Я боялся - пока был живой
Шрифт:
– И покалечить ты меня не можешь, бандит проклятый!
– Арнольдик, дорогой, прекрати! С кем ты связываешься?!
– попыталась успокоить его Нинель.
Но Арнольдик не желал уговариваться.
– Да не может он меня покалечить!
– бушевал он.
– Ему от меня генеральная доверенность нужна! А за доверенностью нужно в нотариальную контору ехать, а там меня нужно предъявить в целости и сохранности, хотя я никуда с ними и не поеду! Фиг им!
– Во, дед, развоевался!
– широко улыбнулся Вовик.
– Да я тебе руки-ноги выдерну и все прочее, что только пожелаю. Оставлю только
Арнольдик бросился было за паспортом, но Вовик успел его отдернуть и спрятать за широкую спину.
– Куда?! Сидеть смирно!
– рявкнул он на Арнольдика, отпихивая его животом.
– Шмыгло, присмотри за дедушкой, чтобы он не нервничал и не дергался. А ты, Филин, когда диктовать будешь, не ошибись, перепроверь все по буковкам, документ все же, уважения требует.
Филин пошел к телефону, а Вовик повернулся к старичкам.
– Вот так вот, дед, дела нынче делаются, а то начитались, поди: ножи, кастеты. Так что ты посиди, поразмышляй, может, дойдет, наконец, что нет у тебя никаких других вариантов, кроме моих. Не подпишешь, мы твою супругу любимую на запчасти разберем у тебя на глазах. А ты же этого не хочешь, верно?
Он наклонился к Арнольдику и добродушно похлопал его по плечу.
– Вот так-то вот, ветеран. Не делай глупостей, и все будет в порядке. Фирма гарантирует! Шмыгло! Ты присматривай, а я пойду, проконтролирую, чтобы Филин чего не напутал, у него это запросто.
Вовик вышел в соседнюю комнату, а Шмыгло остался со старичками. Нинель сразу же бросилась к Арнольдику.
– Назад! Сидеть на расстоянии! Говорить - говорите сколько влезет, только подходить друг к другу не нужно, не советую.
Нинель села в кресло напротив Арнольдика. Косясь изредка на Шмыгло, заговорила.
– Ты в порядке, дорогой?
– спросила она, озабоченно всматриваясь в лицо Арнольдика.
– Все ерунда!
– постарался залихватски ответить он, махнув бесшабашно рукой.
– Что со мной может случиться? Ты-то как, дорогая?
– А что со мной может случиться?
– вопросом на вопрос ответила Нинель.
– Я все-таки русская женщина. Как-никак, блокаду пережила, войну. Переживу и это. А у тебя правда все в порядке, дорогой?
– Ну, немножко неприятно было лежать с холодным утюгом на голом животе. И супчик жалко, кушать хотелось.
– Ты знаешь, милый, с горячим утюгом на животе тебе было бы еще неприятнее лежать, а с супчиком ты сам виноват: сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не включал так сильно горелку под кастрюлями, или не отходил бы в таком случае от плиты...
Арнольдик сглотнул слюну и вкрадчиво спросил Шмыгло.
– Товарищ бандит... Ээээ, товарищ Шмыглов, можно я возьму на кухне тарелочку супа? Очень, знаете ли, кушать хочется.
– Ты что, папаша, спятил?
– вытаращился на него Шмыгло.
– Фу, как грубо, молодой человек!
– поморщилась Нинель.
– Человек захотел кушать, что вовсе неудивительно в такое позднее время. Что, собственно, в этом ненормального? Пустите его на кухню. Я же здесь, а без меня куда он денется? Он же не Тарзан, чтобы из окна выпрыгивать.
– Ладно, дед, давай, только по шустрому, - после некоторых колебаний все же решился Шмыгло.
– Давай, пока Вовик не видит, только быстро, одна нога тут, другая там. И без шухера! А не то твоей половине будет очень и очень больно.
– Ну что вы, товарищ бандит!
– с готовностью согласился Арнольдик, вскочив с кресла и направляясь на кухню.
В дверях он обернулся и спросил Нинель:
– Тебе принести супчика, дорогая?
– Нет, милый, - поморщилась, понюхав воздух, Нинель.
– Я, знаешь ли, не люблю жареный суп.
– Ну, как знаешь, - даже не обидевшись, легко согласился Арнольдик, исчезая на кухне.
Шмыгло уважительно посмотрел ему вслед.
– Железный дед у тебя, старая, без нервов.
– Молодой человек! Называть женщину старой просто неприлично, обидчиво заметила Нинель.
– А когда мой муж нервничает, он почему-то всегда очень хочет кушать. Но вы правы, он безусловно смелый человек. В шестнадцать лет ушел в ополчение, подделал документы, обманул военкомат. Сражался под Ленинградом, в Синявинских болотах, а потом в армии, в разведке... Впрочем, вам это все неинтересно.
– Почему?
– без особого энтузиазма пожал плечами Шмыгло. Рассказывай на здоровье. Я что? У меня дед тоже воевал. Где-то.
Что-то вспомнив, он внезапно оживился.
– Слушай, а у твоего награды есть? У моего дедули этих медалей да орденов изрядное количество было. Как дедуля помер, я награды эти сразу собрал и на Арбат отнес. Толкнул там барыгам, навар получился солидный. Я даже не ожидал, думал, что эти железки вряд ли чего стоят.
Нинель возмущенно замахала на него руками.
– Да как же так было можно! Это же боевые награды! Это, в конце концов, память! Неужели для вас не существует ничего святого?! Есть же вещи, которые не продаются!
Шмыгло потянулся, зевнул, и возразил:
– Не, нет таких вещей. Любая шмотка цену имеет. Если это вещь, то она чего-то стоит, значит, продается. А если что-то ничего не стоит, не продается, значит это не вещь, это просто фуфло, барахло то есть...
Нинель прижала к вискам кончики пальцев.
– Боже мой! Мне иногда становится страшно жить в этой стране и в этом городе!
Из кухни вышел повеселевший Арнольдик, с тарелками в руках и с двумя мокрыми полотенцами через плечо. Заметив расстроенную Нинель, он озабоченно спросил:
– В чем дело, дорогая? Ты чем-то расстроена? Что-то случилось?
– Нинель устало и безнадежно махнула рукой.
– Ровным счетом ничего, дорогой. Не волнуйся. Это все так, пустяки. Досужие и пустые разговоры.
Она горько усмехнулась, многозначительно покосившись на Шмыгло, но тот не заметил ее взгляда, занятый своими мыслями. Он задумчиво посмотрел на Арнольдика, и неожиданно живо поинтересовался у него: