Дело наживное.
— Так это Королев, Яковлев. Вершины советской конструкторской мысли!
— Правильно. Но если мы хотим держать эту самую конструкторскую мысль так же высоко и впредь, талантливых людей надо выдвигать на большую дорогу скорее, а не ставить их в очередь на выдвижение за кем-то и не дожидаться, когда их наградят за выслугу лет медалью первой степени. И тут вы снова сто раз правы, когда говорите, что такие, как Кольцов, — наша смена и она уже пришла. Да, как ни прискорбно, но и вы, и Александр Петрович, и я, и многие повыше меня чином, в общем-то, свое дело уже сделали. А факел надо нести дальше. Эстафету надо передавать. Но в надежные руки. И потому я прошу вас, Юрий Михайлович, не спешить с уходом. Закончите работу. Она послужит Кольцову хорошим трамплином. Он у вас многому еще научится. А потом, потом другое уж дело. Кстати, о кафедре своей не беспокойтесь. Она вас дождется. Это я вам обещаю:.
Они перевели разговор на другую тему. Но еще не раз возвращались к тому, о чем только что говорили. Скоро в комнату вернулся Руденко. Но с ним, к удивлению Бочкарева, Ачкасов почему-то больше говорил о Речинске и о «Сове». Не очень понятна была Бочкареву и манера, в которой вел этот разговор Ачкасов. Он довольно подробно объяснил им обоим, что нового внес Кольцов в конструкцию четвертого узла, а потом, когда Руденко попытался отстаивать свою точку зрения, уже совсем другим тоном, не терпящим никакого возражения, сказал, что поправки Кольцова будут приняты окончательно, утверждены и отступать от них ни он, ни Александр Петрович не позволят никому. Идти на аэродром, где в одном из ангаров Окунев и Заруба монтировали на самолете рабочий макет «Фотона», Ачкасов, взглянув на часы, отказался и попросил Бочкарева доложить ему график выполнения работ. График выполнялся четко, даже с некоторым опережением сроков. Но начиная со второй половины марта темп работы несколько снизился. А в конце апреля и вовсе наметилось отставание. Ачкасов обратил на это внимание и спросил Бочкарева о причинах.
— Без Кольцова группе трудно. Первое время жили, если так можно выразиться, его заготовками. А сейчас многое не получается, — откровенно признался Бочкарев. — Я объяснялся по этому поводу с Александром Петровичем дважды.
— Кулешова понять тоже можно, — принял вдруг сторону Главного конструктора Ачкасов. — Хотя в чем-то, допускаю, он и не прав.
— Отставания больше не будет. И в график мы войдем, — заверил Ачкасова Руденко.
— Не сомневаюсь, — согласился Ачкасов и, пожелав всем успехов, уехал.
В Москве на следующий день он вызвал к себе Кулешова, и, когда тот зашел в кабинет и уселся за стол напротив хозяина, положил перед ним представление. Александр Петрович невозмутимо посмотрел на дело рук своих, а потом вопросительно, почти так же как накануне Ачкасов смотрел на офицера отдела кадров, взглянул на Ачкасова.
— Я не буду визировать этот документ, — коротко объявил в ответ Ачкасов.
— Почему, если не секрет? — весьма смиренным тоном спросил Кулешов.
— А почему ты, прежде чем писать его, не посоветовался со мной? Не позвонил? — справедливо заподозрив в этом смирении очередной тактический ход Кулешова и решив обезоружить его, сразу же перешел на «ты» Ачкасов.
— Да потому, что я советуюсь только тогда, когда мне что-нибудь неясно. А в данном случае мне ясно все.
— Многое, так будет точнее, — поправил Ачкасов.
— Пусть многое. Так чем же вас не устраивает кандидатура Руденко?
— Назначать его сейчас нецелесообразно, — после некоторого раздумья ответил Ачкасов.
— Кого же тогда назначать? Подскажите, Владимир Георгиевич!
— Никого. Там старшим Бочкарев, пусть он и остается. Я с ним вчера беседовал.
— Знаю о вашей беседе. Он вчера звонил мне. И вы должны знать, что в августе он из КБ уйдет. Я обещал его отпустить.
— Ну и напрасно.
— Не считаю. Он проработал в КБ больше двадцати лет. Он столько для КБ сделал, что отказать ему я просто не могу. Я права на это, как руководитель, не имею. Мне совесть не позволяет ему отказать! В конце концов, ему кафедры тоже не каждый день предлагают! Это тоже надо учитывать!
Кулешов говорил горячо, искренне. По-человечески Ачкасов его понимал. Но интересы дела требовали другого подхода к решению проблемы в целом, и Ачкасов остался глух и к просьбе Бочкарева, и к голосу Кулешова, и к зову собственного сердца.
— Не пойму я что-то тебя, Александр Петрович. Вольского ты жалел. А Бочкарева сам, выходит, отдаешь. А разве он менее ценный работник? — в раздумье спросил он.
— Не менее, а более ценный! И если бы вы у меня его, как Вольского, брали, поверьте моему генеральскому слову, через вашу голову министру бы жалобу написал. В ЦК бы пошел. А тут он сам попросился. И если он в августе уйдет, на очень ответственном участке в Есино у меня вообще никакого руководителя не останется. Вот о чем я думал, когда писал представление на Руденко.
— И все же сделать надо не так, Александр Петрович, — давая понять, что разговор на этом заканчивается, сказал Ачкасов. — Юрия Михайловича, пока «Фотон» не будет сдан, никуда не отпустим и подменять никем не будем. Нельзя не учитывать тот исключительно благоприятный для работы микроклимат, который он создал в группе и который, бесспорно, изменится к худшему, если вместо него группу возглавит кто-то другой. Поэтому с назначением Руденко подождем. Это во-первых. Во-вторых, я настоятельно рекомендую вам вернуть Кольцова в Есино, как только все сделанные им поправки будут утверждены. И в-третьих, мы совсем ослабили внимание к подготовке ученых кадров. Или я ошибаюсь?
— У меня не НИИ, Владимир Георгиевич. Я не успеваю выполнять заказы, — почему-то сразу помрачнел Кулешов.
— Стыдись об этом говорить, Александр Петрович. Ты — бывший преподаватель, профессор, вырастил столько замечательных специалистов — и вдруг совсем отмежевался от этого дела. Слушать не хочу. Иссушаешь колодцы, из которых пьешь. Рубишь сук, на котором сидишь!
— Хорошо. Я подумаю, — буркнул Кулешов и встал. — Мне ясно все.
— Ну и великолепно, — пожал ему руку Ачкасов.