Японские сказки
Шрифт:
А старуха любила поболтать. В мешке ничего не видно, скучно ей стало молчком сидеть. Только помнит, что обещала рта не раскрывать. Но приказывать-то легко, а каково выполнить?
А старик все карабкается по стволу, всё выше и выше лезет.
Вот и Луна стала, что большая гора. Звёзды были не больше кунжутного семечка, а стали величиной с дыню.
Тут старуха не выдержала:
– Эй, послу… – да на полуслове сдержалась.
Прошло еще немного времени, она опять:
– Эй, послушай, дед… – но успела себе рукой рот зажать.
Старик, к счастью, промолчал, а ведь чуть было не откликнулся.
– Эй, старик, далеко ещё? – всё не терпится старухе.
– М-м-м, – промычал ей в ответ старик.
Не смогла сдержаться старуха, разговорилась. Толкует о том, о сем и время от времени старика теребит:
– Ну что, далеко ли еще до луны, старый? Скоро ли доберемся? А серебряного дворца еще не видно?
А до Лунного царства уже рукой подать.
– В мешке-то темно, душно. Долго ли мне еще ждать? – не унимается старуха.
Наконец показались серебряные ворота.
– Эй, старик, да доберешься ты когда-нибудь до неба или нет?
У старика с языка и сорвись:
– Уже добрался.
Стоило только старику открыть рот, как при первом же его слове мешок полетел вниз. Сначала стал он не больше дыни, потом меньше баклажана, затем как горошина, дальше как маковое зёрнышко – и, наконец, совсем пропал из глаз.
И звёзды, и зайцы, сама Лунная дева вышли старику навстречу. Но тому было совсем не до веселья. Начал он спускаться вниз так быстро, как мог.
Только ступил на землю, стал звать старуху:
– Эй, старуха! Вот и я!
Но только тишина ему в ответ. Никто не бежит навстречу. Ищет, нет нигде старухи – ни дома, ни в саду.
Заплакал старик и сел один ужинать.
Вдруг ночью просыпается он оттого, что кто-то стучится в двери и ставни.
– Где ты, старуха? – спрашивает старик спросонок.
А в ответ ему слышится: «Тут, тут, тут…»
Это старуха превратилась в лёгкий ветерок. Хлопочет он в саду, сухие листья сгребает в кучи, бельё сушит – и всё шепчет, шепчет без умолку.
Прислушается старик и слышит знакомый голос, тихо спрашивающий его:
«Как живёшь, дед? Хорош-ш-шо ли рис у тебя сварился?..»
Незадачливый ротозей
Жила-была в городе Осака бедная вдова. Был у вдовы сын, и звали его Торо-ян.
Вечно он в беду попадал. «Первый на свете ротозей!» – говорила о нем мать. То кошелёк потеряет, сам не знает где, то посуда у него из рук валится, то веревка вокруг ног оплетется. Если где-то стояли грабли, а Торо-ян проходил рядом, непременно били грабли его по лбу. А уж если Торо-ян падал, то, как нарочно, в самую грязную лужу во всём городе. И часто мать бранила его за это…
Промышлял Торо-ян тем, что по приказу своей матушки жарил угрей на продажу.
Как-то раз купил Торо-ян большого жирного угря, только положил его на доску и хотел было ножом отрезать ему голову, да зазевался, как всегда. Соскользнул угорь с доски, только хвостом вильнул – и исчез в канаве. А за той канавой другая была. Угорь в нее и шмыгнул. И так из канавы в канаву улепетывает от Торо-яна. А тот бежит за ним. «Стой, подожди!» – кричит.
Только было схватил за хвост угря, да споткнулся и снова выпустил. Бежит Торо-ян дальше. Вот и город уже закончился, бежит Торо-ян по редечному полю.
Увидел это хозяин поля, рассердился, закричал:
– Ты чего здесь бегаешь по моей земле, овощи мои топчешь?
– Угря сбежавшего ловлю, вот чего! Не знаю, как и вернусь я теперь домой. Убежал мой угорь. А мать у меня, знаешь, какая строгая? Некуда мне теперь деваться. Лучше б и не рождаться мне на белый свет, несчастный я человек!
Пожалел крестьянин Торо-яна:
– Ну, хватит реветь! Слезами горю не поможешь. Раз боишься домой идти, оставайся. Будешь работать у меня, редьку убирать.
Обрадовался Торо-ян, стал работать на крестьянина. Да вот беда, попалась ему как-то огромная редька да с таким крепким корнем, что как ни тужился Торо-ян – не может из земли вытащить. Упёрся он ногами, тянет изо всех сил:
– А ну-ка взяли, а ну-ка еще разок! Ты посмотри, опять ни с места… Погоди же, сейчас я тебя так рвану, что будь ты хоть деревом – выскочишь из земли со всем твоими корнями.
Напрягся Торо-ян, как только мог. Как рванул редьку!..
Выскочила она из земли – пон! Подбросило Торо-яна в воздух высоко-высоко. Летит Торо-ян вверх, как стрела, спущенная с тетивы, и вдруг – хлоп! – упал на улице Бочаров возле дома одного бочара.
Онемел тот от испуга.
– Ни дать, ни взять с неба свалился! Откуда это ты?
– Да редька меня к вам забросила. Большая такая. Тянул я ее из земли, тянул, как дёрну изо всех сил, как выскочит она – пон!.. Вот и прилетел сюда, – рассказал Торо-ян, потирая ушибленную спину. – Засмеёт меня теперь крестьянин. Не могу я к нему возвращаться. И домой не могу идти, матушки боюсь! Не дашь ли ты мне приюта, хозяин? Ведь некуда мне больше идти.
– Вот так история! – удивился бочар. – Ну что ж, работник мне как раз теперь нужен. Будешь ободья на бочки набивать.
Стал Торо-ян работать у бочара. Да, видно, у парня от рождения обе руки были левые. Как-то раз набивал Торо-ян бамбуковый обод на бочку, согнул его в круг, а удержать не смог.
Распрямился обод – пин! – и подбросил Торо-яна высоко в воздух!
Хлоп! – упал Торо-ян на землю. Огляделся вокруг, оказалось, попал он в этот раз на улицу Зонтов, во двор к одному зонтичных дел мастеру.
– Это каким-таким ветром тебя занесло сюда с молотком в руке? – удивился хозяин.
– Да вот, служил я у одного бочара. Набивал однажды ободья на бочку. Такой тугой обод попался, что не удержал я его, щёлкнул он меня так сильно, что взлетел я под самые небеса… Не могу теперь бочару на глаза показаться. Стыдно очень. Не приютишь ли ты меня у себя, хозяин?