You raped my heart
Шрифт:
Глупость. И точка.
Но, тем не менее, покидая большой зал, служащий и спальней, и столовой одновременно, девушка идет уже знакомой дорогой до больничного отсека. Стены здесь все серые. Лишь белые пятна линий, нанесенных на шершавую поверхность краской, указывают, что и где в этом большом и многоэтажном здании, уходящим на несколько километров под землю, находится. Этакий мерчандайзинг большого супермаркета. Когда-то так и было. Только вместо привычных названий продуктов над стрелками выведены слова, сообщающие о спальном отсеке, больничном, оружейном или тренировочном. Зик, который знает здесь не намного меньше Эрика или Четыре, говорил, что в самом низу афракционеры
Вот девушка поднимается по абсолютно серой лестнице, заворачивает за угол, пустующий без указателей, проходит несколько метров по длинному коридору с дверьми с номерами и останавливается около пятьсот пятьдесят третьей. Здесь держат Эрика.
Кристина не знает, зачем именно она сюда пришла, что ищет и хочет. Мужчину сегодня должны отпустить. Рана почти что зажила, лихорадка прошла, и вообще теперь он стал похож на прежнего себя. Их странный прошлый разговор, казалось, прошел обоими не замеченным. Кристина старательно делала вид, что ничего этакого не было. Эрик принял это молчаливое предложение. И даже ее фраза об одиночестве осталась без ответа. Это было действительно странно.
— Зачем явилась?
Ну вот, все начинается именно так, как и должно. От этого как-то даже спокойнее. Кристина делает глубокий вдох и закрывает за собой дверь. Та встает в пазы проема с легким щелчком замка.
— Тебя сегодня выписывают.
Эрик сидит на кровати, свесив ноги, и хмуро смотрит на вошедшую девушку. На нем черные джинсы, плохо зашнурованные ботинки и черная футболка, под тканью которой видны очертания его тела. Кристина отводит глаза, обращая взгляд к соседней стене.
Наступает тишина. Такая вязкая, что ее, кажется, можно пощупать. Но она не колет, не отзывается зудом в конечностях. Эта тишина комфортна, и это удивляет больше всего. Девушка облизывает губы и снова смотрит на мужчину.
— Я хочу выпить, — говорит Эрик. Кристина хмыкает. Кажется, он привык к ее обществу. И она не знает, хорошо это или плохо. И вообще стоит ли вешать ярлыки, определять ту или иную градацию своим поступкам, ранжировать их.
— Тебе нельзя.
— Я. Хочу. Выпить.
Девушка закатывает глаза.
— Ладно, хорошо, — вдруг легко соглашается она, и от мужчины не укрывается, что искра хитринки стынет в ее зрачке.
Кристина возвращается быстро. Ставит на стол рядом с койкой бутылку дорогого виски. Кажется, придется пить с горла. Эрик хочет спросить, где девчонка взяла алкоголь, но вместо этого тянет к нему руку. Кристина ловко забирает бутылку и отходит на шаг назад.
— Неа, — она озорно ведет пальцем, — у меня есть условие. Мы выпьем. — При слове мы Эрик кривится. — Но только сыграв.
— Сыграв? Девочка, ты о чем вообще?
— Знаешь игру «я никогда не…»? — Кристина лукаво улыбается. Мужчина же хмурит брови. Она серьезно?
— Я не буду играть с тобой ни в какие игры, — он злится, голос его недобро вибрирует, но Кристина улыбается еще шире.
— Тогда ты не будешь пить, — уверенно произносит она и делает шаг назад. Зря она затеяла эту игру, зря дразнит хищника. — Да брось, Эрик, тебе надо развеяться, — говорит девушка, а сама думает, что проявляет ненужную заботу, совершенно лишнюю и заставляющую думать о чем-то ином.
Мужчина хмуро сверлит ее взглядом стальных глаз. Они искрят железом и эмоциями, столь хорошо знакомыми Кристине. Он ведь не доволен.
— Ладно, — кивает мужчина, и она так широко улыбается. Улыбаться рядом с Эриком — занятие
— Так игру знаешь?
— Знаю.
— Пьешь, если делал, — напоминает Кристина и открывает бутылку виски. В ноздри тут же ударяет стойкий запах крепкого алкоголя. — Я начну, если ты не против, — она бедром опирается о высокую спинку кресла, чуть помешивает бутыль, и виски едва плещется, трется о толстое стекло. — Я никогда не хвасталась, — произносит девушка и выжидательно смотрит на Эрика.
— Давай, — он тянет ладонь к бутылке. Кристина хмыкает и протягивает ему стеклянный сосуд. Эрик делает большой глоток. Виски обжигает гортань. Мужчина жмурится и выдыхает. Алкоголь бодрит, оживляет.
— Я всегда знала, что ты такой, — усмехается девушка, складывая руки на груди.
— Осторожнее, девочка, — предупреждает ее Эрик. — Я отнюдь не такой покладистый, каким тебе вижусь сейчас.
Он говорит это спокойно, без тени злости или угрозы, но есть что-то в его голосе, отчего Кристина напрягается. Чуть сводит лопатки, и колющее чувство ударяет куда-то под ребра, неприятно сосет и кусает бок. В этом человеке слишком много опасности, а она стала об этом забывать. Слишком долго он пролежал здесь, слишком долго она видела его физическую слабость и вынужденное сотрудничество с ней. Именно вынужденное. Это ведь здесь ключевое. Она сама пришла, сама сидела с ним, сама говорила, сама заботилась. Все сама. Осознавая это, изнутри накрывает волна апатии, и сердце падает куда-то вниз, бьется глухо и пусто. Кристина закусывает губу и протягивает руку к бутылке.
— Торопишься, — отзывается Эрик, — сейчас моя очередь. — Он замолкает на мгновение, сверлит девушку взглядом, и к ней возвращается привычное ощущение кислоты, разъедающей ее кожу. Но все равно не то. Уже не то. Больше мужчина не смотрит на нее так люто, как раньше. Это изменилось. — Я никогда не носил розовое, — наконец, произносит он. И Кристине кажется, но уголки его губ едва дергаются.
— Вот теперь давай, — заявляет девушка, отбирает бутылку и делает глоток. Виски так жжет горло, что Кристина кашляет, прикладывая тыльную сторону ладони ко рту. — Какая гадость, — морщится она.
А Эрик улыбается.
Улыбается.
По-настоящему, не лживо, не притворно, без оскала и стали в глазах. Это продолжается короткое мгновение, а потом снова сведенные брови и кривая ухмылка. Но Кристину не обмануть. Кажется, она нащупывает истинное, настоящее нутро этого темного и мрачного человека. И тогда она решается.
— Я никогда не лгала, — произносит девушка, и мужчина поднимает на нее глаза.
Сверлит ее тяжелым взглядом, под которым хочется съежиться. Его наглые, бесстыжие глаза отчего-то спускаются на ее шею, ловят зрачками бьющуюся жилку, еще ниже, видя, как вздымается и опадает женская грудь. Кристина почему-то чувствует себя обнаженной перед ним, такой раскрытой в своей бесстыдной лжи. Если бы под взглядом можно было бы сгореть, то она бы уже горела. И постыдное чувство страха, паники приходит к ней. Потеют ладони, бутылка в них скользит, и девушка перехватывает ее крепче. Этот человек, этот мужчина действует на нее слишком неправильно, так по-мужски, что она острее и острее с каждым вздохом ощущает свою женственность. Она ведь думала, что выше этого. Выше, таких как он. Высокомерно говорила себе, что его не интересуют женщины, а сама завидовала Тори Ву. Ведь то, как он касался ее… Это вызывает дрожь во всем теле Кристины. И она просто куда-то падает. Тонет в своих желаниях.