You raped my heart
Шрифт:
Когда он приходит в себя в третий раз, девчонка сидит в кресле, поджав ноги. Голова ее чуть наклонена вниз, взгляд изумрудных глаз скользит по печатным буквам. Кристина читает книгу. Томик в ее руках потрепанный временем и основательно замусоленный многочисленными пальцами, что его касались. Девчонка поглощена чтением, пряди коротких волос падают ей на лицо. Коротких. Эрик понимает, что осознает, что она постриглась. И еще одна непрошенная, случайная мысль. Ему жаль, что она остригла свои локоны.
Ну на хуй. Ты бредишь.
Но он продолжает рассматривать ее, едва щуря глаза. Вот она заправляет короткую прядь за ухо, вот тонкими пальцами переворачивает страницу. На ее
— Какого хера ты тут делаешь?
Кристина так и захлопывает рот. Во взгляде ее ярко-зеленых глаз мелькает странная эмоция, но тут же теряется за радужкой. Эрик снова груб. Разве она ждет чего-то другого? Девушка закрывает книгу и спускает ноги на пол.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я спросил, какого хуя ты тут расселась? — Ему не нравится ее непрошенная забота, это беспокойство, теснящееся в зрачке, эта практически болезненность, стынущая в чертах ее лица, когда он так говорит с ней.
Я тебе ничего не обещал, не смотри так на меня. Словно побитая шавка.
— С тобой надо было кому-то сидеть. — Она замолкает, выдерживает практически театральную паузу, а потом продолжает: — А я хочу, чтобы ты со мной потренировался в стрельбе.
И Эрик смеется. Ему больно, но он смеется. Удалая, ловкая, та еще штучка. Смех булькает в его горле, теснится в нем диким лаем и звуками прорывается наружу.
— Молодец, быстро учишься, — он криво ухмыляется и пытается сесть. Выражение лица девчонки тут же становится серьезным. — Убери эту херову заботу. Она меня раздражает. — Ну вот, снова вид, будто он ее ударил наотмашь. — И это выражение лица сотри со своей хорошенькой мордашки. Бесит.
Кристина резко поднимается. Книга падает на пол, страницами вниз. Бумага мнется под давлением обложки из твердого картона. Эрик силится разглядеть надпись. Он видит заглавную Р и все.
— Ты умеешь быть благодарным? — Щерится девчонка. Вау! Выпустила коготки, скалится, шипит, вот-вот подергает хвостом. Эрик осознает, что улыбается.
— Нет. — Произносит резко, наслаждается ситуацией и тем выражением, что искривляет радужку зеленых глаз. Кажется, он действительно обидел ее, вогнал острие ножа в плоть и провернул несколько раз. Кажется, кромку ее глаз очерчивает влажный блеск.
Да, вот так, отвали от меня.
— Ты ждала чего-то другого?
— Какая же ты тварь, — давит Кристина, разворачивается на пятках и вылетает из комнаты, громко хлопая дверью. Ему кажется или все-таки он слышит ее тонкие, рваные всхлипы.
А девушку колотит. Она прислоняется спиной к холодной стене мрачного коридора без окон, зажимает рот ладонью и силится перебороть эмоции, бьющие в самое основание горла. Она ведь знала, что он не скажет спасибо, что лишь презрительно искривит губы и пошлет ее. А она, дура такая, поверила, что будет иначе. Ведь кинулся, защитил, спас, подставив свое плечо вместо нее. Она ведь так испугалась тогда. До истерики, до полного бессилия. Когда Зик и вернувшийся Питер нашли их, она лишь глухо рыдала, и пальцы ее тряслись. Беспомощная, бесполезная, ненужная. Такой никчемной Кристина еще себя не ощущала. Зик и Питер не сказали ей ни слова, они просто дотащили раненного Эрика до штаба афракционеров, а она брела за ними,
Но шокировала ее не стрельба, не близкая смерть. Ее шокировал собственный страх за этого холодного и нелюдимого человека. Это было так дико, так неправильно, что Кристине хотелось взвыть. А еще она чувствовала вину за то, что лишь паниковала и истерила. Ей стало так страшно, словно эти черные, панически эмоции заискрили на кончиках ее пальцев. Она ничего не могла сделать. Просто ничего. Ничего…
Она наказала саму себя, решив сидеть с ним. Она думала, что это захочет делать Тори Ву. Но женщина лишь взглянула в глаза Кристины и искривила губы. Не сказала ни слова, молча позволила девушке делать то, к чему она стремится. И Кристина сидела с ним, каждый раз вздрагивая, когда он ворочался на жесткой койке, поднимая голову, когда слабые, хриплые вздохи срывались с его губ.
И ей было страшно. За него.
Трис не понимала ее, делала огромные глаза и смотрела с такими эмоциями, что Кристине хотелось закричать. Но она кусала мякоть нижней губы и по-прежнему оставалась с Эриком. Наверное, здесь замешано что-то еще. Девушка стала допускать эту мысль, не отправляла ее так далеко и глубоко в сознание, оставляя гулять где-то по краю. И все вздрагивала, стоило ему глухо стонать в полубреду.
Я сошла с ума. Я знаю.
Тобиас злился. Злился из-за того, что Эрик подставился под пули, и вся его теория о предательстве бывшего лидера Бесстрашных рассыпалась как карточный домик. Кристина в душе отчего-то ликовала. Юрай не разговаривал с ней. Если бы она не была так увлечена Эриком и своими эмоциями, то посчитала бы это странным, ненормальным, противоестественным. Но Кристина этого не замечала. Эвелин Джонсон поджимала губы и впивалась красными, невыспавшимися глазами в схемы и карты. Вся ее жизнь сгорала в этот момент, когда операции проваливались одна за другой. Женщина было готова вот-вот сорваться. Из ее кабинета часто слышалась ругань — Тобиас и его мать спорили. Они делали это постоянно, ежечасно и ежесекундно. Иногда казалось, что Четыре просто мстит женщине, что его родила, за мнимую смерть, переча и противоборствуя каждому ее слову. Лишь Питер Хэйес улыбался. Много и часто.
Когда она приходит к нему снова, Эрик сидит на постели, свесив ноги. Футболки на нем нет. Плечо перевязано, а он пальцами поддевает бинты.
— Лучше не трогать.
— Сам разберусь.
Кристина садится в старое, продавленное кресло и открывает книгу. Она читает Ремарка. Был когда-то такой писатель, еще во времена, не сметенные войной, еще до того, как появились фракции. Писал о безысходности и пустоте. Эрик слышал это когда-то. Девушка впивается глазами в текст, мужчина же пытается сдернуть злосчастную повязку. Кожа под ней горит и чешется. Рана давно покрылась коростой и до одури хочется отколупать эту запекшуюся корку крови.
— Все же не трогай, — произносит девушка, не отрывая глаз от разворота книги.
— Ты читаешь, вот и читай, — огрызается Эрик почти по-доброму, а Кристина отчего-то улыбается.
После того, как он прогнал ее, она продолжала молча приходить, сидеть и читать в его присутствии. Эрик сначала скалился, потом как-то привык, смирился. Но не говорил с ней. А еще осознавал, что присутствие в этой затхлой комнатушке с одной электрической лампочкой под потолком Кристины, ее запаха и шепчущих прядей волос, радует это. Звучало дико и абсурдно, но лгать себе, разбитому, не знающему, что происходит вне этих четырех стен, видящему лишь эту девчонку, он не мог. Говорить правду себе полезно время от времени.