Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Набор прецедентных феноменов, особенно функционирующих в печатных органах массового информирования (газеты, журналы), очень часто зависит от существующего политического строя, классово-политического устройства общества, социальной стратификации. Ясно, что в дореволюционное время структура и тематическая организация прецедентных феноменов, используемых в официальной публицистике, значительно отличалась от того репертуара вводимых советским идеологическим аппаратом социально и политически значимых имен, событий, призванных отражать новые классовые ценности, моральные установки. Проводилась жесткая селекция и регламентация прецедентных феноменов: одни из них принудительно навязывались, другие (имеющие отношение к религии, царскому прошлому и др.) – замалчивались и изгонялись из официальной культуры, переходя в сферу культуры неофициальной, маргинальной, «кухонной», лагерной.
Прецедентные феномены обычно усваиваются индивидом (1)
По мере унификации и централизации советской печати в идеологическом, политическом отношении задавался, вырабатывался и набор прецедентных феноменов, используемых в пропагандистско-публицистическом стиле. Это понятно: построение нового строя нуждалось в его лингвополитической поддержке и обосновании при помощи некоторой суммы ключевых имен. Наиболее важными текстами, генерирующими прецедентные феномены, служили, конечно, работы К. Маркса, Ф. Энгельса, публичные выступления Ленина, а с конца 20-х и особенно с середины 30-х гг. – Сталина. Влияние ленинских работ на пополнение фонда прецедентных имен в 20-е гг. отмечал еще А. М. Селищев [Селищев 1928]. Типические, характерные приемы и обороты статей и книг Ленина, повсеместно изучаемых в Советской России, служили языковыми и стилистическими образцами для других революционных деятелей и работников печати. Лозунговость и тезисность – вот одни из ведущих языковых примет нового стиля. Тексты, выступления прочих революционных лидеров, художественные произведения более ранних эпох могли стать прецедентными в зависимости от ленинской оценки и от его внимания к ним, поскольку в советском дискурсе Ленин был не только авторитетным оратором, но стал и воплощением риторического идеала [Романенко 2002]. Иерархичность распространения, трансляции лозунгов и вообще прецедентных феноменов такова: партийно-политические идеологи (Маркс, Энгельс, Ленин, позднее – Сталин) -> высшая партийная верхушка -> партийно-политический аппарат -> массовые слои населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция). Митинги, массовки, собрания, съезды, конференции, пленумы – эти новые формы вовлечения людей в политическое строительство способствовали и быстрому внедрению прецедентных феноменов в языковое сознание людей в масштабе всей страны. Справедливы слова М. В. Панова, сказанные, правда, в другой связи (при обсуждении вопроса о распространении в русском узусе произношения, приближенного к письменной форме): «Распространилось благоговейно-почтительное отношение к печатному тексту (особенно официальному)» [Панов 1990: 47].
Эмигрантская пресса, в отличие от советской, строилась на следующих основаниях.
Во-первых, убеждение подавляющего числа эмигрантов в необходимости сохранения России (в старом понимании) за рубежом требовало активизации и воспроизведения тех прецедентных феноменов, которые служат культурными «скрепами» в национально-исторической преемственности.
Во-вторых, страх перед утратой «русскости», денационализацией «детей» (подрастающего поколения, воспитывающегося вне пределов страны, родной культуры, языка), остро ощущаемый и переживаемый старшим поколением, способствовал со стороны педагогов, философов повышенному вниманию к внедрению в сознание молодежи, к преподаванию в школах и институтах важных в культурно-историческом отношении событий, фактов, имен российской истории и культуры.
В-третьих, реакция на советские государственные символы, знаки, проводившие новые идеи и ценностно-идеологические ориентиры (красное знамя, пионерские галстуки), в эмигрантской публицистике была болезненной, острой и иронической.
Примечательно, что эмигрантская пресса осталась довольно равнодушной к иноязычным прецедентным феноменам (применительно к той эпохе). И это понятно: будучи погруженными в иной культурный контекст, в иные социальные и бытовые условия, такие феномены не вызывали у русских эмигрантов той живой эмоционально-языковой реакции, как, например, советские языковые символы.
Из нашего рассмотрения исключены автопрецеденты, поскольку они чаще всего представлены и используются в узком окружении индивида (в семейном общении, в профессиональном коллективе), изучение их требует сбора материала, основанного на индивидуальной речевой практике индивида.
3. Прецедентные имена
В группу прецедентных имен включают
Имена собственные как разновидность прецедентных феноменов мы разделяем на две большие группы:
1. реальные онимы (антропонимы, топонимы, мифотопонимы);
2. нереальные онимы (библионимы, теонимы, литературные антропонимы).
3.1. Реальные онимы
3.1.1. Антропонимы
Имена, фамилии исторических персонажей. Использование таких имен в публицистике преследует следующие цели: а) обращение, апелляция к прецедентам в прошлом, инициаторами которых были исторические личности, б) модально-оценочная характеризация современных деятелей, выявляющей те или иные стороны их деятельности. Отбор имен далеко не случаен, а выполняет важную ориентирующую функцию как автора, так и читателя. В нашем корпусе имена исторических личностей (как далекого, так и близкого прошлого) служат для выражения следующих идей.
а) выражение идеи деспотизма, жестокости, репрессивности, самовластия. Это одна из самых актуальных и постоянно воспроизводимых, репродуцируемых тем в эмигрантских газетах при характеризации правления советских вождей. В качестве ключевых выступают такие онимы:
• Иван Грозный (отложившиеся в русском культурно-ментальном сознании ассоциации с жестокостью), Малюта Скуратов (один из организаторов опричнины; в русском культурном сознании ассоциируется с безжалостной, беспощадной жестокостью):
Подавив огнем и мечом крестьянские восстания в России и на Украине, коммунистическая власть окончательно разорила крестьянское хозяйство. Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного. […] Благодаря варварской системе заложничества и круговой поруке, были пролиты потоки невинной крови (Анархич. вестник. 1924. № 7).
На требовательных мастеров и техников рабочие, наиболее развращенные призраком своей якобы диктатуры, доносят в заводскую комячейку; комищейки бегут в чеку и неизбежное совершается. Головорубка Дзержинского начинает действовать: «в 99 случаях из 100» столкновение с рабочими кончаются для мастеров очень печально», – сознается Малюта Дзержинский (Дни. 1925. 3 февр. № 681).
• Наполеон, Бонапарт, а также производное наполеоновский (ассоциации с политическим вероломством, хитростью, авантюризмом). Это одно из самых частотных прецедентных имен в эмигрантской прессе.
Любителям проводить параллели и находить сходство между красными маршалами СССР и наполеоновскими, маршалами революционной Франции, необходимо помнить существенную разницу. Маршалы Франции все свои военные заслуги, ордена и свою славу получили в боях с внешним врагом, а советские – исключительно в боях со своим же русским народом. У маршалов Наполеона подлинный военный талант, личный героизм и доблесть. У красных маршалов – карательные экспедиции, кровавая «революционная совесть», партийные интриги. Красные жезлы советских маршалов, омытые в крови замученных русских людей, никогда не заблестят. Они лишь символ бессудных расстрелов, насилия, проклятия безумных лет сталинской диктатуры (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).
Тухачевский вел к тому, чтобы поставить Кр. [асную] Армию вне политики, повести ее по национальным рельсам и при ее помощи совершить антисталинский переворот. Сталин учуял в Тухачевском Бонапарта и смертельную себе угрозу (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).