You raped my heart
Шрифт:
— Эй, ты как? — Кристина и сама не замечает, как оказывается рядом с подругой. Та давит слабую улыбку, шмыгает носом и едва кивает.
— Нормально, — воздух со свистом через легкие. — Сойдет, — и смотрит на брюнетку.
Глаза у Трис покраснели, цветом крови зажглись по самой кромке, зрачок слишком расширен, и влага в них все продолжает копиться. Кристине это кажется странным и диким. Приор лишь жмет плечами и снова запрокидывает голову. И тут подруга понимает — Трис старается не разрыдаться в голос. Жизнь — штука странная, неправильная, несправедливая. Кристина не знает, в чем суть, знает лишь причину такого состояния Трис Приор. Она заключается в мертвом юноше на каменном полу этой комнаты. Люди уже кругом суетятся, стараются убрать тело. Кристина молчит, лишь
— Трис?
И светло-русые волосы цепляются за шершавую стену, конский хвост бьет Кристину по лицу.
— Я просто не люблю убийства. Это дико.
Приор кусает губы, валяет язык во рту, впивается зубами в мякоть. Кристина знает, что подруга врет. Дело не в смерти, не в луже крови, расползающейся на плитах цветастым пятном, не в том стеклянном взгляде, с которым Питер Хэйес уставился в потолок, дело в нем самом. Кристина смотрит на труп с удивительным спокойствием. Ее подруга все старается унять эмоции. Кристина знает. Кристина понимает. Не ее это – то, что было между Трис и Питером, то, что могло бы быть. Но больно Трис Приор по-настоящему. И Кристине думается, что задай она прямой вопрос, раскрой рот и произнеси заветные звуки, Трис лишь еще сильнее побледнеет, скулы ее вытянутся, кожа натянется, чуть не лопнет. Это ведь страшно, это дико. Кристина смотрит на Четыре, о чем-то рьяно говорящим с собственной матерью, переводит взгляд на Юрая и Зика, что возятся с трупом, а потом смотрит на Эрика.
Я знаю.
— Все будет хорошо, — шепчет она Трис и улыбается. Приор странно хмыкает, едва дергая плечами. Хмурит брови, изучая лицо подруги. Кристина видит, что какой-то вопрос вертится на языке Трис, но та не успевает его задать.
Сирена включается так оглущающе громко, что рвет барабанные перепонки. Комната наполняется диким воем, забивающим голоса и топот ног в коридоре.
— Что происходит? — кричит девушка, зажимая пальцами уши, приваливаясь к стене.
В помещении выключается свет, так резко погружает людей в темноту, что Кристина на мгновение теряет любые ориентиры. Она лишь все не отпускает руку своей подруги. И та отвечает ей взаимной хваткой напряженных пальцев. Ногти у Трис острые, рвут кожный покров Кристины, но так надо, так отчетливее и сильнее, почти живее.
— Все на выход! Живо! — Четыре пытается взять ситуацию в свои руки. Сирена продолжает выть, визжать и надрываться, возвещая каждого в штабе афракционеров об опасности. Какой — пока неизвестно.
Резко включаются красные лампы, отбрасывая на застывшие лица людей свои странные оттенки и цвета. Кристина понимает, что рука ее от хватки пальцев Приор чуть ли не занемела, фаланги слабо шевелятся, и нет тока крови. Но когда она лишается этой самой руки, то ощущает себя беспомощной — Четыре утягивает Трис за собой, все еще столь разбитую эмоционально.
В свете красных ламп Кристина различает лица людей. Комната стремительно пустеет. Труп на полу так и остается лежать, смотря стеклянными глазами в потолок. Мертвый Питер Хэйес сейчас смотрится страшно уродливым, почти безумным в этой агонии смерти. Кровавый плащ окутал его плечи и голову, искупал затылок в густой жиже, и дыра во лбу такая черная и большая. Почти дымится. Девушку завораживает это зрелище. Это даже не ужас, не страх, а человеческое любопытство. Оказывается, люди так хрупки, так слабы, сосуд из крови, костей и мяса, разбить который ничего не стоит. Еще никогда жизнь не казалась такой призрачной, а собственное тело таким ничтожным. Эрик часто повторял, что она слабая. Мы все слабы.
— Хватит стоять столбом!
Кристина поднимает голову. Взгляд у Эрика решительный, отдающий такой силой, что не восхищаться им невозможно.
— Не стой! — кричит он, и хватает ее за плечо. Мужские пальцы больно впиваются в ее кожу, чужая рука толкает ее в коридор так, что девушка вылетает, цепляясь носком черной кроссовки за дверной порог и едва сдирая себе ладони о противоположную стену.
Она слышит грохот, с которым закрывается дверь. Сирена орет так, что невозможно
— Эй! — чужие руки встряхивают ее резко, так звонко, что в ее голове отзывается что-то набатным движением, — не смей проявлять слабоволие, Кристина! Поняла меня? Не сейчас!
— Эрик, что происходит?
Он хмурится. И девушка понимает, что в этой какофонии звуков и красного мигающего света он ее просто не слышит. Тогда она смелеет. Ее пальцы обхватывают воротник его кожанки и дергают на себя, так, что Эрик вынужден наклониться. Она различает его лицо столь близко, что видит, как у него рассечена щека. Тонкая карминовая струйка крови засыхает спешно и быстро. Кристина не знает, где он получил эту царапину, но ловит себя на мысли, что хотела бы провести по ней пальцами, удостовериться, что это всего лишь ерунда. Ей хочется улыбнуться. Грустно, обреченно. Кажется, она прекратила себе врать.
— Что случилось?! — кричит она, и Эрик слышит. Он наклоняется еще ниже, так, что ухо девушки обдает его горячим дыханием. И Кристине становится так жарко. Ладони стремительно потеют. И сейчас она сомневается в том, что причина влаги на ее коже — это лишь следствие всей той ситуации, в которую попали афракционеры. В ее волнении во многом заслуга этого мужчины.
— На нас напали! — его губы почти касаются ее уха, пока он говорит громко и четко. — Слышала, Джонсон?! — Кристина качает головой. — Потому что не хер вести себя как пустоголовая дура и пялиться на труп! — девушке отчего-то становится смешно. Потому что в такой обыденной грубой фразе она не чувствует настоящей грубости. Это, скорее, привычка. И не более. — Это Мэттьюс! Вернее, ее подзаборные шавки! — Эрик поворачивает голову, смотрит в дальний конец коридора, а потом делает шаг вперед, становясь к девушке настолько близко, что Кристине перехватывает дыхание. Она действительно чувствует себя пустоголовой дурой. Потому что сейчас, в данный момент, может лишь осознавать то, насколько широки его плечи и какая у него мощная шея. Ведет себя как сучка во время течки. — Кристина, слушай меня внимательно! – ах, он, оказывается, что-то еще говорит. Девушка трясет головой и старается сосредоточиться. Подумать о том, что она, в сущности, испытывает к этому мужчине, чего от него хочет, она сможет потом. — Помнишь тот пистолет, который я тебе дал перед вылазкой?! — она кивает. — Возьми его! Он лучше всего стреляет! Нам придется отбиваться! И, девочка, не высовывайся! Я не жажду потом соскребать твои мозги с плит!
Он отстраняется так быстро, резко разворачивается и моментально исчезает. Сирена рвет барабанные перепонки, весь мир предстает перед глазами в красном мареве. Кристина вдруг понимает одну банальную вещь — Эрик беспокоится за нее. Она не знает, какой оборот приняли их отношения, знает лишь то, что они перестали быть немыми серыми фигурами в жизни друг друга, случайными прохожими. И Эрику Кристина почему-то хочет верить.
Рано или поздно всегда наступает момент, когда надо принять тот факт, что данность меняется. В ее случае — это Эрик.
Кристина делает глубокий вдох и быстрым шагом направляется к лестнице. Оружейная находится на одном из нижних этажей. При ней лишь складной нож, спрятанный на правой голени. Это — плохое оружие в данной ситуации. Когда девушка касается пальцами холодного металла перил, то помимо зычного воя сирены вдруг слышит звуки выстрелов. Враг добрался до самого штаба. Начался открытый бой. Девушка пригибается, сбегая по ступеням, впервые радуясь той суматохе, которую создают кругом сирены и красный цвет лампочек. Она — такая маленькая и утлая, в этой черной одежде — сможет прошмыгнуть быстро и незаметно. Эрик прав. Ей нужен пистолет. Девушка вдруг замирает. Может, стоило пойти с ним? Хотя, какое? Эрик ведь сунется в самое пекло. И на этой мысли у Кристины за грудиной отчетливо колет.