Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Более индивидуальны ассоциации, представленные в следующей цитате, в которой часть прецедентных имен не получила символического закрепления в культурном сознании, однако они могли легко интерпретироваться, «прочитываться» современниками; так, ассоциации с разорванностью, трагичностью бытия связываются с именем Бетховена, ассоциации с жестокостью, зверством, насилием – с Чингис-ханом, ассоциации с эпохальностью, эпичностью происходящих событий – с Гомером:
Поворот мира. Все плотины снесены, все глубочайшие шлюзы открыты. Силы неба и силы ада вырвались на волю. Небо и ад в тебе! Небо и ад… Блудница, Иисус, Чингиз-хан [sic], Бетховен и слепой Гомер – всё в тебе! Гибель мира и его возрождение – то и другое совершается в тебе! (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Таким образом, антропонимы в эмигрантской прессе обнаруживают довольно отчетливую дифференциацию: имена зарубежных исторических персонажей явно тяготеют к выражению негативных ассоциаций (количество имен с нейтральными или позитивными коннотациями им заметно уступает). Напротив, имена русских (славянских) деятелей предстают как позитивно
3.1.2. Топонимы
Прецедентные имена, представляющие наименования тех или иных мест, выступают в эмигрантской прессе характеризующими знаками пульсирующей, взломанной революционными событиями современности. Рассмотрим некоторые типы топонимов, значимых для эмигрантов.
Урбанонимы – наименования населенных пунктов. Социальная революция 1917 г. принесла с собой и топонимическую революцию: массовое переименование городов, поселков, сел, областей с целью искоренения старого строя, закрепившего свои культурно-идейные, исторические ценности в названиях населенных пунктов, и внедрения новой, большевистской, идеологии при помощи присвоения городам и селам фамилий (прозвищ) коммунистических лидеров, или имен, отражающих пролетарские идеи. Понятно, что топонимические новшества инициировали в эмигрантском дискурсе сложную и противоречивую игру старых и новых названий. Часто советские названия давались с параллельными дореволюционными, причем особое внимание обращалось на идеологические переименования:
ТАСС сообщает, что совет народных комиссаров советской Великоруссии [sic] решил превратить Сталинград, бывшую Царицынскую… в «район образцового социалистического строительства» (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).
Одним из наиболее символически насыщенных прецедентных урбанонимов для эмиграции выступало название города Санкт-Петербург; в эмигрантской прессе мы зафиксировали следующие номинативные единицы (сменявшие друг друга на протяжении краткого хронологического отрезка), а также публицистическую перифразу: Питер – Петроград – Петербург – Ленинград – град Петра (Великого). Примечательно, что официально-торжественного названия Санкт-Петербург в нашем корпусе не встречается ни разу. Разговорное наименование Питер, бытовавшее в русском речевом обиходе с начала XIX в. и быстро попавшее в литературу (Пушкин, Гоголь, Лесков, Достоевский, Некрасов и др.), в наших материалах фиксируется только в текстах анархической газеты. В монархических, военно-патриотических, правых изданиях это название не используется:
…по Питеру и Москве прокатилась волна забастовок. […] Начались массовые аресты и обыски, заработала красная жандармерия вовсю, вылавливая все «крамольное» и «неблагонадежное» (Анархич. вестник. 1924. № 7).
Название Петербург (производное прилагательное петербургский) несомненно доминирует в эмигрантских газетах, вызывая либо исторические (отчасти ностальгические) аллюзии:
15–28.VII [1914 г. ] в Петербурге состоялось под председательством Государя заседание Совета Министров, на котором было решено… принять соответствующие меры, дабы не быть застигнутыми врасплох австрийскими приготовлениями (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).
До революции Ю. Гессен был крупным дельцом и биржевиком Петербурга. Он стоял во главе нескольких крупных страховых и транспортных предприятий… имел репутацию очень ловкого и предприимчивого дельца (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).
либо выступая как нейтральное обозначение данного города (даже после смены его названия в 1924 г.):
Несмотря на все красные гонения на религию, уцелевшие церкви полны, а кто боится туда ходить, тот молится у себя на дому. Даже красноармейцы в казармах, скрываясь от взглядов шпионов, ночью укрываются с головой и крестятся под шинелью. Один наш Братчик [член Белого братства. – А. З.] сообщает, как он был в Петербурге, в праздник Казанской Божьей Матери, на службе в Казанском соборе. […] Собор был полон, не протолкаться. На глазах у молящихся слезы. Видно, это зрелище народной веры не понравилось красным. Теперь Казанский собор закрыт и обращен в «антирелигиозный музей» (Голос России. 1932. июль. № 12).
Многие советские граждане, живущие не в глубокой провинции, а в Москве и в Петербурге, до сих пор не получили денег, посланных им [из-за границы родственниками] на Пасху (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).
Название Петроград (петроградский), введенное в официальный обиход в 1914 г. вместо германоязычного Петербург в напряженной атмосфере начавшейся Первой Мировой войны, [259] использовалось эмигрантами главным образом в первые послереволюционные годы, хотя следы такого именования тянутся вплоть до начала 1930-х гг.:
В Петрограде и Москве зарегистрировано все «нетрудовое» население: бывшие помещики, чиновники, коммерсанты (Возрождение. 1919. 14 окт. № 87).
Советские газеты сообщают, что по амнистии будут освобождены от 12 до 16 тыс. воров в Москве и Петрограде. Советское правительство решило большую часть этих достойных участников юбилейных празднеств освободить по окончании главных торжеств 7 и 8 ноября (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).
Голодные беспорядки в Петрограде. Толпа разнесла бывший магазин Елисеева, где продавались по особой цене отборные съестные товары для иностранцев и высших коммунистов (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).
259
Разумеется, не следует проводить прямые параллели между данным событием (Первая Мировая война) и переименованием. Название Петроград встречалось в русской поэзии намного раньше как попытка калькирования немецкого по структуре назчание Петербург с использованием славянских лексических элементов. Петроград
Название Ленинград (ленинградский) значительно уступает по частотности имени Петербург (петербургский). Если в момент переименования (в 1924 г.) это новое идеологическое название еще встречало языковой, по преимуществу ироничный, отклик эмигрантов, то в последующем оно часто использовалось как номинативное обозначение; прагматический ореол этого прецедентного имени-урбанонима обычно был негативным.
Вечно бедствием народным
Град был, как и мор и глад…
Бедствием отныне модным
Будет новый «Ленинград» (Огни. 1924. 4 февр. № 5).
В Ленинграде им [французским кооператорам] сообщили, что хлеб продается по карточкам, в размере от одного до двух фунтов на душу. Но когда их там повезли на молочную ферму, напоили хорошим молоком и сказали, что оно продается по 24 коп. за литр, позабыв прибавить: «лишь по особым карточкам для детей привилегированных коммунистов», французы, конечно, догадаться об этом не могли (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).
Публицистическая перифраза Град Великого Петра [260] – словесный штамп высокого стиля, в эмигрантских текстах противопоставленный не только и не столько советскому названию (Ленинград). Для эмигрантов (монархического толка) это был символ, концентрирующий в своей структуре энергетику (в православном обрамлении) прежнего наименования в ассоциативном отталкивании от большевистского (ленинского) названия. Приведем обширный публицистический пассаж, построенный на контрастивном сопоставлении портретов «трех городов» и – в обобщенном смысле – трех форм бытия: 1) дореволюционного (идеализированно-приукрашенного), 2) советского, пролетарского (обрисованного намеренно черными красками); 3) будущего, несколько фантасмагорического и утопического, но желаемого, чаемого.
260
Ср. у Пушкина: великий град Петра («Городок», 1815), град Петров («Медный всадник», 1833).
Неузнаваем в пролетарской одежде названий красавец Град Великого Петра. Прямые, как стрела, улицы скалятся выбитыми торцами, засоренные, треснувшие широкие тротуары. Художественные решетки изогнуты, – некоторые разломаны на куски. Сиротливо торчат постаменты, с которых стащены памятники. Зеркальные окна стильных особняков местами залеплены грязной бумагой.
В полумраке тонут улицы, изредка освещенные маленькими лампочками. Снопы света вырываются лишь из нескольких ресторанов. То секция «безбожников», выполняя специальный заказ, собрав рабочих, представляет кощунственную мистерию.
Пустынны улицы. Ни души кругом. Попрятались православные, боясь в этот вечер показаться на улицу. Как мыши забились в комнатушках общественных квартир. Ждут полночи, чтобы, боязливо оглядываясь на плотно завешенные окна, достать из-под подушек заготовленные яйца и прошептать друг другу с детства свято заветные слова: «Христос Воскресе».
Придавила души гнетущая атмосфера беспредельного террора и, казалось, уж не выпрямиться им.
Горько переживает свое унижение Град Петра. С болью вспоминает, каким он был в такую ночь 22 года назад.
Сиял огнями. Сверху до низу усеяны разноцветными лампионами многочисленные церкви. У каждой – сверху – аршинный транспарант Х. В. [Христос Воскресе. – А. З.]. Экипажи, кареты, автомобили. Торопится нарядная толпа – каждый в свою церковь. До отказа набит огромный «Исакий седой с золотой головой!»… Генералитет в орденах и лентах. Министры, правоведы, лицеисты, дамы в белых туалетах. Радостно оживленные толпы на тротуарах против церквей ожидают начала процессии, и при первых звуках хора сотни голосов подхватывают Гимн Поправшему Смерть.
Спустился туман приближающейся полуночи. Все потонуло в его мгле. Не стало города. И… вдруг рассеялся, и на высоком небе задрожали от волнения золотые звезды.
Вдоль широкого Невского медленно двигалась длинная процессия. Тысячи шли и не слышно шагов. Ровно, в один ряд, как один человек. Остановились у церкви на Кровях, [261] превращенной в ресторан, и засияла она снаружи сверху до низу, осветив подошедших.
В первом ряду Император Николай II с Алешей-царевичем на руках. Рядом царица Александра и три дочери с ней. Великие княгиня и князь. Патриарх Тихон, епископы, священники, сотни священства. Офицеры, солдаты, рабочие, женщины, дети. Много тысяч всех. У каждого зияют раны, у всех запекшаяся кровь. С пением «Христос Воскрес» [262] [sic] три раза обошли церковь и пошли дальше. Зажигались неземным светом поруганные церкви при пении «Христос Воскрес». Молитвой звенел воздух, и пели далекие звезды.
От одной к другой шли, а на осиротелых постаментах вставали сорванные статуи Екатерины и всех царей. И когда проходили улицами, советские вельможи, занявшие чужие особняки, начинали шататься на обкраденных кроватях в неясном кошмарном ужасе. И радостно крестились забившиеся в щели православные в приливе непонятной им самим светлой надежды.
Все церкви обошли и вышли на заставу, где тянулись огороды и темнели необработанные поля. Шли и останавливались.
«Христос Воскресе!» —
И из глубин земных отчетливо доносилось в ответ:
«Воистину Воскрес [sic]».
То во Христе замученная Православная Русь, во главе с мучеником Царем, христосовалась со своей поруганной землей.
И отвечала Русская земля (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).
261
Примечательно сохранение старой формы. Современное название – церковь (храм) Спаса на Крови.
262
Явный случай использования разговорной формы вместо церковнославянской; эта упрощенная форма в ходу была уже в XIX в. (встречается у Пушкина, Огарева, Достоевского, Чехова и др.).