Я боялся - пока был живой
Шрифт:
– А каких, собственно?
– растерянно поинтересовался Арнольдик.
– Ты, дед, дуру не гони!
– рассердился Вовик.
– Я тут с тобой для чего время теряю?! Ты будешь сам платить, или нам так взять? Ты учти, что это моя тебе скидка за твой почтенный возраст, иначе ты знаешь как полагается отвечать за такие штучки?! Итак, я слушаю твои предложения.
– А нечего слушать, - гордо воздев голову ответил Арнольдик. Никаких денег и никаких компенсаций вы не получите, можете даже не рассчитывать напрасно. Что вы вообще себе позволяете?! Врываетесь в чужую
– Смотри ты, как дед заговорил! Как по писанному! А что же ты тогда удрал поскорее, а не остался на месте, чтобы по закону с тобой разобрались? Что молчишь? Впрочем, дело хозяйское, можешь не отвечать. А вот за чайник мой тебе очень даже ответить придется. Филин, проводи бабулю в другую комнату и посиди там с ней, чтобы она по своему дедушке не скучала. А ты, дедуля, погоди, не спеши так храбриться, мы с тобой не закончили, мы с тобой даже еще не начинали. Мы сейчас с тобой разговаривать будем.
Арнольдик возмутился.
– Да не желаю я с вами разговаривать!
– Пожелаешь! Еще как пожелаешь! Ну-ка, Шмыгло, помоги мне с дедушкой поговорить.
При помощи Шмыгло он разложил Арнольдика на столе в комнате, смахнув прямо на пол все, что на этом столе находилось, сдернув вместе со скатертью. Потом они привязали Арнольдика к столу бельевой веревкой, принесенной из кухни. Оттуда же Вовик принес утюг.
– А ну, заверни деду рубаху повыше, - скомандовал он Шмыгло.
Тот торопливо выполнил приказ. Вовик включил утюг в розетку и поставил Арнольдику на живот.
– Ну так как, дед, может, заговоришь все же? Может, заплатишь добровольно? Тебе же дешевле обойдется.
– Уберите с меня утюг! Он холодный! И вообще он...
– Да замолчи ты, дед!
– прикрикнул Вовик.
– Потерпи, утюг быстро согреется, скоро тебе жарко станет. Ты попищи тогда, а я пойду пока посмотрю, что в другой комнате. Ты, Шмыгло, пошарь тут, да за дедулей посматривай, позовешь меня, когда ему жарко станет, или он поговорить со мной пожелает.
Вовик ушел в другую комнату, а Шмыгло нехотя, но тщательно и методически, стал исследовать комнату, в которой он остался наедине с Арнольдиком.
– Ты, дед, смотри, лучше отдай Вовику бабки, какие есть. Небось на гроб хотя бы, или еще на что, приберег малость? Так что лучше отдай. С Вовиком надо поосторожнее, ты не смотри, что у него все хиханьки, да хаханьки. Он - беспредельщик, бешеный, отморозок...
Говоря все это, он продолжал искать. Дошел до письменного стола. Сел, стал выдвигать ящики. Лениво перебирал бумаги, что-то сразу же бросая на пол, что-то бросал обратно в ящики.
Достал пачку писем, очень старых, перевязанную выцветшей ленточкой. Взвесил с уважением на руке, покачал головой:
– Это кто же тебе столько писем пишет, дед? Ну-ка, давай посмотрим.
– Нехорошо читать чужие письма, молодой человек!
– Тебе, дед, может и нехорошо, а вот мне так в самый раз.
– Но ведь это же чужие письма!
– Да что ты говоришь, дед?! А я и не догадывался! Ну что же, посмотрим, что другим пишут, раз нам никто писем не присылает. Раз нам писем не шлют, имеем право чужие почитать.
Шмыгло вытащил наугад одно из писем, развернул его и стал читать вслух.
– "Дорогая Нинель! Пишу тебе прямо из окопа. У нас идут тяжелые бои..." - Шмыгло недоуменно повертел листок в руках.
– Что это за бои? Из Чечни, что ли, он тебе писали?
– Это не мне писали, это я писал, а потом, была другая война, задолго до Чечни, но если вы не знаете, то и не надо, - задергался Арнольдик.
– И вообще, прекратите, вам это совершенно неинтересно.
– Почему же так? Мы почитаем. "Идут тяжелые бои. Пишу я тебе из Синявинских болот. Ты так близко и так далеко. До города, кажется, рукой подать, а сколько всего между нами! И самое главное, между нами - война. Два месяца мы торчим в этих болотах, вцепившись намертво зубами в эту не землю даже, а в грязь, в болотную жижу, тину, в гиблые эти места. Но это тоже частица Родины. Той самой Родины, которая стала для нас не просто общим понятием, а болотами этими, городом, в котором живешь ты, в котором живут мои родители и друзья. Тот город, за который мы умрем в болотах, но врага в Ленинград не пропустим. Пока мы живы..." Ты что, дед, взаправду воевал? Болота защищал? А на хрена? Кому они нужны, болота эти самые?
– Вам этого не понять.
– Это почему же так?!
– Потому, что вы - другие.
Арнольдик хотел сказать еще что-то, но Шмыгло знаком остановил его, потому что в руки ему попалась бумага, которая привлекла его внимание.
Шмыгло усердно читал, шмыгая, не переставая, носом. Он читал, перечитывал, читал сначала, что-то про себя повторяя, беззвучно шевеля губами...
А комната наполнялась едким дымом, но Шмыгло, увлеченный чтением, ничего не замечал.
Из соседней комнаты выглянул Вовик, увидел сидящего за столом Шмыгло, поглощенного чтением какой-то бумажки, оглядел комнату, заполнившуюся дымом, подбежал к Арнольдику и выключил утюг.
– Ты, гад!
– заорал он, набрасываясь на Шмыгло.
– Читаешь тут, а у тебя дедок глазки закатил. Горелым уже в другой комнате пахнет, а ты даже носом не ведешь. Читатель хренов!
Вовик орал, топая ногами, пугая Шмыгло, который поднял голову от бумаги, закашлялся от дыма, которого, несмотря на выключенный утюг, становилось все больше и больше, испуганно вскочил и подбежал к лежащему на столе Арнольдику.
Голова старика завалилась набок, глаза были прикрыты, весь он как-то обмяк.
– Вовик, Вовик, он же только что со мной разговаривал!
– засуетился перепуганный Шмыгло.
– Он же ни разу даже не пискнул, я думал, что утюг старый, плохо нагревается. Кто же знал, что он такой железный дед?!
– Что ты под ногами крутишься?!
– продолжал орать Вовик.
– Ты хотя бы утюг у деда с живота сними, пока он ему внутрь не провалился, да пульс пощупай, может, откачаем еще.
Шмыгло бросился к Арнольдику, стал нащупывать пульс, но тут же отпрыгнул, потому что тот начал шевелиться и открыл глаза.