Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
Ленина играет Шанти Гопал, играет талантливо, с большой силой, грим сделан очень удачно, и толпа кричит ему «Зиндабад!». Трудно избавиться от впечатления, что здешний зритель все время как бы примеряет происходящее на сцене к своему сегодняшнему дню: «А как это будет у нас?»
13 ноября. Началась еще одна пуджа, снова закрытые учреждения, толпы на улицах, пандалы на углах, грохот барабанов. Только вместо белолицей прекрасной Дурги молитвы воздаются чернолицей, оскаленной Кали с ожерельем из черепов. В Дели в эти дни бушует Дивали — «праздник огней», здесь он лишь дополнение к гигантскому карнавалу в честь Великой Матери.
В один из вечеров городские власти организовали специальный выезд в Калигхат для работников иностранных консульств. В обычное время иностранцам в места, связанные с погребальными ритуалами, вход запрещен, и вполне справедливо: грустные обряды — не зрелище для туристов, нечего глазеть, да еще и фотографировать. Но это была Великая Ночь, что-то вроде приема у Богини, даже имена дипломатов выкрикивали по радио. Давка была безумная, и все женщины, боясь за детей, остались в автобусе. Но ради того, что мы увидели в этот вечер, стоило поработать локтями.
На большой площадке возле реки багровели погребальные костры. На них надлежало сгореть тем, кто был счастлив умереть в день пуджи или накануне. Слово «счастлив» употребляю без иронии: сожженный в день Кали освобождается от бесконечной цепи перерождений и воссоединяется с божеством — высочайшее счастье, о котором мечтает любой индуист. Поэтому к каждому месту сожжения тянулась безмолвная цепочка погребальных носилок. А посреди двора, озаренный мерцающим светом костров, высился огромный, 5–6 метров высотой, истукан богини, какой-то особенно страшный — черный; секира в ее руке, сверкающая в свете костров, была покрыта запекшейся кровью. Кали окружала жуткая свита разъяренных демониц, отвратительных обитательниц кладбищ, терзающих трупы; растерзанные человеческие тела изображались с тошнотворной точностью. И я понял, что чувствовали первые христианские миссионеры, впервые увидевшие это зрелище.
Не сомневаюсь, что все это чрезмерно устрашающее «шоу» несло в себе сильный элемент «клюквы» — требовалось произвести впечатление на иностранцев. Но ведь есть люди, которым не страшно и которые всю эту жуть воспримут по-своему. Вот так, например:
Богиня Кали [9]
А над Калькуттой — пороховая дымка,
А над Калькуттой — праздник Дивали,
Богиня Кали глядит на нас с улыбкой,
Не пряча груди синие свои.
Богиня Кали, грозная богиня,
Надев колье из срубленных голов,
Как тыщи лет назад, так и поныне
Ногами попирает мужиков.
Она. Калькутта, как богиня Кали,
Меняет кожу, маски и черты.
Но никакие маски не скрывали
Ее викторианской красоты.
А над Калькуттой грохочут фейерверки,
А над Бенгалией — бенгальские огни,
И хоть богиня Кали — фея смерти,
Шумит веселый праздник Дивали.
14 ноября. Ездили смотреть пуджу и «веселый праздник Дивали». Особенно богатая иллюминация, как обычно, на севере — море огней, модели храма Кали и почему-то Тадж-Махала из материи, страшные и смешные одновременно статуи злых духов — чертей, ракшасов, демонов и демониц. Поразили нас статуи в одном из пандалов на Читтаранджан-авеню: Кали и Шива были изображены в виде удивительно красивой пары, она — современная красавица киноактриса с распущенными волосами (почти голая), он — красавец бабу, но в отличие от живых людей — оба нежно-голубого цвета. Эти статуи делал какой-то студент, думаю, в будущем замечательный мастер.
Некоторых сюжетов я вообще никогда не видел, например Шиву с рыжими, аккуратно подстриженными по-английски усами. Или статую Рамакришны, держащего на руках пляшущую Кали. Или «пасть ада» диаметром метра два и т. д.
На одной из улиц мы увидели группу каких-то оголтелых молодчиков, явно пьяных или чего-то накурившихся. Они страшно кричали, били в барабаны и размахивали факелами, из которых сыпались искры — не дай бог, попадут в бензобак. Кто они — не знаю, но было в них что-то нехорошее, зловещее, и толпа боязливо перед ними расступалась.
В звуковую какофонию пуджи вносил свой вклад Дивали — канонадой взрывов, то одиночных, то сериями, как пулеметы. Вернувшись, мы решили устроить небольшой шум в торгпредстве, но подъехал автобус какой-то фирмы, сотрудничающей с нами, и всех желающих пригласили поехать в район Чайнатауна, где повели на крышу небоскреба. Там стояли столики с кока-колой и пивом и огромное количество взрывчатых веществ лежало по углам. Вот где мы отвели душу! А поскольку в праздник огней чем больше огня и грохота на земле, тем больше ликования в небесах и уныния в аду, думаю, индийские небожители остались нами довольны: иногда казалось, что от ужасающего грохота, который мы устроили на крыше, рухнет небоскреб… С крыши открывалась панорама необъятного города, озаряемого огнями и вспышками ракет, в одном месте явственно разгорался большой пожар. Взрывы не давали спать всю ночь. Я вспоминал Дивали в Дели — там тоже было здорово, но все как-то помельче. И пуджи там пе было тоже.
17 ноября. Вчера ночью ездили встречать гостя — казахского поэта Олжаса Сулейменова, прибывающего по приглашению молодых поэтов Бенгалии. Ночной Дам-Дам был пуст и печален. Самолет сильно опоздал и прибыл почти в час ночи. По пути в гостиницу мы отклонились от прямого маршрута и посмотрели последние пандалы уходящей пуджи.
Днем, когда наша «Волга» выезжала из гостиницы, из близлежащей подворотни вылетел на полной скорости какой-то оголтелый сикх на мотоцикле и врубился ей в бок. Все обошлось, если не считать вмятины в дверце, по эпизод ярко рисует здешние транспортные нравы. Правил нет никаких: можешь на полном ходу стартовать из двора, не думая, что впереди, можешь ехать «против течения» в часы пик — все можешь, но если что случится — пеняй только на себя!
В Горьки-садан доехали без дополнительных происшествий. Олжас — хороший поэт и хорошо читает свои стихи: с напором, рубя воздух сжатым кулаком. Молодые поэты, и среди них наш сотрудник Сидхешвара Сен (в бенгальском произношении — Шодешор Шен), слушали с удовольствием, потом сами читали свои стихи. Потом шел разговор о революционной поэзии, о традициях Маяковского, которого здесь знают и любят. Недаром замечательного своего поэта Назрула Ислама здесь прозвали «бенгальским Маяковским».
У этого поэта странная и печальная судьба. Он родился в бенгальской деревушке в мусульманской семье. Детство его и юность прошли в накаленной атмосфере начала века — раздел Бенгалии, перенос столицы Британской Индии из Калькутты в Дели, начало деятельности террористических групп, грандиозные митинги и схватки с полицией, проповедь Махатмы Ганди. Он первый перевел на бенгали «Интернационал» и сам писал вдохновенные революционные стихи, которые повторяла и пела вся Индия — они звали к единению индуистов и мусульман, к борьбе за свободу и независимость. На наш сегодняшний взгляд, они чересчур перегружены пышными метафорами и сравнениями, множеством патетических восклицаний, но корнями своими они уходят в национальную традицию Бенгалии, восходящую еще к поэме «Гибель Мегхнада» Модхушудона Дотто, где I сроем, борцом за свободу был Равана, сражавшийся против «Рамы и его сброда».